Адаптация

Глава 2. Здравствуй, Ева.

Кабина лифта стояла на месте, лишь на цифровом табло менялись этажи. Но как же медленно они менялись!

– На золотом крыльце… – Ева улыбнулась отражению в темном зеркале. Отражение улыбнулось Еве. Они снова будут вместе.

Совсем скоро.

Седовласый человек раскладывал перед Евой пасьянс из пластиковых карт.

– Ваш паспорт. Ваша спецификация к чипу. Ваши кредитки. Ваша биография… – Седой подвинул папку к Еве. – Я надеюсь, вы осознаете всю сложность вашего положения.

Ева осознавала. Она смотрела на Седого, пытаясь запомнить – или вспомнить? – это лицо. Он сух, как прошлогодний лист, забытый между страницами книги. Он жив, как может быть жив змей, но о змеях Еве думать неприятно.

Он смотрит ей в глаза и улыбается.

– Вы живы, госпожа Крайцер, и поверьте, это уже победа.

Ева верит. Ей нравится чувствовать себя живой, несмотря на то, что жить – больно. Тело не желает привыкать к протезам, и Ева чувствует каждую мышцу, каждую кость. Она сгибает руки в локтях и любуется узорами на коже.

Она разгибает руки и смотрит, как разглаживаются разломы складок.

Она моргает, запоминая прикосновение век к склере.

И дышит жадно, как будто еще недавно ей не позволяли дышать.

– Читайте, – приказывает Седой. И Ева открывает папку. Смотрит на себя. Радуется. Ева красива. Во всяком случае та, что на фотографии.

Сухие строки соглашения убивают восторг.

– Я забуду? – Ева уточняет, хотя формулировки и без того предельно точны. Седой подтверждает:

– Да.

– То есть забуду все?

– Почти. Ваша остаточная память будет скорректирована в соответствии с данной установкой.

– А если я откажусь?

Еве не хочется терять память. Если пустить их в голову, кто знает, что они сделают с этой головой? Кем она станет после эксперимента?

Седой молча вынул из кейса револьвер.

– Вы меня убьете? Вот прямо здесь? В палате? – Ева смеется, но смех горький. Если понадобится, то убьют. И вообще не понятно, зачем им возиться с Евой, когда есть решение альтернативное?

– Вы сами себя убьете, – поясняет Седой. – Вы оставите предсмертную записку, в которой скажете, что не в силах справится с муками совести. Вы признаетесь в саботаже эксперимента. Вы будете чувствовать вину за смерть коллеги. Это достаточная мотивация для суицида. Револьвер ваш.

Ева знает. Она оставила револьвер дома, спрятав в сейф с отцовскими часами и портсигаром. Но что ее сейфы для умельцев корпорации?

– Все не так ужасно, Ева, – Седой сцепляет пальцы в замок. – Вы могли погибнуть, но не погибли. Вы могли попасть под следствие, но вас избавили и от следствия, и от суда, и от приговора. Вы получили второй шанс, и я настоятельно рекомендую воспользоваться им. Прочтите бумаги.

Ева читает. Странно видеть будущие воспоминания, развернутые в буквенном шифре.

– То есть я буду знать, что я работала на "Формику"? И что руководила отделом прикладной нейрофизиологии?

– Да.

– И что я продавала информацию?

Седой подвинул черную кредитную карту.

– Здесь двести тысяч. Вы были не слишком жадным шпионом. Скорее идейным.

– Но после несчастного случая и гибели Наташи меня раскрыли.

Кивок.

– И выперли из проекта…

– Да. Естественно, ваш чип был внесен в перечень неблагонадежных. Наукой заниматься вы не сможете.

– И кем я буду?

– Врачом. Хорошая профессия. Общественно полезная, – Седой не стал скрывать ехидства в голосе. Да кто он такой вообще?

Правая рука Адама. И левая рука Евы. Один на двоих, любимый плюшевый мишка, поделить которого никак не возможно.

– Вы сами понимаете, Ева, что это – единственный вариант. И не следует бояться. Мы просто заблокируем лишнюю информацию, а этот минимум… вы ведь не станете отрицать, что все здесь – правда?

Ева не стала. Она посмотрела на фотографию и на отражение в круглом зеркальце пудреницы. Она попытается запомнить себя такой, какая была сейчас, хотя и знала – бесполезно.

– Понимаете… это ведь буду не я. Совсем не я! – Ева толкнула папку к собеседнику, и тот перехватил, развернул и, закрыв, спросил:

– А вы уверены, что сейчас вы – именно вы?

Нет.

Янус сложил карты, выровнял стопку и подвинул к Еве. И револьвер подал, сказав:

– Выбирайте. Слово за вами.

Он не сомневался, что Ева сделает правильный выбор.

– Скажите… раз уж я все равно забуду, то уж теперь? Все-таки на кого же из них вы работаете по-настоящему?

– У Януса два лица. Оба из них – правда. До свиданья, Ева. Больше мы не увидимся.

Вот здесь он ошибся.

Лифт останавливается, двери его расходятся, выпуская Еву из кабины. Ковровое покрытие на полу лифта меняет цвет, сливаясь с красным коридора. Медленно загораются светильники, больше похожие на наплывы слюды. Лицо гладит поток теплого и влажного воздуха.

Ева снимает пистолет с предохранителя.

Руки ее плотно сжимают рукоять. Пальцы ложатся на спусковой крючок.

Сердце замирает.

Она идет. И прогибается под ногами пол, хранит нечеткие следы, чтобы спустя мгновенье зарастить их. За спиной светильники гаснут, и свет по проводам мицелия перетекает в следующие. Все рады услужить Еве.

– Я иду тебя искать, Ева. Ты ведь здесь? Ты рядом?

Ева останавливается у двери. На двери три замка: кодовый и сенсорные. Сенсорные не активны. А код Ева помнит. Откуда?

Память сползала лавиной, обнажая слой за слоем породу иных, куда более древних воспоминаний.

Она повернула ключ в замке, толкнула дверь в квартиру, перетащила через порожек клетчатый чемодан на колесах, села в коридоре и заплакала.

Несправедливо!

Какое право они имели вышвыривать Еву? И черную метку вешать. И юристы, цепные псы, скакали, тыча в лицо бумагами, дескать, Ева радоваться должна, что так легко отделалась.

Глаза у юристов были разноцветными.

Содержание бумаг – непонятным.

– Несчастный случай! Это был несчастный случай! – пыталась объяснить Ева, а ей отвечали: виновна. И проект свернули.

Они наигрались.

Сволочи! Гады! Ева пнула чемодан и вытерла слезы. Ничего. Она им еще покажет. Только нужно подождать. Раз-два-три-четыре-пять…

…пять-четыре-три-два-один. Ева повернула ключ в замке. За дверью начиналась лестница. Она выводила на поверхность, и Ева зажмурилась, до того ярким было солнце.

А внутренний компас уже взял направление.

Инстинкт выкручивал руки, требуя двигаться вперед. Куда? Зачем? Не важно.

Ева двигалась. По линии, проложенной лишь для нее. И знала, что еще по пятерым таким же движутся равные сестры. Она слышала их, а они слышали саму Еву.

Младшие сестры выстроились вдоль стены. Их глаза были слепы, их рты были закрыты. Их разум был подчинен одному: желанию Евы идти.

Как легко ей было! И как прекрасно!

Распахнулись ворота, выпуская в седой день. И открывшаяся перед Евой равнина поразило бескрайностью. Зашевелилась земля под ногами, прорезалась тысячей ртов. И тысяча же тел, темно-рыжих, в сияющей хитиновой броне, выползли наружу. Они вскипели живым морем. Они взлетели, разрывая воздух, словно пули. И звон многих крыльев оглушил Еву.

Биение жизни было прекрасно.

Роение длилось вечность.

Когда тяжелые тела самок начали падать на землю, Ева шагнула. Она шла по хрустящим панцирям, запоминая звуки и запахи, закрепляя их в памяти.

Скоро память исчезнет, сменившись другой, ложной. Она спрячет истинную суть Евы. Она изменит саму Еву, как полет меняет юную царицу.

Она позволит уйти далеко от улья и создать свой.

Если, конечно, Ева дойдет.

Слетевшиеся птицы жадно склевывали беспомощных муравьих.

Но Еву не съедят. Ева знает, как разговаривать с другими-которые-сами-охотятся. Они будут помогать, чуя в ней силу и силы страшась. А потом, когда придет время, их сменят младшие сестры, создав новый дом.

И чтобы это случилось, следовало спешить. Жизнь диктовала свои правила. Ева хорошо их усвоила.

Она стояла перед дверью. Смотрела на замок. Страха не осталось, как и прежней Евы, вырванной из архивов памяти улья. Ее время прошло, и скоро она исчезнет, чтобы появиться вновь, когда новым нимфам станут нужны маски.

Это произойдет нескоро.

Нет. Не так.

– На золотом крыльце сидели, – пальцы скользили по квадрату замка. – Царь. Царевич. Король. Королевич.

Пальцы сами нажимали нужные цифры, набирая двенадцатизначный код.

– Сапожник, портной. А ты кто такой?

Скользнула заслонка и луч сканера пробежал по сетчатке Евиного глаза.

– Добро пожаловать, Команданте, – произнес механический голос, отворяя дверь.

За дверью начиналась прихожая. Здесь стоял шкаф из беленого дуба и кожаное кресло рядом с высоким столиком. На столике примостился старый телефон, трубка которого упала и повисла на витом шнуре.

Ева вернула трубку на место.

– Эй… – из прихожей она вышла в огромный зал и остановилась. Это место было знакомо.

Двери. Погасшие экраны. Щели вентиляционной системы. Стол. Стул. И женщина, сидящая на стуле. Высокая спинка его загибалась и раздваивалась дугами аорты. Те в свою очередь выпускали ветви более тонких кровеносных сосудов, которые сливались с полом.

Женщина поднялась.

Маска, скрывавшая ее лицо, отражала Еву, дробила на тысячу осколков, каждый из которых был похож на остальные.

– Вы должны уйти… – из-за кресла выскочил Игорь и остановился, заломив руки. – Вы…

– Выбрать не можешь? – спросила Ева и протянула руку. – На, понюхай. Я – это она. Она – это я. Ты должен меня слушать.

Игорь попятился. Он слышал запах и запах диктовал ему подчиняться.

– Ты совсем его задавила, – сказала Ева, глядя на все отражения сразу. – Вычистила все, что было, и теперь посмотри, разве может он тебя защитить?

– А тебя? – маска руками придержала округлый живот. Ева появилась вовремя. Судя по сроку, место для кладки уже подготовлено. Тем лучше. Скоро пластиковые соты кувезов наполнятся новой жизнью.

– И меня не сможет. Он ничего не может. Тогда зачем он нужен?

Ева повернулась к Игорю и велела:

– Иди сюда.

Шел боком, нехотя, но шел. Остановился в двух шагах и вперился в пол.

– Я выберу себе другого, – Ева выстрелила в упор. Эхо прокатилось по комнате и, ткнувшись в бетонные стены, умерло. Пуля вошла в правую глазницу и вышла в затылочной части, разбрызгав осколки кости и мозгового вещества.

Агония длилась недолго. Гифы симбионта жадно проглотили кровь и оплели тело, заключая в плотный кокон пищеварительного пузыря.

– Ты молода, верно? – Ева приблизилась к сопернице и положила руки на плечи. – В тебе нет памяти и опыта. Ты умеешь звать, но не умеешь делать так, чтобы дочери твои не гибли. Ты имеешь силу, но не способна ее рассчитать. Твои инстинкты тебя ведут, но разум еще спит. Это плохо. Я исправлю. Посмотри мне в глаза.

Она подчинилась. В прорезях зеркальных глазниц ее зрачки казались белыми, а радужка, напротив, винного цвета. Темный гранат в желтоватой оправе белка.

Ее глазами на Еву смотрели все младшие сестры. И она приказала им спать.

– Не надо бояться.

Они не боялись. Они видели, слышали, понимали и подчинялись. Они готовы были к переменам, а Ева готова была перемены дать.

Только сначала следовало кое-что сделать.

Ева сняла маску.

– Здравствуй, Ева, – с трудом произнесла женщина. Ее лицо было знакомо.

Ева видела эти высокие скулы и глаза, меняющие цвет. Помнила брови, слишком темные для типа лица. И волосы, скрученные двумя жгутами.

Смотреться в живое отражение было странно.

– Здравствуй, – Ева уперла ствол под грудь и трижды нажала на спусковой крючок. – Ева.

Ева склонилась над телом, закрыла ему глаза и маску вернула на место.

– Прости.

В голове звенел муравьиный рой, пел песню новой жизни, и Евин голос был готов ее дополнить.

Переступив через мертвеца, Ева подошла к креслу. Она села, прижимаясь к изогнутой спинке, и закричала, когда иглы симбионта пробили мышцы и позвоночный столб.

По телу прокатилась судорога. Застыло сердце. Замерли на полувздохе легкие. И спазмировавший желудок вытолкнул из горла желтоватую жижу.

Ева слышала, как прорастают в ней корни чужой жизни. Они раздвигают слои клеток и, растворяя оболочки, пьют содержимое. Они расплетают нити ДНК, сверяя с эталоном, и как меняют эталон.

Королева умерла.

Да здравствует королева!