Адаптация

Глава 3. Дрянь такая.

Поведение человека было алогично. Исход стычки – предопределен. Правда, субъективно она длилась дольше объективно затраченного времени. Это свидетельствовало в пользу теории относительности восприятия эмоционально значимых моментов.

Тоду вывод будет интересен. Вероятно.

– Да останови же ты его! – взвизгнула Ева. До чего неприятный у нее голос.

– Скажи, ты испытываешь чувство вины?

– Я?!

– Ты стала фактическим катализатором данной стычки. Хотя я полагаю, что истинные причины лежат вне контекста твоей личности.

Изменившееся выражение лица Евы можно было интерпретировать и как согласие, и как отрицание выдвинутого Айне тезиса. И поэтому Айне ждала. Ева сдалась первой.

– Просто останови его. Пожалуйста.

– Тогда ты ответишь? Мне не хватает данных для ориентации в межличностных отношениях.

– Ну и дрянь же ты! Да! Господи, да! Я чувствую себя виноватой! И ты будешь чувствовать, если твой придурочный дроид убьет человека.

Предположение было беспочвенно. Айне не несла ответственности ни за действия Тода, ни за поступки Глеба. Но ситуация и вправду требовала вмешательства: с учетом условий нынешняя агрессивность могла быть расценена неадекватно.

– Тод, хватит, – сказала Айне. Поднявшись, она подошла к лежащему человеку, присела на корточки и потрогала разбитый нос. На ощупь кровь была мокрой и немного липкой, она имела специфический запах и вкус скорее сладковатый.

Глеб дышал, часто и неглубоко. На каждом вдохе кровяная струйка вползала в рот, а на выдохе – выползала. Айне положила руку на грудь и замерла, вслушиваясь в стук сердца.

Оно звучало иначе, чем у Тода.

– Отстань от него, – попросила тень Евы, ложась на Глеба. – Убери своего монстра. И сама убирайся Слышишь?!

Айне покачала головой. Интересно. И еще у Глеба глаза странные, со светлым кольцом вокруг радужки. От кольца отходят жгуты, которые стремятся к зрачку. Кажется, что сам этот зрачок подвесили на жгутах, хотя на самом деле он – лишь дыра.

Снова индивидуальные ощущения диссонировали с имеющимися данными.

– Да что ж ты за дрянь такая? – спросила Ева, присаживаясь. Ее пальцы трогали Глебово лицо, и шею, мяли плечи и руки. Они тоже проявляли любопытство, но иного характера, чем то, которое умела проявлять Айне. Оттолкнув обоих, Глеб попытался сесть. И Ева заботливо поддержала его за плечи. Вытащив платок, она принялась вытирать кровь с лица. Глеб запрокинул голову, опираясь затылком на Евину руку.

Взаимодействие этих двоих завораживало.

Они не разговаривали друг с другом, меж тем прекрасно друг друга понимали. И оба демонстративно игнорировали присутствие Айне.

– Пойдем, – Тод коснулся плеча. – Лучше вернуться в здание. Дождь скоро.

А дом почти не пострадал. Один угол просел, один приподнялся, выдирая кусок фундамента с корнями пластиковых нитей. Но крыша была цела, и окна тоже, и Игорь мялся на пороге, оглаживая полы нового, золотисто-зеленого пиджака. Вместо галстука с шеи свисал длинный беличий хвост, украшенный алмазной брошью.

– Здесь не принято выяснять отношения кулаками, – с упреком заметил Игорь, глядя на Тода.

– Приношу свои глубочайшие извинения.

– Надеюсь, подобное, больше не повториться?

Тод пожал плечами.

– Не повторится, – ответила за него Айне. – Что это такое?

По улице медленно ползла платформа. Из-под нее вытягивались белесые нити, которые ложились на асфальт, прикрывали ямины и принимая вес следующей платформы. Эта заливала нити пеной.

– Ремонт, – сказал Игорь, теребя беличий хвост. – Новые технологии. Вам надо отдохнуть. Вам надо поесть. Скоро принесут еду. А после вы ляжете спать. Вы нуждаетесь в отдыхе.

– Я нуждаюсь в том, чтобы попасть в бункер.

– Нет.

– Почему? Вы обязаны обеспечить мне максимально комфортный и безопасный уровень существования.

Пена же расплывалась и застывала. Цвет ее изменялся, а по центру пунктирной линией проступала разметка.

– Жизнь Команданте – величайшая ценность! – Игорь вытянулся. – Ситуация слишком неоднозначна. Имеется риск покушения, и мы не можем допустить гибели…

– В таком случае, вы бы поторопились с анализами, – Ева шла медленно, приспосабливаясь к шагу Глеба. Тот хромал и выглядел сильно поврежденным, но тоже кивнул, присоединяясь к просьбе.

Игорь лишь развел руками:

– К сожалению, вы сами видели, что здесь творилось. Лаборатория погибла вместе со всем оборудованием. Мне очень жаль. А вам следует обратиться в больницу. Непременно обратиться в больницу.

И развернувшись, Игорь бодро зашагал по зиявшему яминами тротуару. Кромка асфальта поднималась и белела, превращаясь в бордюр.

– А своевременно получилось. Лаборатория нужна. Лаборатория погибла, – пробормотала Ева. И Айне мысленно с ней согласилась: совпадение, укладываясь в рамки теории вероятности, меж тем вызывало сомнения на бессознательном уровне.

В комнате Айне вскарабкалась на подоконник и села, повернувшись к окну. Начался дождь. Снаружи стекло подернулось рябью капель, которых становилось все больше и больше. Неравномерное преломление света сделала мир по ту сторону комнаты размытым и неровным, но вместо раздражения, Айне испытывала непонятное удовольствие. Вода рисовала узоры.

Айне наблюдала.

Думала.

– Ева права, – сказала она, прикладывая ладонь к стеклу. Из-за дождя его температура ощутимо понизилась. – Он лгал.

– Возможно, – Тод сидел на полу и перезаряжал пистолет. Патроны исчезали в широкой трубе механизма, коробка пустела. Дробовик лежал рядом.

– Но у меня нет логического объяснения подобному поведению. А у тебя?

Тод молчал. Спрыгнув с подоконника, Айне подошла к Тоду, села рядом и принялась подавать патроны.

– Ему выгодно установить истину.

– Не факт.

– То есть, у него есть мотив, который мне не известен?

– Да, – Тод скормил магазину последний патрон.

Патроны вытянулись по кромке стола. Сто двадцать один. Сто двадцать два. И сто двадцать третий стал на углу. Айне протянула руку, и Тод вложил следующий. Патроны были длинными, с блестящими гильзами и закругленными носиками пуль.

– Обыкновенные пули. Свинцовый сердечник в стальной упаковке, – палец Тода становится границей между завершенным рядом и рядом новым. Патрон в руке Айне похож на предыдущие, но Тод говорит, что этот патрон другой, следовательно, так и есть. Айне очень внимательно разглядывает его.

– А это уже экспансивные. Их конструкция такова, что при попадании в мягкие ткани, пуля разворачивается. Таким образом увеличивается диаметр пули и, соответственно, входного отверстия.

Айне помнит. Она видела дырки в мишенях.

– Есть два типа таких пуль. С экспансивной полостью и полуоболочечные, как эта. А вот бронебойные. Здесь сердечник уже из металлокерамики. Разрывные несут заряд пентрита или флегмантизированного ТЭН, который детонирует при попадании в цель… фрагментирующиеся…

Его список кажется бесконечным, но Айне нравится слушать.

И выстраивать по периметру стола патроны. Когда ряд их смыкается, Айне толкает крайний пальцем. Он падает, задевая соседние. Только цепной реакции не получается.

Это несколько огорчает.

– Эксперимент был бы более нагляден, – Айне снимает по пуле каждого вида и сразу же выдвигает условие: – Стрелять буду я.

Тод соглашается.

Тир – комната длиной двести метров. Ширина – не известна. Прозрачная перегородка разделяет комнату на две неравные части. Одна – лабиринт искусственного города, с переплетением улиц и чучелами людей. Вторая – пятиметровой ширины лента стрельбища. Над ней свисают трубы люминесцентных ламп, и мишень в ярком их свете кажется почти неразличимой.

– Стой здесь, – приказывает Тод, и Айне подчиняется. Он уходит в лабиринт, она изучает вывешенное на стенде оружие. Его много.

Отдельно висят ПП "Бизон-4-нуво" и автоматический дробовик SPAS-19. Тод называет их Аргументом и Фактом, хотя персонификация оружия не имеет смысла. В сочетании имен Айне видится скрытый контекст.

Созерцание к разгадке не приближает. От вопросов Тод уклоняется.

Возвращается он с манекеном подмышкой. У манекена нет лица, зато одет он по-настоящему. Майка с рисунком в виде спирали ДНК, брюки и высокие ботинки с толстой подошвой и белыми шнурками.

Отсчитав двадцать шагов, Тод устанавливает манекен, заботливо поправляет майку и ладонью разглаживает логотип.

– В него и целься, – поясняет он, снимая со стенда самый маленький пистолет. Но все равно оружие оказывается чересчур тяжелым и неудобным. Пальцы Айне с трудом обхватывают рукоять, до курка дотянуться у нее не выйдет.

– Ничего, вдвоем справимся.

Заряжает Тод. И патроны использует другие: те, которые в кармане Айне слишком велики для этого пистолетика.

– Теперь держи. Нет, не так. Палец убери, иначе затвором прищемит. Умница. А теперь поднимай. Вот так. Снимаем с предохранителя. Целимся…

Тяжело. Моделировать теоретический эксперимент легче. Но Айне старается. Ей следует научиться стрелять, хотя бы на будущее.

Но мишень вдруг кажется дальше, чем была.

– На спусковой крючок нажимаем плавно…

Грохот выстрела катится по дорожке, мигают лампы, проворачивается и падает мишень. Айне разжимает руки. Пытается.

– Нет, маленькая, нельзя бросать оружие. Оно обидится.

Оружие не способно на эмоции, но Тод серьезен. Он забирает пистолет, ставит на предохранитель, протягивает Айне и предлагает:

– Пошли. Экспериментаторша.

Манекен лежит.

– Это входное отверстие, видишь, какое аккуратное?

Прямо между двумя спиралями. Тод переворачивает манекен.

– А вот и выходное. Диаметр немногим больше. И раневой канал будет чистым. Это честные пули. И требуют от стрелка аккуратности.

Второй раз Айне готовилась к выстрелу, но грохот и дернувшийся в руке ствол все равно вызвали шквал негативных эмоций. Тод же, повторив манипуляции с пистолетом, опять потянул на дорожку.

На сей раз в груди манекена зияла дыра, в которую поместился кулачок Айне. А выходного отверстия не было. Тод, разодрав дыру пальцами, вытащил пулю.

– Расцвела, красавица. Распустила лепестки. Что напоминает? Лилию? Или ирис?

Кусок металла, хотя отдаленное сходство с лилиецветными, определенно, имелось. Айне взяла пулю, повертела и примерила к ране.

– Эти пули ты классифицируешь, как нечестные?

– Вроде того. Но тебе лучше использовать их. И если вдруг придется стрелять, целься в голову.

И Тод продемонстрировал, как. Ошметки наполнителя брызнули в стороны, и безликое лицо манекена перестало существовать.

– Шнурки, – сказала Айне. – И ботинки. Идентичность формы. Это стало определяющим фактором агрессии?

Непроизвольное сжатие кулаков подтвердило верность догадки.

– Дай руку. Покажи, – Айне попыталась разжать пальцы Тода. Он поддался. Перевернув его ладонь, Айне провела по тыльной стороне, отмечая, что гладкость эпителия нарушена мелкими царапинами.

Повреждения несущественны. Но Айне неприятно.

– А теперь скажи, зачем ты это сделал? – спросила она, заглянув в глаза Тода.

– Он сволочь.

– Данный аргумент не является убедительным.

– Для тебя – возможно.

– Ты хотел его убить? Как тот манекен. Приставить дуло к голове и нажать на спусковой крючок. И чтобы пуля была не честной. Так?

Тод кивнул и ответил, изменив тембр голоса до неузнаваемости:

– Штаб "Черной сотни": – Скажите, как вступить в вашу организацию? – Это просто. Нужно ликвидировать шесть дроидов и одного кота. – А кота за что? – Поздравляю, вы приняты!

– Эта история не имеет смысла, поскольку… поскольку смысла не имеет. В этом суть? Нарочитая парадоксальность должна вызвать смех? Почему не вызывает?

– Потому, что не смешно. И да, я его вспомнил. "Черная сотня", которая быстро перестала быть сотней. Их лозунг: "Мир – людям". А он – один из ублюдков, которые этот мир зачищали. Извини. И жаль, что убивать нельзя. Я бы его и вправду. Как ты сказала: дуло к виску и бывайте, сэр. Ты умная маленькая девочка, но ты ничего не знаешь о мире, в котором живешь. И я думал, что тоже не знаю. И да, в ботинках дело. Высокие ботинки с белыми шнурками. Черные джинсы. Черные майки. Черные куртки. Обязательная эмблема.

Нити ДНК как две змеи, ласкающие друг друга. И поперечные перетяжки причудливым образом усиливают сходство. Ветер толкает полотнище стяга, заставляя змей плясать.

Человек на трибуне надрывается. Микрофоны впитывают его голос и выбрасывают воплем из черных коробов колонок. Но даже усиленный аудиосистемой, этот голос не в состоянии унять рева толпы. И человек поднимает руки над головой. Кулаки смыкаются, а толпа, повторяя жест, скандирует:

– Мы вместе!

– Мы – люди! – рокочущий бас режет уши.

– Мы – люди!

– Мы имеем право жить в нашем мире!

Камера останавливается на лице человека, любовно фиксируя белесые брови и широкую переносицу, разрезанный шрамом-молнией лоб и тяжелый подбородок.

– Мир для людей. Для тебя! Для меня! Для ее!

Указующий перст останавливается на девчонке, и покорная толпа прибоем выносит ее на помост, поднимает, передает в заботливые руки соратников.

Девчонке лет пятнадцать. Черные джинсы ее пузырятся на коленях, а черная куртка слишком велика. И только алая косынка на волосах делает ее яркой, ярче всей толпы.

– Как тебя зовут?

Ее макушка находится на уровне его плеча. Ее глаза лучатся любовью, и свет ее, искаженный фильтрами камеры, раскрашенный пиксельными карандашами, льется с мониторов.

Толпа любит ее, безымянную – имя утонуло в приветственном рокоте. Толпе плевать на имена.

– Зачем ты пришла сюда? – требует признания дрессировщик, и девушка, приникая губами к черному шару микрофона, шепчет:

– Я хочу быть с вами.

– Она хочет быть с нами! – визжит он, и уже не бас – фальцет вскрывает череп консервным ножом. Тод отступает, проталкивается сквозь толпу и вязнет.

– И ты! Ты тоже хочешь быть с нами?

На сей раз по ступенькам взбирается парень, ему подают руку, втягивают, толкают к краю сцены. Зенки камер берут его на прицел.

Камерам он нравится. Они вылизывают эти розовые щенячьи щеки, прорисовывают трогательный пушок над верхней губой, и темную родинку на крыле носа. И редкие темные брови. И старый шрам на лбу… и чертову кучу деталей мелких, неважных, но именно за них толпа и любит парня.

– Как тебя зовут?

– Глеб! – он говорит достаточно громко, чтобы быть услышанным.

– Зачем ты пришел сюда, Глеб?

– Потому что… потому что я хочу правды! Они убили мою сестру! Долбанные дроиды убили мою сестру!

Крупный план. Тишина, опасная вспышкой безумия. А паренек лезет в карман, вытаскивает мятую бумажку и тычет в камеру.

– Вот ее фотография!

Просто кусок бумаги с трещинами на сгибах. Просто картинка. Просто женщина. В мире гибнет великое множество женщин. И это нормально.

Никто не берется ненавидеть самолеты после авиакатастрофы. Никто не становится идейным врагом автомобилей. Никто не объявляет вне закона само человечество только из-за убийств, совершенных отдельными людьми.

Только говорить бесполезно. Хорошо, если получится выбраться из этой заварушки живым. И Тод вместе с пятью тысячами человеков разглядывает лицо незнакомой женщины на экране.

И разрывая затянувшуюся паузу, человек на помосте обнимает девушку и Глеба.

– Ты потерял. И ты обрел. Теперь она – твоя сестра. И моя тоже. А ты мой брат… Нас немного. Было еще меньше! Но черная сотня стала черной тысячей! А скоро тысяча превратиться в миллион. Так пусть знают! Пусть слышат наши голоса! Меня упрекают: борьба и снова борьба! Но в ней я вижу судьбу всего сущего. Уклониться от борьбы, если только он не хочет быть побежденным, не может никто.

Теперь его слушали. И тысячи диктофонов писали речь, чтобы распространить по сети вирус слов, казалось бы давно забытых.

– Сегодня мы бьемся не за нефтяные промыслы, каучук или полезные ископаемые. Сегодня мы бьемся за само существование нашего вида! За жизненное пространство, которое сжимается день ото дня. И отказ от применения с этой целью насилия означает величайшую трусость, расплатой за которую станет деградация вида.

Ему поднесли воду, но человек не вылил – выплеснул ее на руки, а мокрыми ладонями вытер мокрое же лицо. Теперь он говорил суше, четче, разрывая гусеницы предложений на отдельные слова.

– И пока я жив, я буду думать о судьбе нашего вида. Я не остановлюсь ни перед чем. Я уничтожу каждого, кто против меня! Кто против вас! Я знаю, вы за мной. И знаю, что если мы победоносно выстоим в борьбе, наше время войдет в историю человечества. Для меня выбор прост. Умереть или уничтожить!

Толпа молчала. Но в молчании ее не было отрицания. Они мысленно умирали и уничтожали. Чаще второе. Тод заставил себя разжать пальцы и смотреть на сцену.

– Вспомните, что мы все есть братья! Мы все – сестры. Мы – люди! Мы скованы одной цепью! – он поворачивается спиной к толпе и, став на колени, воздевает руки к знамени. – Цепью общей эволюции! Мы связаны одной целью! Сделать мир таким, каков он был! Почему?

– Мы – люди!

– Да! Мы люди. Мы право имеем!

Грохочет Вагнер. Валькирии, оседлавши звук, несутся над стадионом. Хохочут.

Позже, в номере гостиницы, та же девчонка, но уже лишившаяся черноты одежд, дарит любовь своим братьям. Их у нее много, и девчонка устает. Ее глаза гаснут, а может просто качество сигнала со скрытых камер отвратительное. Тод смотрит. Пьет теплую минералку. Составляет отчет.

Правит, убивая лишние эмоции, которых оказывается вдруг как-то слишком много. И снова правит. На последнем проходе девчонка отключилась. Ее прикрыли знаменем, и змеи ДНК легли поверх спины. Красная косынка по-прежнему болталась на шее.

Красная косынка лежала на мониторе. Ботинки – на системном блоке. Куртка валялась на полу. Тод поставил на нее ноги и пальцами гладил мягкую кожу.

Стрелки на часах подползали к утру. И сменщик должен был вот-вот явиться. Его уже ждала упаковка пива, которую по-хорошему надо было бы сунуть в холодильник, но вставать было лень.

И Тод говорил себе про усталость, которой на самом деле не было, и про отчет, и про то, что сменщику пора бы перестать пить, но если сказать об этом, он обидится.

Он человек. И те, за которыми Тод наблюдает, тоже люди, хотя сменщик и называет их "недолюдками". Сменщик – не ксенофоб и не ксенофил. Ему просто насрать. Вот пиво он любит искренне.

Отправить отчет Тод не успел: на точке объявился полковник.

Тод слышал, как поднимается лифт, как раздвигаются, дребезжа, старые дверцы. Как ключ царапает замок, пытаясь втиснуться в узкое отверстие, и как поворачивается.

– Свои, – говорит полковник еще из-за двери, хотя его уже выдал запах: полковник любит сигары сорта "Капитан Блэк" и одеколон "Шипр". Правда, и то, и другое производят по индивидуальному заказу, но тем характернее след.

Тод ждет в комнате. И полковник, войдя, благосклонно кивает. Полковнику Говорленко нравится, когда подчиненные ведут себя правильно. Упаковку с пивом он демонстративно не замечает. Поворачивается спиной, тычет пальцем в монитор и спрашивает:

– Умаялись?

На пленке остается жирный отпечаток полковничьего пальца.

– Наговорились, наголосились… а ты садись, наслышан о подвигах твоих.

Тод садится. Локти прижаты к туловищу. Руки на коленях. Полковник не любит не видеть рук подчиненных. Сам он усаживается в старое кресло, расстегивает пиджак и ослабляет узел галстука.

– Ну и на кой ляд тебя туда понесло-то? А если б узнал кто? Если б догадался, что ты того… не человек, – уши полковника розовеют. В тайне он сочувствует "черносотенцам", но вслух никогда не признается.

– Визуально идентифицировать… определить… узнать, – спешно поправляется Тод: полковник терпеть не может сложных слов. – Модификация предполагает максимальный уровень сходства. Я выглядел как они. И вел себя как они.

– Ну да, ну да…

– Движение набирает силу. Это опасно.

– А не тебе решать, чего опасно! Не тебе! Ишь, волю взяли! Решают… даже тут умники. Куда ни сунься – всюду умники, – полковник замолкает и прикусывает ноготь мизинца. – Отчет составил?

– Так точно.

– Отправил?

– Еще нет.

– Ничего, отправишь. И хорошо, и ладненько. Славный ты парень, даром, что из этих… был бы человеком, я б тебя отстоял. А так – права не имею… собственность компании, чтоб тебя…

Девочка на экране ворочается, закручиваясь в знамя, как в кокон.

– Закрывают дело! Закрывают! – орет полковник, шлепая кулаком по пластиковому столику. – За отсутствием угрозы! А что через пару лет на этих черносотенцев управу хрен найдешь, так им плевать… а ты не смотри, не смотри так. Чего я могу? Чего мог, того и делал.

– И что теперь?

– Ничего, – полковник берет из упаковки банку пива и, повертев в руке, кидает. – На вот, выпей за новое назначение.

– Куда?

Он имеет право не ответить, но полковника мучает вина. Он – неплохой человек, не самый худший из тех, что встречались Тоду. И поэтому отвечает:

– "Формика". А там уже на месте… объяснятся. А я от себя постараюсь. Характеристику напишу хорошую.

Полковник отстал от времени. Характеристики не играют никакой роли, но Тод говорит:

– Благодарю.

Полковника хватило даже на то, чтобы руку пожать. Наверное, знал он все-таки больше, чем сказал, если чувство вины было настолько глубоким.

– А потом что было? – спрашивает Айне тоном полковника. Или наоборот, память извратившись разукрасила давнюю мизансцену красками из новой жизни.

– Серия инцидентов. Взрывы. Стрелки. Рост количества черносотенцев, как активных, так и сочувствующих. Волны народного гнева. И попытка вернуть мир анклаву путем ликвидации раздражающего элемента.

– Постановление об ограничении функционирования? Десятый съезд? Юридически принятое определение избыточной единицы и указ о прекращении жизнедеятельности таковых? Да?

Наверное. Те события кажутся привнесенными в память из хранилища информации бункера. Статьи. Интервью. Факты. Отчеты. Документалистика скрытого боя. Эхо эмоций, но тоже не факт, что собственных. Скорее всего чужих.

И Тод отвечает:

– Наверное. Не помню. Дыра в голове.

Скорее раневой канал с венчиком порохового ожога на входном отверстии. Под ним проломанная кость и разрушенная пулей мякоть воспоминаний. Отдельные сохранившиеся элементы роли не играют.

Ранение не смертельно. Это главное.

– По-моему сейчас ты пытаешься врать себе же. Это неразумно, – Айне, сунув мизинец в рот, сосет палец. – И все-таки, как ее звали? Ту женщину с пленки?

И она же не отступит, дрянь такая.

– Ева.

– Е-ва, – с непередаваемым выражением повторяет Айне. – Ева.