— Так, кто у нас собирается в туалет? — спросила я, открывая дверь кареты. — Понятно! Ну, пойдём! Нужно трое!
Две стояли, расправив юбки и прикрывая стесняшку, пока остальные ждали своей очереди. Я встала спиной — как живой щит. Как тётя Оля. Как легенда.
— Я не могу, — послышался голос Спарты. — Тут господин генерал! Мне очень стыдно и неловко!
— Господин генерал находится по другую сторону кареты! — заметила я, слыша, как они возятся с кучером, клеем и колесом. — Он чинит! Он не смотрит!
— А вдруг он смотрит… — прошептала Спарта.
Я посмотрела на звёзды. На полную луну. Вздохнула.
— Ты на него посмотри, — сказала я. — Что он там мог не видеть у женщины? Он — дракон. Он всё видел. Всё. Всегда. Стыдиться надо не красивых мужчин, а жалких, кривых, перекошенных худосочных удодиков, для которых это — впервые. Так что давай, не стесняйся. Я тоже хочу!
— Готово! — послышался голос кучера. — Ну, не знаю, сколько продержится… Но, думаю, до постоялого двора докатимся. Надо пробовать! Вроде бы застыл!
— В карету! Поехали! — скомандовала я.
Я быстро собрала чемодан, впихнула его на крышу (на этот раз — с чувством, с толком, с расстановкой) и уселась в карету, кутаясь в чужой плащ, как в одеяло после битвы.
Мы ехали осторожно. Не спеша. На каждой кочке — дружно молились. Я понимала: к рассвету мы станем колесопоклонниками и основателями новой религии. Святой покровитель — колесо. Молитва — «Не ломайся, не ломайся, не ломайся…» Жертвоприношение — один флакон клея для грудей в месяц.
— Слышите, как воет! — крикнул кучер. — Причём всё ближе и ближе… Мне страшно, госпожа!
— Волков бояться — писять возле кареты! — проворчала я, понимая, что мы зверски опаздываем. — И вообще — это не волки! Это психологическая атака!
И вот — вой донёсся так близко, что казалось — всё. Нам крышка. Тут я увидела карету с багажом возле обочины. Такая же большая, как наша. Только позади кареты был прицеп! Двое здоровых мужиков что-то чинили между прицепом и каретой. А вокруг них — девушки. И… мадам Пим.
Терпеть не могу эту худую кочергу в накрахмаленном воротничке, с прической в виде чьей-то задницы, увенчанной розочкой. Она стояла, как дирижёр на гастролях ада.
— Девочки! Репетируем ещё раз! — заметила мадам Пим, взмахнув рукой. — С фа!
Снова поднялся вой — хоровой, многоголосый, с элементами оперного фальцета.
Я усмехнулась, глядя на генерала, который с явным недоверием смотрел на мадам Пим и её хор.
— А что они делают? — спросил Марон.
— Отгоняют от кареты, — заметила я, досадуя, что эта идея не пришла ко мне раньше. — Поют на частоте, которая отпугивает волков, конкуренток и… здравый смысл. Как видите, господин генерал, здесь у нас настоящая война. Не на жизнь. А на смерть.