Адаптация

Глава 7. А роза упала на лапу Азора.

Окно в Глебову палату отворилось бесшумно. Черная тень перетекла через подоконник и скатилась на пол. Замерла, прислушиваясь к происходящему. Поднялась. Двигалась она беззвучно и плавно, как умеют только тени, и остановилась у кровати. Тень тронула пластиковый пакет, качнула трубку, соединившую его с кровеносной системой человека. Приставила дуло пистолета к макушке, сдвинула на висок и шепотом сказала:

– Бах.

– Здравствуйте! – раздалось из темноты. Тень дернулась на голос и, упала, распластавшись на полу.

– Меня зовут Кира!

Пистолет исчез в кобуре.

– Доброй ночи, Кира, – тихо сказала тень. – Ты бы хоть свет включила, что ли.

И поднявшись во весь рост, тень пересекла палату. Щелкнул выключатель, Кира зажмурилась, а когда открыла глаза, в палате никого не было.

Спящий спал.

Ожидание продолжалось.

Проанализировав химическое вещество, поступившее в кровь носителя, гайто пришел к выводу, что соединение не несет угрозы для жизни. Более того, отключение сознания носителя позволило вплотную заняться перестройкой.

Расплетались актиновые и миозиновые нити, трансформировались и сплетались вновь, создавая волокно куда более плотное, чем прежде. Желтыми жилами прорастали в него нервы, с трудом пробивались трубы капилляров. Плодились митохондрии. Изменялись клеточные циклы, увеличивая эффективность катаболизма. И замерев, остановилось на долю мгновения сердце, чтобы вновь запуститься в прежнем ритме.

Раскрылись кровяные депо, выпустив новые партии эритроцитов. Распустились пузыри альвеол на новых ветках бронхиального дерева.

Изменялась и пищеварительная система, множились островки железистых клеток, добавляя в ферментативный коктейль новые ингредиенты.

Трансформировалась печень.

Диапазон толерантности носителя увеличивался.

Открыв глаза, Глеб увидел Киру. Она стояла у изголовья, сложив руки на груди, и смотрела с невыразимой нежностью.

– Здравствуйте, меня зовут Кира! – сказала она, увидев, что Глеб открыл глаза. – Я очень рада, что вы живы!

– А уж я как рад, – пробормотал Глеб.

День безумного сурка продолжался.

– Я сделала перевязку. И капельницу с глюкозой поставила, – доложила Кира.

– Премного благодарен.

Девчонка – клон, если, конечно, Глебу не пригрезилось прошлое включение. А что, чем тот бред лучше нынешнего? Ничем. Значит, оценивая вероятность: оба бреда равнозначно вероятны.

И стало ли от этого легче? Ничуть.

– Кира, ты прекрасна, – сказал Глеб, садясь на кушетке. Тайком провел рукой по искусственной коже покрытия, пытаясь вспомнить, было ли в прошлый раз оно зеленым или красным? И вообще было ли? – Кира, а ты Игоря видела?

Кивнула.

– А где ты его видела, солнышко?

– Здесь.

– И что он делал? – Глеб прижал пальцем иголку, норовившую выскочить из вены.

– Он велел мне смотреть за тобой, – отрапортовала Кира.

Замечательно. Значит, все-таки не примерещилось. Была и женщина огромного роста, и палата, где людей и кадавров сваливали в одну кучу. Только не люди это, а клоны. Искусственные солдатики, хранящие периметр. А настоящие люди во внутреннем обитают, за буферной зоной. Спрятались и сидят, как червяки в огрызке железного яблока.

– Это тебе. Игорь велел передать, – Кира протянула сложенный вчетверо лист бумаги. – Игорь очень беспокоился.

Как мило с его стороны. Глеб развернул лист.

"Я искренне прошу простить меня за то вмешательство в ваш организм на которое я вынужден был пойти чтобы избавить вас от волнений Ваше физическое состояние требует особо бережного к вам отношения и заботы"

– А знаки препинания он из принципа игнорирует? – поинтересовался Глеб и, увидев удивление Киры, махнул рукой.

Ну их всех тут. Шизоиды. Чего удивляться, что главврач этого дурдома сам слегка головой тронулся. Но он хотя бы человек. Наверное.

"Предвидя некоторые вопросы каковые несомненно возникнут у вас я спешу дать ответы"

– Прелестно.

Кира стояла. Ждала.

Действовала на нервы.

"Использование клонов в качестве расходного материала позволяет решить ряд важных задач одной из которых является сохранение генетически чистых человеческих организмов в количестве необходимом для восстановления популяции Каждая человеческая особь представляет исключительную ценность для поселения как носитель уникального набора генов"

– Всю жизнь мечтал. Что? Не понимаешь? Ну и чего вас такими тупыми-то сделали?

Уголки губ Киры опустились. Значит, что-то да соображает. И Глеб поспешил извиниться:

– Не обижайся. На самом деле ты – чудо. Идеальная женщина! Прекрасна, добра, сильна…

Небось, и стреляет не хуже дроида, а что мозгов мало – это иногда преимущество. Умная баба – эволюционный нонсенс.

"Ограничение умственных способностей вкупе со стимуляцией физических позволяет достичь нужной управляемости и нормализовать жизнь поселка"

Конечно, идиоты обитают стаями.

"Ускоренный цикл развития и малая продолжительность жизни делает клонов идеальным расходным материалом Гаплоидность набора хромосом исключает возможность выработки половых клеток и размножения естественным путем что выводит клонов из списка конкурентноопасных видов для человека"

Глеб потер переносицу и, сложив письмо, посмотрел на Киру. Кира улыбалась. Наверное, девочка и не в курсе, кто она и чем это грозит. Оно и к лучшему. Нет мозгов, нет проблем.

Только жуть осталась.

"Прошу вас учесть особенности организации Киры"

Всенепременнейше.

"В качестве жеста доброй воли и извинения за пережитый вами шок Кира переходит в ваше распоряжение Она способна функционировать как полноценная женщина и удовлетворить некоторые ваши естественные потребности"

Глеба замутило. Ненормальные! Что в прошлом мире, что в этом.

Уж лучше бы андроидов поставили, чем этих великовозрастных детей. Перепуталось все. Малявка-Айне умна не по возрасту, Кира – глупа.

Среднестатистически – в обществе наблюдается равновесие.

Радоваться надо!

Ева не стала предупреждать о визите. Просто однажды Глеб пришел домой и увидел ее. Ева стояла у книжных полок и, склонив голову набок, разглядывала обложки.

– Привет, – сказала она. – А я вот зайти решила. Мне показалось, что ты не обидишься, если зайду. А тебя не было. И я решила, что мне не надо под дверью стоять. Это как-то унизительно, что ли…

Глеб кивнул, не в силах произнести ни слова.

Сегодня на Еве платье-рубашка ярко-желтого цвета, белый Стетсон и высокие сапоги со шпорами. На поясе – кобура, расшитая бисером. Из кобуры выглядывает рукоять револьвера.

– Ты хотел стать актером? – поинтересовалась она, проводя пальцем по выстроившимся на полке книгам. Следом от прикосновения осталась черта.

Пыль давно вытереть следовало бы.

– Я знаю, что хотел. Прочти что-нибудь.

– Что? – Глеб поставил коробку в угол и куртку сверху бросил, надеясь, что Ева не станет спрашивать о содержимом ящика.

– Что-нибудь.

И Глеб подчинился, слова сами всплыли в памяти:

– Нет жалости, нет женственности тоже!

Звериное отродье! Ты – позор

И враг всему, что женщиной зовется…

Проклятие!

Уже договорив, он испугался, что Ева обидится. Женщины ведь такие, их легко обидеть, а потом поди докажи, что стих не Глеб сочинил и прочел без умысла. Но Ева мотнула головой, сунула в рот длинную прядку и сказала:

– Красиво. Мне тоже эта история нравится. Только читаешь ты невыразительно. Я бы сказала, скучно. Но это потому, что ты не понимаешь. Слова понимаешь, а смысл – нет. В эмоциях все дело. Ты кричишь, а надо шептать. Или наоборот. И пафоса поменьше. Пафос только портит все. Согласись.

Глеб согласился и, когда она подошла, стал между Евой и коробкой.

– Что там?

– Ничего.

Она присела, отодвинула его в сторону и, скинув куртку, приникла щекой к сырому картону. Ева вдохнула запах и, облизав губы, заметила:

– Не люблю миндаль. А ты продолжаешь заниматься глупостями.

– Донесешь?

Если ее убить, то…

…то лучше не думать, что будет с Глебом и с организацией.

– Правильный вывод, – Ева протянула руку. – Помоги встать. И не трясись, не стану я доносить. Пусть сами разбираются.

– А тебе все равно, значит?

– Не совсем, но у меня своя игра. Кстати, я твои сушки съела. Я ждала-ждала, ты не шел. А они лежали и лежали, а потом взяли и закончились.

– На здоровье. Расти большой и толстой.

Осталось пять минут на то, чтобы ее выпроводить. Не хватало напарника засветить, да и остальных тоже. И пусть Ева говорит, что не станет вмешиваться, но кто ее на самом деле знает?

И Глеб, дурея от смелости, взял Еву за руку. Нормальная у нее рука. Теплая. Живая. Как будто Ева – обыкновенная девчонка. Как девчонке Глеб и предложил:

– Пойдем, погуляем.

К счастью, отказываться и сопротивляться она не стала. Ева спускалась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и шпоры на сапогах звенели как колокольчики. Хлопнув дверью, Ева выскочила на площадку у подъезда, крутанулась и зашипела на черного кота. Благоразумное животное, скатившись с лавки, исчезло в подвале.

– Ф-фух, жарко! – пожаловалась Ева, картинно вытирая пот со лба.

– Сидела бы дома, там, небось, не жарко и не холодно.

– Ага. Оптимальная температура. Контроль климата. Регулярное озонирование воздуха. Поддержание стабильного уровня влажности. Периодическая прожарка ультрафиолетом. Инкубатор.

Знакомый серый фургон уже поворачивал во двор, и Глеб потянул Еву в противоположную сторону. Куст черемухи заслонил автомобиль, а красные ягоды ненадолго отвлекли Еву. Потом она задержалась у стены, разглядывая бело-красный знак, появившийся на прошлой неделе.

Она даже пощупала жестянку, на которой знак рисовали.

– Только для людей, – прочла Ева вслух. – Весело у вас. У вас тут вообще все намного веселее, чем у нас там. Мама на Европах зависает, папа вообще по земному шарику мечется. Адам работает…

– А ты?

– А я так… овца в стаде.

– Паршивая?

Ева попыталась сорвать знак.

– Скорее единственная нормальная. Это вы все тут… запаршивели. Но дело ваше. Ты нашел? Ну то, о чем мы в прошлый раз говорили.

Солгать? Тогда после Евиного ухода Глеб перевернул весь дом. Начал со шкафов, которые не открывал с самой теткиной смерти. Он вываливал груды барахла на пол, перетрясал каждую вещь и, чувствуя себя придурошным Джеймсом Бондом, прощупывал швы. А сделанные вручную еще и распарывал.

До верхних полок добрался уже перед самым рассветом. Нарочно откладывал до последнего.

Наташкину одежду, которой было не так много, тетка раздала сразу после похорон. Она бы все раздала, кроме фотографии в черной рамке, которую повесила над Глебовым столом. И крест вызолоченный боку присобачила.

Крестом же она и коробки отметила. Всего четыре. А Глеб о трех помнил. Вот эти он сам помогал заклеивать липкой лентой и клялся на них, как на могиле, отомстить. Правда, кому мстить, еще не знал.

Липкая лента отходила с треском, отдирая куски сероватого, расслаивающегося картона. Выстраивались на полу фарфоровые совята, покрытые пухом пыли. Лег в сторонку ежедневник за тридцать пятый год. К нему присоединился кожаный кошелек…

Вещей оказалось много, больше, чем Глеб помнил. Но удивило его иное – все вещи не имели смысла. Зачем хранить перевязанные розовой ленточкой письма, которые Наташка писала своему первому возлюбленному, а отправлять стремалась? Для кого беречь серебряные кольца и серьги с лиловыми аметистами? Кому нужны школьные тетради и старый планшет, батарея которого давно издохла, зато наклейка в углу экрана сохранила прежнюю яркость.

Выкинуть.

Оставить.

Быть или не быть? Или просто не маяться дурью, выбросить из головы театральщину и найти то, что почтит память Натальи лучше, чем все хранимое барахло чохом.

Последняя коробка была фирменной почтовой, на ней сохранилась бирка с адресом и синий штемпель, судя по которому, прибыла она незадолго после Наташкиной смерти. Внутри лежал пакет, завернутый в ярко-зеленую шуршащую бумагу. Глеб распорол оболочку ножом, вторую обертку просто содрал.

– В зайце утка, в утке яйцо… а тетка – внучка Штирлица. Беспокоить она меня не хотела.

Тетка со снимка глядела неодобрительно, да только сделать ничего не могла. И Глеб развернул пакет из толстого полиэтилена. На ладонь выпал куб. Гладкие грани, аккуратные швы и никаких признаков того, что в кубе есть что-то, кроме куба.

Записок или полноценных писем в посылке также не обнаружилось. Вряд ли это то, что надо Еве. Но Глеб куб спрятал в рюкзак, а рюкзак повсюду таскал с собой, надеясь поскорей избавиться от этой загадки. Теткины вещи он отдал соседке. Наташкины – сунул на антресоль.

И принялся ждать, считая деньки до прихода. Только об ожидании, как и о поисках, Еве рассказывать нельзя. И Глеб не стал. Оттянув Еву от щита – дался он ей, таких по городу не одна сотня висит – Глеб вывел ее из арки. Он остановился, скинул рюкзак и вынул куб.

– Вот. Больше ничего нету.

– А больше ничего и не надо, – она не сразу решилась взять куб. Разглядывала, как курица миску с зерном, наконец, царапнула ноготком серую грань и поинтересовалась: – Ты знаешь, что это?

– Понятия не имею. Забирай.

– И не жалко?

– Ты… тогда ты сказала, что можешь помочь. Я тебе. Ты мне. По-честному все.

– Ага, – она взяла куб обеими руками, приподняла, примеряясь к весу. – Ты мне, я тебе. Ты мне эту штучку, а я тебе – всех дроидов Анклава. Как ты думаешь, справедлива сделка?

Широкие поля шляпы тенью накрывали Евино лицо, и волосы выглядели обыкновенно – не синие, серо-пегие, и сама она была обыкновенна. А если в этом и, правда? Если Ева – не из башни, а просто девчонка, которая сочинила сказку, заставив Глеба поверить?

Но ведь он видел Еву на похоронах. И другие тоже. И уж они-то не могли ошибиться.

Глеб посмотрел на часы. Напарник, небось, психует. Ничего. Напарник обождет. Он должен понять, что Глеб занят. И если все выгорит, то занятость эта принесет больше пользы, чем все бомбы вместе взятые.

Но Ева чего-то ждет. Ответа на вопрос? Но Глеб не знает, какой ответ ей хочется услышать, поэтому говорит первое, что приходит в голову:

Дальше он не помнил и, силясь замять неловкую паузу, перегнулся через забор, сорвал нарцисс и поднес Еве.

– Эй, крошка, я свою партию отыграл по-честному. За тобой раздача. Неужто не подкинешь верных картишек?

– Эта маска на тебе сидит еще хуже театральной, – сказала Ева, но цветок взяла и принялась методично отщипывать по кусочку от белого лепестка.

– Хорошо, – Ева ответила, когда Глеб решил, что ответа уже не услышит. – Ты заслужил. Я скажу человеку, чтобы к вашему вопросу отнеслись с пониманием. Осталось всего ничего – уговорить Адама. Но вы справитесь.

– А все-таки, что там? – спросил Глеб, указывая на карман. – Что это вообще такое?

– Яблоко. Точнее когда-нибудь оно станет яблоком. Или не быть мне Евой.

Уходить Кира явно не собиралась. Но не попыталась она и остановить Глеба, когда он вытянул иглу из вены, привычно пережав сосуд пальцем.

– Чем займемся, о свет очей моих? – спросил Глеб, пробуя подняться. Получилось. И не штормило почти. Какую бы гадость Игорь не вколол, но от нее реально полегчало.

Кира робко улыбнулась.

– Скажи мне, милый ребенок, в каком ухе у меня жужжит? – Глеб завязал хвост капельницы бантом и протянул Кире. Ее ротик округлился, реснички хлопнули, а пальчики, принявшие подарок, дрогнули.

– Н-не знаю.

– И я не знаю. Значит, жужжит в голове. Ну что, пойдем.

– Куда?

– В гости. Кто ходит в гости по утрам…

– До утра пять часов и пятнадцать минут, – отрапортовала Кира, разве что каблуками не лязгнула, хотя на ней тапочки. Мягкие такие тапочки, в которых удобненько будет по больнице передвигаться.

Нет уж, собственные ботинки Глебу роднее.

– Не важно, радость моя, – Глеб согнул и разогнул руку. Кровотечение остановилось. – Где ты, там и утро.

Синяки почти сошли. Даже ребра в коконе бинтов почти не болели. Везет. А что, Глебу всегда везло, и почему бы сегодняшний вечерок не счесть продолжением везения?

Кира – дура. Хорошо звучит, конечно, но смысл в ином. Если Глебу охота дорыться до сути происходящего, то моментец самый подходящий. Кирочка ляжет спать, а Глеб…

Что-нибудь придумает.

Он всегда чего-нибудь да придумывал.

– Миледи, предлагаю тебе руку почти задаром. Сердце, если не возражаете, попридержу. И все-таки, добрый ангел мой, луч света в этом царстве мрака, скажи, где ты живешь?

– Освещение работает в режиме экономии, – не замедлила просветить Кирочка, положив лапку на сгиб локтя. – Покидать пределы здания не разумно.

Кто бы говорил о разуме…

Глеб поцеловал руку и мягко поинтересовался:

– Но все-таки…

Все-таки она его вывела. Полоумная Ариадна в технократическом лабиринте больницы. И минотавр здесь имелся: двухметровая бабища в сером комбезе стояла на выходе. Взгляд ее мертвый, как луна, скользнул по Глебу и отпустил.

По улице Кира шла, чеканя шаг. На лице ее крепко держалась улыбка, и Глеб боролся с искушением эту улыбку потрогать, убедиться, что лицо – живое, а не резина, на железо натянутая.

И когда Кира остановилась у дома, обеими руками толкнув дверь, не удержался. Щека была теплой и мягкой. Никакой резины – натуральный эпителий. И даже нежный пушок волос имеется.

– Какое сказочное свинство…

Такого сходства быть не должно! Андроиды, конечно, тоже подделка под человека, но… более честная, что ли?

– Что?

– Ничего, зая моя мутированная. Ничего.

Глеб придержал дверь, пропуская ее вперед. Сам входил с опаской, ожидая удара и к удару готовясь. Но в доме было пусто.

Причудливая лампа-шар, источавшая свет неяркий и мягкий. Войлочное покрывало стен. Кровать без ножек. Стол. Миска с зеленоватой похлебкой.

Кира взяла миску в руки, поднесла к лицу и, наклонившись, принялась лакать. Про Глеба она словно забыла. Кирины глаза были закрыты, широкий язык мелькал с немыслимой быстротой, количество жижи в миске уменьшалось.

– Приятного аппетита, – пожелал Глеб.

Кира не ответила. Доев, она тщательно вылизала миску и поставила на стол. И принялась расстегивать пуговицы халата.

– Ку-ку, моя девочка, я еще здесь. Не то, чтобы я против стриптиза…

Скатав халат в комок, Кира сунула его под кровать. Сама же легла и сложила руки на груди. Глаза ее закрылись, дыхание выровнялось.

– Приплыли.

Присев на корточки, он тронул Киру за плечо. Ткань медленно оплывала, превращаясь в серый войлочный кокон, который срастался со стеной и покрывалом кровати. Палец Глеба завяз в чем-то мягком, напоминающем по консистенции пудинг.

– Эй, спящая красавица, целовать я тебя точно не стану. И на то, что ситуацией соблазнюсь, не рассчитывай…

Пульс на шее почти не прощупывался. Этот сон и вправду слишком походил на смерть.

– Ну, спокойной ночи тогда, что ли…

К коже присосались тончайшие нити, и палец занемел. Нити Глеб оборвал, содрогаясь от отвращения. Клоны? Да хрена с два это клоны!

Лампа под потолком пульсировала, как сердце. И в неровном свете стены дома оползали крупными мягкими складками.

– Да что тут…

Дверь медленно врастала в стену. Узкая щель зарубцовывалась, а розовая складка рассасывалась, выравнивая поверхность.

Мягкий серый войлок.

Добрый войлок.

Теплый.

Укутает как младенца и переварит.

– Брысь пошли, – Глеб пнул складку, и та откатилась. Волна раздражения пошла по комнате, и в углу войлок треснул, приоткрывая еще одну дверь.

Нормальную дверь на левых петлях и с ручкой. И с замком. Лишь бы не была заперта.

Сердце-лампа колотилось, волновался войлок, слой за слоем наползая на Киру. Ее лицо скрылось под пленкой, и Глеб поспешно отвернулся. К двери он бросился бегом, навалился всем весом, отчаянно желая, чтобы дверь открылась.

Она открылась, и Глеб рухнул в черноту проема. Заскрипели петли. Упал засов.

Глеб лежал неподвижно, пытаясь понять, где он и что происходит. Пол под рукой был деревянным. Живот давил на что-то мягкое и, к счастью, неподвижное, а щеку прорезало острой иглой. Кровь текла вяло, а боли Глеб не чувствовал.

Движения вокруг тоже.

Похоже, дом оставил попытку сожрать незваного гостя.

– Дом – это Глеб. Глеб – это дом. И не надо так орать.

Глеб встал на колени и зашарил руками в темноте. Руки то и дело натыкались на предметы. Мягкое на полу оказалось подушкой. Распоровшее щеку – вязальной спицей с эфесом из тугого клубка шерсти.

– Сантиметр левее, и быть бы мне пиратом, – пробормотал Глеб, вытащив спицу. За неимением лучшего, тоже оружие. Или хотя бы щуп.

Сталь позвякивала, обрисовывая контуры предметов. Занятие было увлекательным, хотя и несколько бесполезным. Судя по всему, место, куда попал Глеб, было неким подобием кладовки, в которую попросту сгрузили все ненужное барахло.

И сунув спицу подмышку, Глеб пошарил по карманам. Зажигалка была на месте. Щелчка с третьего удалось добыть огонек. Был он робким, и света давал немного, но достаточно, чтобы осмотреться.

– Предчувствия его не обманули, – Глеб описал полукруг.

У самой двери стоял комод. И жестяные банки выстроились на его поверхности, словно шахматы на доске. Консервированная фасоль начала партию, а зеленый горошек судя по пыли крепко задумался над ответным ходом.

– Это нам пригодится, – ближайшую банку Глеб сунул в карман. Рот наполнился слюной, а настырный желудок урчанием напомнил о том, что неплохо бы поужинать.

Обойдется.

Вплотную к комоду примыкал ряд картонных коробок с логотипом "Формики". В куче сваленного в них барахла, Глеб нашел пару бутылок водки, упаковку стеариновых свечек, коробку леденцов и дамский револьвер с коротким рылом и щечками слоновой кости.

Во второй обнаружилась кипа бумаг, исписанных мелким нервным почерком.

В третьем – старый ноутбук. Из корпуса выходил черный хвост провода, который исчезал в щели между досками. Глеб тронул кнопку пуска, и к огромному удивлению, машина заработала.

А везет ему на технику. Точно ворожит кто. И вопросец, чем эта ворожба обернется.

Со скрипом, жужжанием и почти человеческими вздохами, ноутбук загружался. Вот только из непрограммных файлов на нем был лишь один. И назывался коротко: "Ева".

– Ну здравствуй, Ева, – сказал Глеб, запуская файл.

Экран почернел и некоторое время оставался темным, только изредка по нему пробегала зеленая ломаная линия.

– Это Ева. Ева-нуль. Ева. Ева только одна. Остальные – зеркала. Я не знаю, услышит ли меня кто-нибудь…

Глеб слышит. И слушает, прижавшись ухом к машине.

– …но если все-таки услышат, пусть запомнят: главное – уничтожить Центр. Это вызовет дестабилизацию всей структуры. Уничтожьте Центр. Уничтожьте, мать вашу, этот гребаный Центр!

Голос порвался, как струна, чтобы возродиться в другой тональности.

– На золотом крыльце… на золотом крыльце сидели… Адам, ты меня слышишь? Если ты меня слышишь, Адам, забери меня отсюда. Мне плохо.

– Я не Адам.

– Дети мои вкушают кровь мою. Дети мои едят плоть мою. Дети мои не знают, что такое любовь к матери. Забери… пожалуйста, я буду вести себя хорошо! Я обещаю!

– …динамика положительная, – этот голос заставил Глеба вздрогнуть и замереть. – Удалось, наконец, стабилизировать систему.

– Наташа?

Идиот, она не отзовется. Ее не существует больше. Остался лишь файл, названный чужим именем. Голос из прекрасного далека.

– …я уверена, что дальнейшие исследования лишь подтвердят мою теорию. Но мне интересно другое…

– Мне тоже. Наташа, что было в том кубе? Скажи, пожалуйста, – Глеб гладил экран, на экране оставались следы прикосновений, а зеленая линия металась по клетке черного прямоугольника. Надолго ли ее хватит?

– …насколько подключение к подобной сети безопасно для индивида? Структура Евы позволяет элементу занять место в иерархичной мозаике. И чем ниже элемент находится, тем больше он должен быть унифицирован во избежание дисбаланса структуры.

Наташа замолчала, и зеленая точка, замерев в центре экрана, пульсировала. Глеб накрыл ее пальцем, и точка не попыталась убежать.

Ее можно раздавить также легко, как раздавили Наташу.

– Сегодня он спросил у меня, как я думаю, насколько счастлив муравей, в муравейнике обитающий? А потом ответил, что муравей счастлив абсолютно, так, как никогда не сможет быть счастлив человек. И вот… вот я видела, что Адам говорит правду. Она горькая, но может, это и вправду единственный способ сделать мир удобным для всех? Я не знаю. Я хочу ему верить. И верю, конечно… ну да. Верю, – она рассмеялась. – И в конечном итоге теория еще не означает перехода к практике. Мы просто ищем путь. Мы просто…

– …пожалуйста, Адам. Я очень хочу домой. Забери меня. Забери! Забери меня отсюда!

Вспыхнул свет, и на экране появилось бледное лицо.

– Помоги мне, – попросила Ева-нуль, убирая с лица синие пряди. Ее глаза были мертвы.

А Глеб вспомнил, где он видел Еву. И понял, что делать дальше.

Разломав корпус ноутбука, он вытащил жесткий диск, аккуратно обернул несколькими слоями полиэтилена, а сверток сунул в карман. Затем распределил свечи по три.

– На золотом крыльце сидели…

Ткань чьей-то рубашки трещала в руках. Полосы выходили неровными, широкими и с лохматыми краями.

– …царь, царевич, король, королевич…

Глеб скручивал полоски жгутом и связывал свечи.

– …сапожник, портной…

Водка воняла водкой. Глеб глотнул, прополоскал рот и сплюнул на рубашку. Взяв бутылку за горло, он аккуратно облил коробки с бумагами, тканевые жгуты и порог.

– Кто ты будешь такой?

Глеб пнул дверь. Нащупав засов, снял и пнул еще разок. Дверь туго, но приоткрылась.

– Глеб. Просто Глеб.

Вторая бутылка водки пропитала живой войлок, которому контакт с этиленом явно пришелся не по вкусу. Ничего. Потерпит.

Зажженные свечи Глеб расставлял через каждые три шага, отчаянно боясь не дойти. У Кириной кровати остановился и, оглядев кокон, сунул отдельную свечу в изголовье.

– Извини, девочка. Наверное, я скотина, но… не хочу я становиться муравьем.

Определив примерное расположение входной двери, Глеб поднес к войлоку свечу. Зашипело.

– Ну же, Сим-Сим, откройся…

Оглянулся. Воск капал на войлок. Войлок ходил ходуном, грозя опрокинуть свечи до срока.

– Давай же, мать твою…

Нити корчились, темнели, расползаясь черными язвами. И в них проглядывала исходная пластиковая поверхность. И Глеб не выдержал. Он ударил, проламывая плечом хрупкую корку живого покрытия, повис в липкой его сети и, разорвав ее, вывалился. Протянул руку и, ухватив мокрый фитиль, дернул. Колонны из свечей обрушились, пересаживая пламя на тончайшую пленку этилена.

Огонь расползался, прокладывая дорожку по войлочному ковру.

Плавил нити. Склеивал. Просачивался в узкие ходы между волокнами.

И тогда дом закричал. Звуковая волна, отраженная стенами соседних домов, прошла сквозь Глеба. Он заткнул уши и, развернувшись, побежал.

До больницы было недалеко.