90-е: Шоу должно продолжаться – 15

Глава 25

— … как во сне, прямо! — глаза Бельфегора азартно блестели. Он тащил тяжеленный сундук поливокса, ухватив его обеими руками, но эмоции переполняли, и чтобы махать одной рукой, он то и дело останавливался, придерживал свою ношу коленом, потом снова ловил. — Когда то ли все замедлилось, как в киселе, то ли ты не можешь пошевелиться! Я вижу, как тот дядька падает, что все по-настоящему, и как будто вообще в это не верю! Уф…

Бельфегор остановился, присел, поставил поливокс на асфальт, ухватил поудобнее.

— А я вообще даже не понял, как на полу оказался, — сказал Кирюха. — Ну, то есть, сначала стекло когда посыпалось, я вроде как ничего не понял, а потом вот это — бах! Бах! А я думаю: «Это что, стреляют?» И вдруг понимаю, что уже на полу лежу.

— Блин, да как вы вообще про что-то успели подумать? — Бегемот всплеснул руками. — Мне так кажется, я вообще нифига не понял. Даже когда тетка та заверещала.

— Не удивлюсь, если Гусарова сама это и устроила, — хмыкнул Макс.

— Гусарова? — спросил я.

— Ну это же была Альбина Гусарова, — объяснил Макс. — В красном костюме которая. Она заклятая подруга моей мамы.

— Заклятая подруга, — хихикнула Надя. — Надо запомнить!

— Она сама так ее назвала, — пожал плечами Макс. — Они вместе в школе учились, только мама потом карьерой занялась, а Гусарова взялась удачно замуж выходить. Четыре раза там была. Или пять. И теперь у нее квартира, машина, загородный дом и связи в самых неожиданных местах.

— А почему ты думаешь, что она могла это устроить? — спросил я.

— Она шибанутая, — ответил Макс. — Ну, например, захотела она стать звездой, а Шутовский ее отшил. Сказал, что она старая, поезд ушел. А у нее на этой теме пунктик. Вот она и…

— То есть, ты думаешь, что она на всякий случай подсадила в кусты чуваков с пистолетами, на тот случай, если встреча пойдет как-то не так? — засмеялся Бегемот.

— Да не, — Макс махнул рукой. — Ладно, это я чушь несу. Просто мне она никогда не нравилась, ну и сегодня тоже. Видели же, когда мы пели, она Шуту на уши присела. И пальцем тыкала еще в нашу сторону.

— Вот крыса, — вздохнул Бельфегор.

Мы медленно топали от здания речного вокзала, в котором, собственно, ресторан «Волна» и находился, к парковке, на которой нас ждал Шемяка на пазике. Шли медленно, «ангелочки» торопились и поделиться впечатлениями от вечера, и выдвинуть версии того, что там случилось. Одна другой безумнее. Не говорили только об одном — получилось у нас что-то или нет. До того, как в ресторан приехали более серьезные менты, пресекли разброд, шатание и музыку, «ангелочки» успели сыграть три песни. Арнольд Павлович метался между своим боссом и тем типом в серой водолазке, на которого насели охранники. С кем-то случилась истерика. Кто-то принялся бухать с утроенной силой. И даже нельзя сказать, что сюрреалистичность происходящего как-то там зашкаливала. Ну да, весь пол был усыпан битым стеклом. Одежда некоторых покрыта кровавыми пятнами. И голоса звучат чуть истеричнее и громче, чем в норме.

Но это же девяностые.

Да, вроде как время пика разборок одних ОПГ с другими ОПГ еще не наступило. Но перестрелки, в целом, редкостью точно не были. Новости об этом до нас регулярно докатывались.

Так что, можно сказать, это была просто еще одна клеточка в «бинго девяностых» для рок-группы. Попасть в перестрелку на концерте — чек.

Рабочий ритм постепенно втянул нас обратно. Распорядок дня снова обрел четкость. Проснуться, позавтракать с Евой. Вместе выйти из дома, прогуляться по утренней прохладе, которая уже стала вполне осенней, до остановки. Проехать несколько остановок вместе. А дальше посмотреть, как она перебегает проспект на светофоре, почувствовать горько-сладкий укол сожаления, как всегда, когда мы расстаемся. Погрузиться в свои мысли, пока троллейбус, дребезжа всем собой мчит дальше, набиваясь по дороге хмурыми новокиневцами, спешащими на работу.

На Октябрьской площади пересесть на трамвай и ехать долго-долго, минут двадцать пять, до «Буревестника». Где-то к перекрестку с широкой Юго-Западной мозг начинают занимать вполне рабочие мысли. Приходится доставать блокнот и записывать. И потом главное не пропустить остановку, увлекшись.

Либо, если дело происходило по вторникам и четвергам, то общественный транспорт из уравнения нашего утра вычитался, потому что это были мои дни пользования машиной.

На работу я приходил самым первым, в начале девятого, потому что пары в универе начинались с восьми утра. И даже если мне попадался на редкость тормозной трамвай, я все равно приезжал рано. Открывал внешнюю дверь, раскладывал содержимое почтового ящика по разным кучкам. Вот это — в редакцию «Африки». Вот это — для «Ирины» и «Генератора». Вот это — почта от всяких придурков. А вот это — на подумать и поразмышлять…

Второй обычно приходила Наташа. Каждый раз, когда стрелки настенных часов начинали приближаться к девяти, я делал среди себя ставки, в каком настроении примчится сегодня Наташа. А потом я слышал ее шаги. Они могли быть стремительными, как автоматная очередь. И тогда, скорее всего, Наташа врывалась в наш офис с фразой:

— Велиал, я все поняла! Нам срочно нужно…

Либо шаги ее звучали медленно, как набат. И это означало, что когда она откроет дверь, то поздоровается не сразу. Сначала пересечет офис и сядет на подоконник, и только потом скажет:

— Это полный и законченный трындец…

Но стоило мне вывести хоть какую-то закономерность, как Наташа выкидывала что-то такое, что напрочь отбивало у меня желание эти самые закономерности выводить. Вот как сегодня, например.

Каблуки грохотали со скоростью пулемета, потом дверь распахнулась.

— Никогда больше не выйду замуж! — выпалила Наташа и зашвырнула сумку за рояль.

— Что случилось, моя королева? — поднял голову я. — Хочешь поговорить об этом?

— Нет! — выкрикнула Наташа, потом сквозь зубы процедила неразборчивое и полезла за рояль, доставать ни в чем не повинную сумку. — Вообще-то у меня было отличное настроение, и я тебе хотела признаться в бескорыстной любви до гроба, но тут мне попалось…

Наташа замолчала, сосредтоточенно пыхтя.

Тут дверь открылась, и в офис влетел Жан, размахивая свернутой в трубку газетой.

— Ты даже не представляешь, что произошло!

Но до того, как он успел что-то рассказать, пришла Света.

— И тебе тоже привет, — сказала она.

Рядовой, в общем, рабочий день. Ну, за исключением того, что сегодня после обеда у нас с Евой и Стасом запланировала «репетиция свадьбы». Ну, в смысле, мы втроем собираемся забраться на самый верх элеватора и оценить, реально вообще там что-то устроить, или оно того не стоит совсем.

Ну а пока мы работали. Со смехуечками и шуточками допиливали программу нашей с Евой свадьбы. Да-да, с билетами и спонсорами. Неожиданно успешная получилась стратегия, прямо самому не верилось.

Билеты получились чуть аляповатые, конечно. И креатив слегка сомнительный — «Скинемся молодым на подарок». Но то, с какой скоростью они внезапно разлетелись, наводило на размышления. Ну и сам этот успех вызвал среди нашего «обезьяньего» офиса волну шуточек на тему: «Ха, я знаю теперь, как отмечать днюху!»

Света, старательно все посчитавшая, сказала, что по билетам мы не то, чтобы в прибыли, но они реально покрыли примерно семьдесят процентов расходов. Ну, там, выпивка и закусон на столах, свадебный торт, вот это все.

Рекламное предложение продавалось чуть хуже. Все-таки, нужно было не настолько впопыхах сочинять коммерческое предложение. Но все равно нашлось целых пятеро спонсоров.

Пятеро, блин! Это ровно на пять больше, чем я рассчитывал. Прикольно.

В общем, проект «прибыльная свадьба» нас изрядно повеселил. Настолько, что мы задумались, а не включить ли проведение подобных мероприятий в список наших дел. Ну, как один из видов деятельности.

А что?

«Устроим из вашей днюхи мероприятие городского масштаба». И тщеславие заказчиков потешить, и прибыль получить…

— У меня в школе была подружка, — задумчиво проговорила Наташа. — Ну как, подружка… Не скажу, что мы прямо дружили. Просто она была новенькая, ее посадили рядом со мной. Ну вот и пришлось…

— В смысле, ты взяла над ней шефство? — спросила Света.

— Да ну, какое там шефство, — дернула плечом Наташа. — Вообще я не поэтому ее вспомнила. А из-за билетов.

— Каких билетов? — заинтересовался Жан.

— На ее день рождения, прикинь! — всплеснула руками Наташа. — В общем, у нас класс был не особенно дружелюбный, и когда эта новенькая пришла… Какое-то у нее имя было еще такое странное… Похожее на Веронику, но не Вероника. Ай, да неважно! Короче, нам с ней было ходить по дороге. Ну вот она меня и начала пытать про наш класс. Кто, да как, да с кем, да когда. А я не сказать, чтобы была слишком популярной девочкой. В общем, я сказала, что одноклассники все дебилы и общаться с ними я не буду. А подружка говорит, что так нельзя. И что она сейчас устроит так, что все будут вокруг хороводы водить. И еще и уговаривать дружить. Оказалось, она придумала продавать билеты на свой день рождения.

— Продавать прямо? — уточнил Жан. — Не просто вручать?

— Неа, — мотнула головой Наташа.

— Прямо по ценнику? — фыркнула Света. — Ни фига себе. У нас бы в школе ей бы за такое по ушам надавали. Тоже мне, бизнес-вумен.

— Ну, там не совсем так плохо, — Наташа задумчиво уставилась на потолок, глаза ее затуманились воспоминаниями. — Просто сейчас я как будто иначе акценты расставляю. Она пришла в школу, подняла руку, вышла в центр класса, когда училка ей разрешила. И рассказала, какой у нее будет офигительный день рождения, что там будет огромный заказной торт, будут выступать клоуны, будет лотерея с призами. И что она… Да как же ее звали-то⁈ Блин, не помню. В общем, поскольку пока мы все мало знакомы, она готова пригласить на свой день рождения любого из нас. Вот у нее тут есть билеты. И она отдаст любой в обмен на что-нибудь символическое. Типа, как знак серьезных намерений, потому что она… Черт, уже не помню точно формулировку. Но суть была как раз такая.

— И что? Билеты раскупили? — спросил я.

— Ага, — кивнула Наташа. — Где-то половина класса купили. Когда один из билетов забрала Машка Пронина. Наша принцесса-королевна. Ну и следом за ней…

— Погоди, а по сколько вам тогда было лет? — спросил Жан.

— По восемь, — ответила Наташа. — Кажется. Во втором классе дело было.

— Ну офигеть теперь! — заржал Жан. — Я думал, это уже где-то в старших классах было! Ты бы еще про детский сад вспомнила!

— А чем кончилось? — спросила Света. — Ну, у этой девочки получилось со всеми подружиться?

— Неа, — мотнула головой Наташа. — Она все наврала насчет клоунов и лотереи. Так что Пронина до ее дня рождения ходила за ней практически хвостом, дружить предлагала. А потом все пришли, а у нее дом в самом конце Промышленной, частный. Во дворе поставили стол со сладостями, но клоунов и лотереи не было. И разговор был такой неприятный, я почему-то на всю жизнь запомнила. Все посидели за столом, пожрали конфет. Родители у нее такие еще… Будто бабушка с дедушкой. Добрые, старенькие. А потом Пронина и говорит: «А где клоуны?» А эта девочка весело так отвечает, что про клоунов она все придумала, но все равно ведь было весело! А все сразу скисли. И вот стоит эта девочка, рядом с ней — родители. А мои одноклассники по очереди подходят, суют ей в руки билет и говорят: «Вруша!» Мне так стыдно было. И так ее родителей жалко. Они переглядывались так печально.

— А ты? — спросила Ирина. — Ты тоже назвала ее врушей?

— А у меня не было билета, — пожала плечами Наташа. — Она меня просто так позвала.

— Хм… Интересно, — Света подперла подбородок кулаком. — А вот интересно. Если все поступают одинаково, почему хочется сделать точно так же?

— «Какого цвета пирамидки?» — пробормотал я.

— Какие пирамидки? — встрепенулся Жан.

— Да я как-то смотрел по телевизору про эксперимент один, — сказал я. — Там детей посадили вокруг стола и поставили две пирамидки. Черную и белую. Эксперимент проводился только над одним ребенком. Все остальные должны были ответить на вопрос «какого цвета пирамидки» одинаково. Они должны были сказать: «Обе белые». Ну и когда очередь доходила до того, кому оставили свободную волю, он тоже ответил «обе белые».

— И что, прямо все-все-все так отвечают? — спросила Света.

— Уверен, что нет, — усмехнулся я. — Но вроде как большинство.

— Обе белые… — задумчиво проговорила Наташа. — Обе белые…

— Мамочки, я боюсь! — прокричала Ева. Ветер свистел такой, что обычные слова слышно не было. Нам остался только один пролет до вершины. Но самый страшный, конечно. Да и руки-ноги уже утомились взбираться по металлическим скобам. Снизу элеватор кажется нереально высоким. А когда ты начинаешь сюда взбираться, то понимаешь, что ни разу не кажется! Действительно, нереально высоко. А в конце — еще и ветренно. И это прямо странно, потому что внизу сегодня ветра вообще нет. А здесь свистит такой, что аж уши закладывает.

Камеру у Стаса я отобрал еще пролетов семь назад. Его физической подготовки не хватало, и он с каждой ступенькой дышал все тяжелее. Так что я забрал у него сумку и повесил себе за спину. Не сказать, чтобы мне было прямо легко… Но явно лучше, чем Стасу. Ну и мне, кажется, единственному это приключение по-настоящему нравилось.

— Я боюсь, — повторила Ева и прижала руки к груди.

— Можем все отменить, — сказал я.

— Что? — крикнула Ева. — Я тебя не слышу из–за ветра.

— Можем все отменить! — прокричал я. — Спускаемся?

— Нет! — Ева упрямо мотнула головой и сжала металлическую скобу последнего пролета. Посмотрела на Стаса.

— Ты как? — спросил я у оператора.

— Полезли, — после паузы ответил он.

И мы полезли.

Уууух, как нас трепало! Ветер налетал, кажется, со всех сторон сразу. Он был холодным, почти ледяным. Эдакое, дыхание Снежной Королевы, напоминание, что «Зима близко!»

Этот пролет был еще и, как назло, длиннее всех остальных. Ева карабкалась первой, я следом, как бы подстраховывая. А ниже — Стас. Перед тем, как мы полезли, я ему сказал, что тот в любой момент может спуститься. Ну, если вдруг что. Горная болезнь, там. Или еще какие неприятности. Если просто станет неохота лезть, тоже нормально, мы не обидимся. Но я не смотрел, забирается ли он за мной следом. Испытание высотой и ветром оказалось даже для меня не таким уж простым. Требовало собранности и концентрации, так что посмотреть вниз, как там Стас, я не мог.

Так что смотрел вверх. Как ветер треплет клетчатую фланелевую рубашку Евы, практически срывая ее со спины.

В голове независимо от всего вспыхивали идеи о том, что забираться на эту верхотуру в свадебном платье — такая себе идея. Его придется сложить в рюкзак, как и костюм с лакированными ботинками. И переодеваться уже там, на верхней площадке.

Мы карабкались. Я волновался за Еву, которая двигалась все медленнее. И остановилась пару раз. Но вниз она не смотрела. Замирала на несколько секунд, потом упрямо лезла дальше. Камера с каждым движением становилась все тяжелее. Ремень болезненно врезался в плечо.

И когда, наконец, бесконечно далекая вершина вдруг оказалась за следующей ступенькой, я даже не сразу сообразил, что произошло.

Рывок — и вот она. Вершина.

Плоская бетонная площадка. Выше — только облака. И головокружительный вид на Киневу. На другой ее берег, на раскрашенный желтыми и красными осенними мазками лес. И все такое пронзительно-яркое. Красиво так, что больно глазам. Мы с Евой неподвижно стояли и смотрели на все это какую-то бесконечность времени, а потом, не сговариваясь, посмотрели друг другу в глаза. Ветер растрепал волосы Евы, на лбу — грязная полоса, будто она этим местом приложилась к одной из ступенек. Кожа раскраснелась от ветра. Но глаза сияют.

— Так что, будем снимать? — раздался за нашими спинами голос Стаса.