90-е: Шоу должно продолжаться – 15

Глава 21

Шутихин-старший вещал, активно помогая себе руками, а у меня перед глазами стоял мем с котиком и лампой. Ну, тот самый, где «настало время хм… удивительных историй». Даже как-то заметить не успел, в какой момент посиделки после квартирника стали похожи на палату пионерского лагеря после отбоя.

Наверное, все дело в Бесе. А точнее, в одном из парней, которые пришли с ним. Юрка, или, как называли его толкиенисты, Назгул, был из той породы людей, рядом с которыми поневоле становится как-то напряжно. Лицо у него такое, что сразу начинаешь подозревать нехорошее, думать маньяках, убийцах и прочих асоциальных элементах. Это когда он просто спокойно сидел и не улыбался. А когда улыбался, то делался еще страшнее. При всем этом парень веселый и добрейшей души. Но чтобы это узнать, нужно сначала привыкнуть к его внешности. Ну и кроме всего прочего, Юрка среди толкиенистов был признанным гением домашних ролевых игр. Которые потом, в будущем, станут настольными, обретут свои сети магазинов и проникнут чуть ли не в каждую компанию, но здесь в девяностых про все это пока не знали. И толкиенистам про всякие там «подземелья и драконы» Рабинович напел, а они по этому вот напеву изобрели уже свои «водилки», чтобы долгими зимними вечерами, когда на улице особо мечом не помашешь, а всякие там полигонные ролевые игры будут еще нескоро, развлекаться тем, что играть на словах, сочиняя приключения героя или команды героев в вымышленных мирах по мотивам доступного фэнтези.

В общем, кажется именно Юрка первым взялся рассказывать историю, ну и, получается, задал подходящий тон послеконцертным посиделкам. И произошло это, пока мы с Астаротом и Бельфегором на кухне обсуждали выступление.

Ну, было что, скажем так.

Чуть не поругались, но обошлось.

А когда вернулись обратно в большой зал студии, там уже все было таинственно, горели свечи, а Шутихин-старший, размахивая руками, рассказывал историю про свою первую жену.

— Я тогда еще учился на первом курсе худучилища. Меня туда, считай что, насильно засунули, сам я хотел пойти на врача учиться. Но с матерью разве поспоришь? Она вбила себе в голову, что у меня художественный талант. Так что сначала была художка и частный репетитор, потом училище, а потом… Ладно, короче, про Катьку. Она на втором курсе училась, и я ее увидел, когда она на меня налетела на лестнице и потребовала, чтобы я ей позировал…

— Генка каждый раз эту историю по-разному рассказывает, — сказал мне на ухо Шемяка. — Есть три концовки. С кровавым пятном на шторах, с дохлой курицей и с прощальной запиской. Забьемся, чем он сейчас закончит?

— Неравные позиции в твоем предложении вижу я, — вполголоса ответил я. — Я эту историю в первый раз слышу. И спор таким образом…

— Да это реально непонятно от чего зависит! — заверил меня Шемяка. — Мы даже с Митяем как-то специально последовательно по памяти восстановили и записали. Там все четко. Каждый раз они встречаются, потом она тащит его позировать голым, потом отключают свет, потом он зовет ее на свидание, случается гроза и они в подвале сношаются.

— Фу, слово-то какое! — фыркнул я. — Ты еще скажи, совокупляются.

— У них происходит коитус! — шепотом подключился Макс.

— О, Максимка! Тебе же батя тоже эту историю рассказывал? — сказал Шемяка чуть громче, чем хотел. Шутихин-старших грозно на него зыркнул, и Шемяка тут же захлопнул рот рукой и продолжил уже сдавленным шепотом. — Чем в твоей версии все заканчивается?

— В смысле? — удивился Макс. — Всегда одинаково. Там, короче, пустая комната, открытое окно и на шторе кровавое пятно в форме ладони. У нас даже шторы эти дома хранятся.

— Хм, — Шемяка поскреб подбородок. — Раз ты здесь, значит, получается, сегодня будут шторы. Эх, вот взял и испортил все! Могли бы забиться, а теперь неинтересно!

— Погоди, а что за другие версии? — Макс придвинулся ближе.

— А может просто послушаем? — предложил Бельфегор.

— Просто слушать неинтересно, — отмахнулся Макс. — Там еще на полчаса трепа. Шемяка, так что там?

— Так, стопэ! — Шемяка выставил ладонь вперед. — Максимка, раз ты историю знаешь, давай с тобой забьемся, будет он рассказывать про мышь под матрасом в подвале или пропустит. Ты как думаешь?

— Ха, конечно, расскажет! — уверенно кивнул Макс.

— Получается, я буду за то, что пропустит, хэ… — Шемяка снова задумчиво поскреб подбородок. — А, ладно!

Макс и Шемяка пожали друг другу руки, а я разбил. И мы все трое вернулись к истории Шутихина-старшего.

— … тогда Катюха говорит: «У меня есть ключ от подвала!» И многозначительно так на меня смотрит. Мол, откажусь или нет. Типа, подвал — это только для плохих парней, а я же был… В общем, я сначала и правда хотел отказаться, но открыл рот, а вместо: «Нет, Катерина, я вашим приглашением не воспользуюсь и пойду домой», говорю: «Конечно, пойдем!»

Шутихин-старший был, наверное, неплохим рассказчиком. И слов-паразитов в речи мало, да и сама речь довольно грамотная. Но внимание на его рассказе все равно не удерживалось. Все время хотелось отвлечься, посмотреть, чем остальные занимаются, пошушукаться. Сейчас вот приходилось буквально себя в руках держать, чтобы не пропустить, будет там про мышь или нет.

— … а там, прикиньте, крыса! — эмоционально воскликнул Шутихин и раскинул руки, как заправский рыбак, который показывал, какого сазана он надысь поймал.

— В смысле — крыса? — вслух возмутился Макс. — Ты же всегда говорил, что мышь!

— Я специально преуменьшал, — не растерялся Шутихин-старший. — Не хотелось ранить нежную психику родственников! В общем, слушайте, что дальше было…

— Получается, мы оба проиграли, — всплеснул руками Шемяка.

— Ни фига! — запротестовал Макс. — Мы спорили будет мышь или он пропустит эту часть. Он не пропустил!

— Но не мышь, а крыса! — Шемяка ткнул пальцем в грудь Макса.

— И то, и то — грызун, серый и с голым хвостом, — сказал Макс. — Так что…

— По букве Шемяка прав, — сказал я, когда оба посмотрели на меня. — Так что да, вы оба проиграли.

— Подставляй лоб! — Шемяка обрадованно сложил пальце для щелбана.

— А что это я первый? — фыркнул Макс, но потом засмеялся и поднял со лба отросшую челку.

— Что с лицом? — спросил я, усаживаясь рядом с Евой на тот же самый диванчик, на котором мы когда-то с ней и познакомились. Только сейчас она была не в белой рубашке и юбке, а в коротком черном платье, а волосы подняты в высокий конский хвост. И какая-то грустная.

— Давай уйдем? — предложила она со вздохом. — Нет-нет, снимаю предложение, ты же главный, тебе сбегать будет как-то некрасиво.

— Тебя кто-то обидел? — спросил я, оглядывая тех, кто у нас остался на ночные посиделки, когда концерт, собственно, был закончен. Сейчас уже было часа два ночи, Шутихин-старший вместе с «взрослой» частью тусовки, главный зал студии уже покинули. Конрад только остался. Сидел в дальнем углу и общался с Вадимом. Явно про музыку, там у них гитара, они друг другу ее передают, ставят какие-то аккорды. Ну, «ангелочки», те двое толкиенистов, которые пришли с Бесом. А самого Беса при этом не видно. В принципе, можно предположить, что он уединился где-то с той крохотной брюнеткой. Кажется, она из знакомых Кирюхи. Там было трое девчонок, и, похоже, они с одного курса. Он как-то пытался не пересекать эти две части своей жизни — музыку и учебу, но хрен ему, конечно же, это удалось. А Бес… ну, Бес как всегда, да.

«Ангелочки» скучковались вокруг Юрки-Назгула. Он им с какого-то момента взялся задвигать телегу, что по их песням можно сделать словесную игру, вот они как раз сейчас это все и обсуждали азартно.

— Эй, погоди, у нас же нет песни про зомби! На кладбище на него должен тогда упырь напасть!

— Кстати, а почему у нас до сих пор нет песни про зомби?

— Да ну, что за прикол? Просто мертвец…

— Стой, погодите! Короче, выходишь ты такой на кладбище, а там между могилами сидит девка и в тазу стирает простыни. Что ты делаешь?

— Ооо… Лучше сразу стреляй!

Ева прильнула ко мне и положила голову мне на плечо. И я сразу же перестал слушать, о чем там трындят «ангелочки».

— Я не понимаю, — сказала Ева. — Раньше мне все уши прожужжали, что мне нужно немедленно замуж. Что я должна думать о замужестве. Замуж — это главное и основное. Если парень не предлагает сразу же выйти замуж, брось его и ищи того, кто предложит… Ну, ты понимаешь, да?

— Нет, но поверю тебе на слово, — сказал я и, обняв ее за талию, придвинул еще ближе. — А сейчас?

— А сейчас мы подали заявление, — сказала Ева. — У меня почти готово платье, подготовка эта выгрызает мозг чайной ложечкой, и внезапно все те же люди начинают говорить совсем другое!

— Серьезно? — я заглянул Еве в лицо.

— А вот прикинь! — Ева сдавленно хихикнула. — Начали задавать осторожные вопросы о том, уверена ли я. Не слишком ли мало мы друг друга знаем для такого серьезного шага. Истории рассказывать… гм… всякие.

— Это ты про сегодняшний ' пионерлагерь'? — хмыкнул я.

— Все как сговорились же! — Ева издала не то смешок, не то всхлип. — Сначала история эта жуткая про жену на три дня, а потом как они разводились. Потом была про то, как мужик семерых своих жен убил…

— Это я пропустил что ли? — спросил я.

— Да неважно, — махнула рукой Ева. — Дурацкая история, Синяя Борода, только в профиль. Блин, ну ты же сам слышал? Все было про свадьбы, следом за которыми — похороны. А потом еще Конрад этот…

— А что Конрад? — я снова посмотрел в их сторону. Мы после стекляшки вроде вполне нормально разошлись. Ну, поржали над его конспирологией, конечно. И больше к этой теме не возвращались. Ну и вообще не выглядело так, будто он стал ко мне подозрительнее относиться. Ночные разговоры сегодня, и впрямь, были… тематическими. Как Юрка начал что-то такое, так и завертелось… Кто-то кровавые истории из газет пересказывал, кто-то рассказал, деревенскую историю, как жена изменнику-мужу хозяйство топором отчекрыжила, а он потом к ней призраком во снах являлся до тех пор, пока ее в дурку не увезли, когда она по деревне взялась с топором бегать. На эту историю Кирюха явно «сделал стойку» и даже что-то записал на обломком карандаша на отвалившемся клочке кухонных обоев.

— По душам разговаривал, — хмыкнула Ева. — Спрашивал, хорошо ли я тебя знаю, чтобы вот так, быстро… Блин, ну серьезно? Быстро? Мы же уже практически год встречаемся. Сколько надо-то? Два года? Десять? И они же до этого жужжали мне в уши, что если предложение не делает, значит несерьезный…

— Я правильно понимаю, что сказать: «Да не слушай ты их!» не особо поможет? — спросил я.

— Не знаю, попробуй, — усмехнулась Ева.

— Милая, да не слушай ты всяких идиотов! — я сжал покрепче ее талию и коснулся губами волос. — Они просто нам завидуют. А Конраду следующий раз нос сломаю, если снова будет к тебе клинья подбивать.

— Да он из лучших побуждений, как мне кажется, — Ева слегка пожала плечами.

— Ну да, вот и я говорю, — я подмигнул. — Побуждения у него наилучшие. Чтобы ты перестала тратить на мутного меня свое время и сбежала к нему. Он, конечно, не такой прикольный, зато у него работа стабильная. На хлеб с маслом хватает…

Ева рассмеялась и толкнула меня локтем в бок.

— Блин, вот как ты это делаешь, а⁈ — с легкой укоризной сказала она. — Я учусь на психолога, грызу изо всех сил этот гранит про человеков и их отношения, а потом приходишь ты, говоришь какую-то несуразную шутеечку, и все сразу становится легко и просто!

— Ты думаешь это шутки насчет клиньев какого-то постороннего мужика? — театрально нахмурился я. Потом рассмеялся. — Ладно, это шутка, согласен. Ну что, помогло? Или все еще хочешь уйти?

— Уйти все еще хочу, — Ева хитро посмотрела на меня. — Но уже по другой причине. У меня, кстати, отца нет дома сейчас. Если ты понимаешь, о чем я…

— Думаю, если мы ненадолго сбежим, никто не расстроится, — прошептал я Еве на ухо.

— А если и расстроятся, то пофиг, — резюмировала Ева.

Мы начали целоваться в лифте, потом на площадке перед дверью квартиры Леонида Карловича. Пока Ева пыталась, не размыкая объятий, попасть ключом в замочную скважину. Потом в открытой двери…

Знакомые запахи квартиры будоражили воспоминания, от них кровь кипела еще сильнее. Мои руки скользили по талии Евы, спускались ниже, повторяя волнующие изгибы. Ева вздрагивала, прижималась теснее, потом отстранялась, заглядывая мне в глаза. Мы замирали на долгие три удара сердца, потом снова бросались друг к другу, жадно смыкая руки. Моя футболка полетела в сторону первой, потом я нерепеливыми пальцами нашел язычок длинной молнии на спине платья Евы. Когда стягивал его через голову, лента, которой был замотан хвост, съехала, и волосы Евы волной рассыпались по спине.

Мы переместились к двери в комнату Евы. Где-то там в глубине мозга металась мысль, что там нам будет всяко удобнее, чем в узкой прихожей, где мы все время рискуем свалить вешалку или зеркало уронить со стены.

— Дверь! — прошептала Ева, задыхаясь. — Надо закрыть дверь, чтобы не как в тот раз…

И никто из нас даже не двинулся в ту сторону, будто любое промедление, и… Хрен знает, что именно «и». Жадность юной страсти никаких рассуждений и логики не терпит.

И терпеть до кровати тоже не было сил, слишком далеко, целых три шага. Или даже четыре!

Зеленые цифры равнодушно смотрели на нас из глаз керамической совы. Они уже много раз видели нас в такой ситуации. Когда не в силах дотерпеть до кровати, мы прижимались к стене, сплетаясь в единое целое.

Бывало и по-другому, конечно. Когда мы долго и нежно целовались, не торопясь даже раздеваться. Когда мы тянулись друг к другу спросонок, разбуженные утренними лучами солнца, вероломно проникшими сквозь щель в шторах. Эта сова видела, кажется, все оттенки нашей с Евой страсти.

— Ноль три, ноль три… — прошептала Ева, когда мы уже лежали на ее кровати, прижавшись друг к другу так тесно, что было сложно понять, где начинается одно тело и начинается другое. — У меня была подружка, которая говорила, что когда на электронных часах одинаковые цифры, нужно загадывать желание, и оно сбудется.

— Тогда электронные часы — это настоящие фабрики по производству сбывшихся желаний, — хихикнул я. — Можно целые сутки сидеть и ждать. Двадцать четыре желания получится. Нормально так.

— Наверное, так нельзя, это будет нарушением правил, — подумав несколько секунд, сказала Ева.

— Каких еще правил? — хмыкнул я. — Кто придумал?

— Правил мироздания, — Ева осторожно освободила руку и вытянула ее вверх в пафосном жесте. — Такие числа нужно заметить случайно.

— А ты успела загадать на ноль-три? — уточнил я. — А то теперь уже поздно, уже ноль четыре.

— Успела! — Ева показала мне язык.

— Но не скажешь, потому что тогда не сбудется? — засмеялся я и пошевелился. — Ну что, возвращаемся обратно в студию?

— Я вдруг подумала, что правило «не говорить, а то не сбудется» — оно какое-то жульническое, — сказала Ева, подперев голову локтем. — Потому что если ты никому не сказал, то легко можешь соврать, что твое желание исполнилось, хотя ты загадывал совсем другое.

— А зачем говорить кому-то, что оно исполнилось? — спросил я. — Чтобы порекламировать примету «загадай желание на одинаковые цифры на часах»? Думаешь, мироздание получает профит от количества людей, залипающих на эти самые одинаковые цифры?

— Хм… — Ева тряхнула головой и села. — А вот правда! Зачем вот это правило, а? Ну, про то, что нельзя говорить? Типа, если твое загаданное желание не сбылось, и тогда ты неудачник что ли?

— Ну, вообще… — начал я, но тут в коридоре скрипнул пол под чьими-то осторожными шагами.