За тысячи лет до Рагнарека

Путь домой

— И что же мне с тобой делать…царевич? — задумчиво произнес Агамемнон.

Великий царь Микен восседал на обитом золотом деревянном троне в своем огромном шатре. Вблизи военный вождь Аххиявы оказался коренастым широкоплечим мужчиной, средних лет, с квадратным лицом и коротким, будто обрубленным, носом с широкими ноздрями. Плотное тело упрятано в бронзовый панцирь с золотой мордой льва на груди, короткие мускулистые ноги прикрывали бронзовые поножи отделанные серебром. С отделанного золотыми бляшками кожаного пояса свисал длинный меч, на коленях лежал шлем в форме львиной головы. Седеющие рыжеватые волосы, после сдернутого с головы шлема стояли торчком, однако окладистая черная борода аккуратно причесана и умащена благовониями. В руке царь держал золотую чашу, из которой и прихлебывал вино.

Сам шатер выглядел именно так, как и подобает жилищу царя царей: полы выстелены вавилонскими и египетскими коврами, на стенах висело трофейное оружие, — панцири, мечи, копья, — возле трона стояли обитые бронзовыми полосами сундуки, полные трофейного добра. По обе стороны от трона стояли четыре ахейских воина в полном бронзовом доспехе, с копьями в руках и мечами на поясах. Несколько испуганных миловидных женщин хлопотали возле большого очага, где, на бронзовых треногах стояли глиняные горшки с кипящим содержимым, аппетитно пахнущим чесноком, тушеным мясом и какими-то специями. В углу шатра, почти скрываясь в тени, сидел немолодой мужчина в черном хитоне, неспешно перебирающий пальцами струны лиры.

Во всей этой роскоши шатра Одрик смотрелся особенно невзрачно — босой, грязный в простой коричневой тунике и бурой от засохшей крови повязкой, обмотанной вокруг головы. Надо отдать царю должное — присматривавшие за наследником Рудогорья слуги заботились о его ране, хотя в остальном отношение к нему мало чем отличалось от прочих пленников. Одрика держали лишь на хлебе и воде, но разместили в отдельном от остальных загоне, что внушало смутные надежды на какое-то особое отношение царя. На третий день плена молодого человека вывели из загона и привели пред очи царя.

Агамемнон дал знак одной из рабынь и та, обвернув руки толстой тряпкой, ухватила один из горшков и с поклоном поставила его на треножник рядом с троном. Царь выловил из горшка кусок жирной говядины и погрузил в него крепкие зубы.

— Есть хочешь? — спросил царь Одрика и, когда тот настороженно кивнул, подал знак одной из рабынь, — дай и ему тоже.

Перед Одриком поставили еще один горшок и тот, усевшись на корточки, обжигаясь и дуя на обожженные пальцы, начал жадно есть сочное мясо. Агамемнон с насмешкой смотрел на оголодавшего молодого человека.

— Завоевателю полагалось бы давать прием во царском дворце завоеванного города, — заметил царь, — но сейчас это малость…неудобно. Ты же видел, что осталось от Трои?

Одрик видел: даже из загона, где он сидел, было хорошо видно пламя пожарищ над павшим городом. Вилуса горела даже спустя три дня после того, когда распаленные пролитой кровью ахейцы ворвались в пролом в стене и устроили в городе резню. Сам Одрик к тому времени уже валялся без сознания и боги избавили его от необходимости видеть все это.

— Ахиллес мертв, — вдруг сказал Агамемнон, — умер от стрелы Алаксанду.

— А что сам Алаксанду?

— Тоже мертв, — пожал плечами царь, — как и Менелай.

— А Елена? — вырвалось у Одрика.

— Исчезла.

Разочарование, должно быть, слишком явно отразилось на лице молодого человека и Агамеменон усмехнувшись, протянул пустой кубок рабыне, чтобы она наполнила его вином.

— И ему налей, — сказал он, кивнул на Одрика, — такие вести нужно запить.

Словно в подтверждение его слов, царский музыкант пробежался пальцами по струнам, вырвав из лиры некий звук, что мог бы сойти за насмешку. Одрик бросил быстрый взгляд в темный угол — что-то смутно знакомое почудилось ему в этой согбенной фигуре. Перевел взгляд на кубок и сделал осторожный глоток. Губы смочил уже знакомый вкус крепленного сладкого вина, что подавалось на пиру Алаксанду — понятное дело, содержимое троянских винных погребов стало одним из первых трофеев царя Микен.

— Сбежала Елена или валяется где-то мертвой — мне уже нет до того дела, — говорил Агамемнон, — со смертью Менелая и Алаксанду это не имеет значения. Елена это прошлое — а я смотрю в будущее. В нем может быть место и для тебя — если мы сейчас договоримся.

Музыкант извлек из лиры очередной странный звук, в котором Одрику почудился вопрос.

— Договоримся? — спросил он, — о чем?

— Богатства Трои — не единственная цель моего похода, — без обиняков сказал Агамемнон, — и уж тем более, не обиды моего покойного брата. Владения проливами, торговый путь на север — вот моя награда и мое будущее богатство. Я говорил с пленниками — и они рассказали мне, кто такой Одрик, сын Марона. Если я отпущу тебя на север, без всякого выкупа — твой отец станет вести торговые дела только со мной?

Одрик думал недолго.

— Мой отец стал тем, кем он есть еще и потому, что он всегда видел свою выгоду, — сказал он, — и, конечно же, он не откажется торговать с царем Аххиявы, победителем Трои.

В углу шатра заиграла новая мелодия — бодрая, решительная, вдохновляющая. Агамемнон усмехнулся и, подав знак рабыне, приказал ей снова наполнить оба кубка.

— Выпьем, царевич! — сказал он, — за процветание наших народов и вечный мир между Микенами и Рудогорьем. Во имя Посейдона, Бога богов, принесшего нам победу и тех богов, которым молятся в твоих краях — да будет так!

— Да будет, — кивнул Одрик опрокидывая свой кубок и закусывая уже остывшим мясом.

Уже вечерело, когда Одрик, сытый и пьяный, пошатываясь, вышел из царского шатра. Агамемнон, со своих щедрот, подарил ему и новые одежды — сейчас молодой человек носил тунику из чистой белой ткани и с черным узором по подолу, а также новые кожаные сандалии. На пальце красовался золотой перстень с синим сапфиром, ранее украшавший руку самого царя; с пояса свисал микенский кинжал с изображением льва на рукояти.

По всему лагерю победители все еще праздновали победу и из шатров ахейских царей то и дело доносились величавые речи, звон кубков и мелодичная музыка. Обычные воины веселились попроще: всюду, куда не кинь взгляд, можно было видеть пьяного ахейца, зачастую — в обнимку с веселой девицей. Песни и гимны богам возносились к темнеющему небу, когда множество веселых компаний собирались у полыхавших тут и там костров, терзая зубами жареное мясо и запивая его целыми амфорами вина.

Лишь из одного участка лагеря доносились не смех, но мрачные монотонные песнопения, сопровождаемые громкими ударами тимпанов. Там горел огромный костер и жалобные крики молодых юношей, раздававшиеся от пламени, звучал резким диссонансом с царившим всюду весельем.

— Мирмидоняне хоронят Ахилесса, — раздался за спиной Одрика знакомый голос, — третий день горят костры и льется кровь троянских юношей, чтобы они прислуживали герою в темном царстве его матери.

Одрик обернулся и увидел человека, что играл на лире в шатре Агамемнона. Он выглядел уже не таким старым, да и наряд его — синий плащ и широкополая шляпа, — был совсем иным, чем в царских покоях. И, тем не менее, Одрик сразу узнал его — прежде всего по хитро прищуренному единственному глазу.

— Ты! — воскликнул он, — я помню тебя, купец! Ты продал мне меч!

— Не продал, а подарил, — усмехнулся воин, снимая с пояса железный клинок, — и отдаю тебе снова. Досадно было, если добрый клинок затерялся на юге.

Одрик принял клинок из его рук и прицепил на пояс.

— Кто ты? — требовательно спросил он, — и почему следуешь за мной?

— Меня прозывают по-разному, — усмехнулся незнакомец, — здесь, например, меня знают, как Хтония, но ты можешь звать меня Хникаром. А насчет того, что мне нужно…я ведь уже говорил тебе, что благодарность владыки Рудогорья сама по себе — немалая плата.

— Владыка Рудогорья мой отец, — возразил Одрик, — и я по сей день не знаю, как он примет меня дома. Я должен был вернуться славным воином, но разве славный воин может оказаться средь проигравших? Да еще и почти без трофеев — если не считать подарков Агамемнона моему отцу — но это его заслуга, не моя.

— Военное счастье изменчиво, — пожал плечами назвавшийся Хникаром, — и любой воин сам творит свою судьбу. Ты сражался в одной из самых славных войн, что шли под солнцем, однако это не твоя война — и не твоя слава. Твоя великая битва еще впереди.

— Это тоже будет не моя война, — поморщился Одрик, — а моего отца — войско Рудогорья подчиняется только ему.

— У тебя еще может быть своя дружина, — возразил Хникар, — и немалая. В плену у ахейцев осталось немало тракиев и кемеров. Им некуда деваться: их предводители убиты, а другие вожди кланов не станут платить выкуп за неудачников. Их удел — смерть или рабство, но если ты хорошо попросишь Агамемнона, он отдаст тебе пленников — и они будут служить тебе, также как и троянские изгнанники, что прячутся в окрестных холмах. Эти воины будут только твоими — и тебе же решать, отдавать ли Марону собственное войско.

Последние слова прозвучали уже глухо, как бы отдаляясь: уже стемнело и Одрик, несмотря на горевшие всюду костры, все с большим трудом мог разглядеть собеседника, будто сливавшегося с ночной тьмой. Один лишь огненный глаз, не сводивший с Одрика пронзительного взгляда, горел во мраке. Внезапно в лицо ударил порыв сильного ветра, заставивший молодого человека зажмуриться, а когда он открыл глаза вновь — Хникар исчез.