За тысячи лет до Рагнарека

У стен Илиона

— Тиус и Вайу! Никогда и нигде не собиралось еще столь огромного войска!

С каменной стены Одрик с изумлением смотрел на море, черное от подходивших к берегу ахейских галер. Любые лодьи северян казались не более чем жалкими скорлупками, рядом с этими кораблями о двадцати и больше весел с каждого борта, идущих под широкими парусами, окрашенными в черное и красное, — цвета скорби и мести, — с бронзовыми таранами и грозными ликами на изогнутых носах. На бортах, ближе к носу, были намалеваны глаза, придававшие ахейским судам еще больше сходства с какими-то морскими чудовищами. Впечатлял и укрепленный лагерь у самого берега моря: раскинувшийся меж прибрежных холмов, огражденный бревенчатыми стенами и земляным валом, утыканным острыми кольями. За ними виднелись богато украшенные шатры царей Аххиявы и скромные палатки и землянки простых воинов.

Уроженцу варварского севера, вроде Одрика, подобное войско и впрямь могло показаться огромным, однако местные, отнеслись к незваным гостям более спокойно.

— Ты не видел, какие войска собирают властители юга, — снисходительно усмехнулся стоявший неподалеку Хектору, — я сражался при Кадеше, когда был еще младше тебя — вот там и вправду собралась силища. Царь хеттов Муваталли вывел в поле одних только колесниц три тысячи, — причем каждую десятую прислала Вилуса, — а пехотинцев и копьеносцев в десять раз больше. Но и египтянин Рамсес выставил против него не меньшее войско.

— И кто же победил? — жадно спросил Одрик. Хектору пожал плечами.

— Каждый из царей приписал победу себе, — сказал он, — Рамсесу удалось спасти свои войска, умелым вводом резерва и тем самым избежать разгрома. Однако хетты сохранили за собой Кадеш с округою, так что, наверное, они больше вправе говорить о победе. Так или иначе — Египет был грозным врагом, а эти ахейцы — всего лишь цепные псы. Если царь хеттов победил их господина, позор будет нам, его союзникам, отступить перед Аххиявой.

Хектору хотелось верить: высокий статный муж, с гривой непокорных черных волос, выбивавшихся из-под бронзового шлема и властным взглядом черных глаз, он внушал уважение одним своим видом — даже если не знать о множестве боев и побед, одержанных этим воином. Могучее тело облекал искусно украшенный бронзовый панцирь, широкие плечи же прикрывал багряный плащ, с черной вышивкой по подолу, с пояса свисал железный, как у Одрика, хеттский меч. Старший брат царя Вилусы Алаксанду, — сын от наложницы, а не от законной жены, почему и не стал царем, — Хектору уже много лет командовал армией города-государства и считался не только умелым полководцем, но и могучим бойцом, слава о котором гремела от Хаттусы, столицы Хеттского царства до завистливых и враждебных Микен, столицы Аххиявы. Несмотря на свое высокое положение с прибывшими с севера союзниками, Хектору держался без всякой спеси, неизменно подчеркивая свое уважение доблести и боевому опыту «варваров».

Впрочем, и в целом, Одрик не мог пожаловаться на недостаток внимания — особенно после изнурительного долгого перехода из продуваемых холодными ветрами кемерских степей вдоль всего западного берега Черного моря. В устье Изры, — огромного потока, шире даже кемерской Реки, — орда Пенфесы объединилась с войском Реса: вождя рыжих и голубоглазых тракиев, юго-западных соседей кемеров. Многие рода тракиев постепенно расселялись на юг, то воюя, то вступая в союзы с обитавшими еще южнее воинственными дориями, что, в свою очередь, вечно тревожили набегами пределы Аххиявы. Вилуса-Троя в тех боях обычно выступала союзником дориев и тракиев — и потому, когда над Вилусой нависла самая серьезная угроза за все ее существование, союзников с севера приняли с особой радостью.

В первые дни, правда, троянцы с немалой опаской смотрели на заполонивших город тракиев, — в лисьих шапках, обмотках из оленьих шкур на ногах и пестрых бурнусах поверх хитонов, — а также на еще более диких кемеров в безрукавках из волчьих шкур, возглавляемых одноглазой воительницей с волчьим оскалом. Однако Одрик почти не замечал беспокойных, а порой и прямо испуганных взглядов жителей Вилусы — ему хватало и иных впечатлений. Это был первый город, встреченный им в жизни: с высокими каменными стенами, что по легендам строили не люди, а боги; с множеством величественных зданий, в самых больших из которых с легкостью могло поместиться несколько селищ Озерного края или Рудогорья. В первые дни Одрик, вместе с друзьями-кемерами Медаром и Варом, неустанно бродил по улицам города, поражаясь его обширности — казалось, он так и не мог обойти его целиком. Купцы из Вилусы были нередкими гостями в Рудогорье, так что Одрик худо-бедно понимал и даже говорил на здешнем наречии, как и его спутники. Они толкались на здешнем базаре, где торговали товарами, стекавшимися сюда со всех концов света — от янтаря, мехов, коней и соленого сыра с севера до изысканных украшений и благовоний из Хатты, Египта и Вавилона. Смотрели они и на подземный источник, бьющий на главной площади города, главный запас пресной воды в Трое. Полные благоговения варвары заходили в величественные храмы богов Вилусы, среди которых особым почитанием пользовалась богиня любви Астарта-Афродита и покровитель города, смертоносный лучник Апаллиуна. В одном из храмов, возле мраморной статуи этого бога стояло изваяние волка, священного зверя Апаллиуны — и Пенфеса, вместе с ее воинами, преклонили перед ним колени, оставив в чаше для подношений несколько бронзовых кинжалов и украшений из серебра. Совершил подношение и Одрик, положив в чашу золотой браслет и подвеску с янтарем.

— Вайу, бог моих предков, — истово молился Одрик, — обреки меня своим воинственным пылом и даруй победу в грядущей битве.

С прекрасного лица бога, с его искривленными в легкой усмешке губами, холодно смотрели раскрашенные голубой краской глаза, прорисованные столь старательно, что казалось они видели каждое движение в своем храме. Одрику оставалось только надеяться, что и его молитвы, как и он сам не остались без внимания бога. Не менее искусная роспись, пополам с мозаикой из цветного камня, покрывала и стены прочих храмов: сцены из жизни богов и людей, тщательно прорисованные изображения зверей и птиц, причудливые растительные узоры и прочий орнамент.

На третий день их пребывания в Вилусе, союзников пригласили во дворец Александу — величественное строение, стоявшее на насыпном холме, как бы нависая над всем городом. Кемеры и тракии прошли сквозь ворота, охраняемые воинами в бронзовых доспехах и вооруженными бронзовыми копьями; миновали коридор, освещенный ярко горящими факелами, и оказались в тронном зале. Здесь на возвышении из мрамора стоял трон из черного дерева, где восседал сам Александу — молодой красивый человек с чувственно полными губами и живыми черными глазами, выдающими горячую и страстную натуру. Царь, или, как его именовали в Вилусе «приам» — «первый», носил роскошное одеяние, усыпанное драгоценными камнями, запястья украшали золотые браслеты с алыми рубинами.

— Сам Апаллиуна послал вас к нашим стенам, — высоким голосом обратился царь к своим гостям, — видать Загрей, рогатый бог, помутил разум ахейцев, что они посмели высадиться под стенами Вилусы. Вместе, мы разобьем их, как и десять лет назад, а потом вторгнемся и в сами Микены, навсегда стерев с лица земли угрозу от Аххиявы.

Он говорил еще много чего, рассыпаясь в похвалах союзникам с севера, насмехаясь над ахейцами и превознося могущество царя хеттов, чей двуглавый орел красовался прямо над троном, как символ хеттского покровительства над Вилусой. Пенфеса и Рес, вожди союзников, сдержанно слушали царя, однако на губах Хектору, стоявшего за правым плечом брата, то и дело появлялась раздраженная усмешка. Впрочем, сам Одрик, как и многие молодые люди, с большим трудом сдерживался, чтобы не глазеть на женщину, сидевшую на троне из слоновой кости по левую руку от Александу. Высокая и стройная, она поражала необыкновенной красотой. Ее платье цвета морской волны, открытое по крито-микенской моде обнажало идеальной формы полные груди с алыми вишенками сосков. В ложбинке между них на золотой цепочке свисала малахитовая змея, овившаяся вокруг крупной голубой жемчужины. Тонкую талию перехватывал расшитый золотом пояс, золотые же кудри, перевитые лентами унизанными жемчугом, ниспадали и на обнаженные плечи. Изящные запястья украшали золотые браслеты самой тонкой работы. Огромные магнетические глаза своей синевой могли поспорить с самим морем, пухлые алые губы и аккуратный чуть вздернутый нос придавали женщине выражение одновременно невинности и соблазна — сочетания которому не мог противостоять ни один мужчина. Из-под ниспадавшей складками длинной юбки выглядывала изящная ножка в усыпанной мелкими драгоценными камнями сандалии и Одрик внезапно поймал себя на желании рухнуть на колени и облобызать ее поцелуями. Спохватившись, он поднял глаза и увидел мелькнувшую на губах женщины снисходительную усмешку, словно она легко прочла мысли молодого варвара, с залитым краской лицом и распахнутым ртом.

Это и была знаменитая Елена, жена царя Амикл Менелая, брата Агамемнона, царя Микен, а ныне — жена самого Александу.

— Ради такой женщины стоило начать войну, — выпалил Одрик, когда они, наконец, покинули дворец. Некоторые кимеры и тракии, кто помоложе, одобрительно закивали в ответ, но услышавшая его Пенфеса лишь фыркнула, а Рес, не привыкший сдерживать свои чувства и вовсе расхохотался, с силой хлопнув молодого человека по спине.

— Войны не начинаются ради красивых глаз и пригожего личика, парень, — сказал он, — Елена очень красива, не поспоришь, и Менелай, наверное, и вправду желает ее вернуть, но остальные цари Аххиявы не стали бы бросать свои дома и идти воевать под стены Вилусы лишь потому, что у одного из них украли жену.

— А из-за чего тогда? — недоуменно спросил Одрик.

— Из-за мехов, зерна, янтаря, олова и всех товаров, что идут с севера, — пояснила Пенфеса, — сейчас, когда Вилуса владеет проливами, все это проходит через руки приама Александу. Цари же Аххиявы хотели бы получать это напрямую и сам Агамемнон прежде всего.

— Было время, когда Троя и Микены состояли в союзе, — пояснил Рес, — и вместе противостояли хеттам, которые пытались закрепиться на этих берегах. В конце концов, им это удалось — и Вилуса из союзника стала врагом Аххиявы. Сам Александу тогда организовал большой поход на юг, позвав с собой дориев и моих воинов. Именно в том набеге он и похитил Елену у Менелая. Однако с помощью Египта, Аххиява быстро оправилась и теперь готовится нанести ответный удар, чтобы сокрушить Трою навеки.

— Но, если хетты враждуют с Египтом, — спросил Одрик, — разве не должны они прийти на помощь Вилусе?

— У хеттов сейчас мирный договор с Египтом, — пожал плечами тракий, — на Аххияву он, вроде бы не распространяется, но у Хаттусы хватает проблем и в других краях. С севера вновь набегают разбойники-каскейцы, а с юго-востока грезят новыми завоеваниями кровавые сыны Ашшура. Неудивительно, что разбираться с западом царь Тудхалия предоставил Трое самостоятельно. И Александу нашел новых союзников — нас!

Тогда Одрик не стал спорить, но сейчас, глядя со стен Трои за приготовлениями ахейцев, подумал, что воевать за честь прекраснейшей женщины мира куда угодней богам, чем за барыши каких-то торгашей. Только Амала, его несостоявшаяся невеста, могла бы сравниться красотой с Еленой Троянской, однако за время, проведенное им на юге, образ принцессы Озерного Края изрядно потускнел в памяти наследника Рудогорья.

Меж тем, к Хектору подбежал один из его людей и что-то прошептал царевичу на ухо. Лицо троянского военачальника осветилось довольной улыбкой.

— Кого боги желают наказать, того они лишают разума, — громко рассмеялся он, — царь Агамемнон поссорился с Ахиллом, царем мирмидонян, сильнейшим из бойцов Ахайи — поссорился из-за добычи, какой-то там девки. Теперь Ахилл отказывается участвовать в битве, пока Агамемнон не повинится перед ним при всех — ну, а царь Микен считает, что он и без Ахилла и его воинов одержит верх. Что же, войско ахайцев стало слабее, а мы сильнее с тракиями и кемерами. Пусть же начнется битва!

Послышался гомон множества голосов и воины троянцев кинулись занимать свои места в строю, готовясь к выступлению за стены. Одрик же, вместе с другими кемерами метнулся к Дарданским воротам, где их ждали собственные кони.

На равнине, раскинувшейся между городом и морем, уже выстраивались колесницы ахейцев, позади них разместилась пехота с мечами и копьями. Колесницами же управляли двое: возница, что правил непосредственно лошадьми, тогда как второй, — как правило, из знати, — собственно и вступал в бой. Именно так и началась первая битва, когда множество колесниц, вырвавшихся из ворот Трои схлестнулись с такими же колесницами Аххиявы. Оглушительно ржали кони, чьи взмыленные бока охаживали плетками ругающиеся возницы, копья и мечи со звоном ударяли о бронзовые щиты. Тучи стрел взмывали в воздух: не только воины на колесницах, но и пешие лучники и пращники, — как стоявшие на стенах Трои и те, что укрылись за спинами ахейской пехоты, — поливали друг друга смертоносным дождем. Люди падали, пронзенные стрелами и копьями, и все больше опустевших колесниц носились по полю, ведомые обезумевшими от ужаса лошадьми: лишенные направляющей рук возниц, они втаптывали в кровавую грязь мертвых и раненных. Звон бронзы, предсмертные вопли, ржание лошадей и воззвания к жестоким богам войны и смерти — все это слилось в один ужасающий звук, громом раздающийся над полем битвы.

Словно гневный бог носился по полю Хектору — в колеснице, запряженной четверкой черных коней, которыми управлял его возница — дардан Кибрион. Сам же Хектору, расстреляв все стрелы, взялся за длинное копье с бронзовым наконечником длиной в локоть — и каждый удар сбрасывал на землю кричащего ахейца, которого тут же растаптывали конские копыта или переезжали колеса. Хектору, взывая к Апаллиуне, отчаянно пытался прорваться к ахейскому воину, сражающемуся на колеснице с бортами, украшенными львиными мордами. По ним и по шлему в форме львиной головы, можно было узнать и наездника этой колесницы — Агамемнон, царь Микен. Обрамленное черной бородой лицо искажала злобная гримаса, из царапины на лбу обильно текла кровь, заливая глаза. Он уже расстрелял все стрелы в колчане и, отбросив сломанное копье, одной рукой правил колесницей, — его возницу также сразила чья-то шальная стрела, — а второй наносил мечом удар за ударом, убивая любого троянца, что пытался сразить Царя-Льва.

Сражались и иные герои — Диомед, царь Аргоса, сошелся в бою с Энеем, младшим братом царя Александу. С грохотом колесницы пронеслись мимо друг друга, ударили бронзовые копья и со страшным криком упал с колесницы пронзенный в грудь возница Энея, Пиндар. Сам Эней попытался сразить Диомеда, но тот отбив копье щитом, сделал ответный выпад — и Эней отшатнулся, зажимая кровь, хлещущую из раны в плече. Диомед метнулся вперед, стремясь добить раненного, когда внезапно послышались воинственные крики и все смешалось в новом столпотворении, вмиг растащившем двух врагов.

Ахейцы уже теснили троянцев, когда вырвавшиеся из-за Дарданских ворот кемеры и тракии, степным ветром обрушились на бойцов Ахиявы. Оседлавшие не колесницы, но хрипящих полудиких коней северные варвары ворвались в битву, словно волки в стадо овец, рубясь своими бронзовыми мечами и топорами. Пенфеса, скалясь как хищный зверь, завыла по-волчьи, и направила своего хрипящего от ярости жеребца прямо на отшатнувшихся ахейецев. Сорвав с плеча лук, она пускала стрелу за стрелой, пока ее колчан не опустел, после чего вступила в бой уже с мечом наголо, истошно завывая:

— Вайу! Вайууу!!!

— Тиус! Тиус и Герн!!! — стараясь перекричать ее, вопил и Одрик, охваченный безумием битвы, — кровь для бога крови!!!

Он видел рядом с собой и Вара и Мадара — с лицами искаженными в кровожадном оскале, вопящими что-то нечленораздельное, рубящимися направо и налево. Видел как пал Вар, пронзенный сразу пятью стрелами и как Мадар, завыв по-волчьи и рубясь как бешеный, убил несколько ахейцев, прежде чем вылетевшее откуда-то сбоку копье не сшибло его с коня. С диким воплем кемер вылетел из седла и рухнул наземь, ломая пронзившее его копье, а в следующий колеса проехавшей мимо колесницы раздавили его череп, размазывая по дужкам ошметки мозга. Одрику было некогда горевать по случайным приятелям — смерть, во множестве обличий, ярилась на него со всех сторон и он колол, рубил, резал, чтобы убивать и не быть убитым.

Кровавый туман войны на миг рассеялся, когда Одрик вдруг оказался перед станом ахейцев — оказалось, что они, не выдержав двойного удара, устремились обратно в свой лагерь. В следующий миг конь под наследником Рудогорья дико заржал и рухнул в опоясавший земляной вал ров. Одрик едва успел соскочить со своего скакуна, когда острые колья, торчащие на дне, проткнули несчастному животному брюхо. Горевать по лошади было некогда — сзади его уже теснили троянцы, идущие на приступ и Одрик, перескочив через ров, начал карабкаться вверх по валу. Сверху на него сыпались камни и стрелы, но Одрик прикрываясь щитом, все же вскочил на вал, сходу снеся голову какому-то ахейцу — совсем мальчишке, младше самого Одрика, громко вопящему не то от страха, не то от злости.

Рядом с ним, — воину показалось, что едва ли не под ухом, — оглушительно взоржали кони и в следующий миг воздух огласили воинственные вопли. Лишь спустя несколько ударов сердца Одрик разобрал средь этих бессвязных криков знакомое имя.

— Хектору! Хектору! Хеек-тооо-руууу!!!

— Убивайте их! — перекрывая остальные крики пронесся мощный голос, — за Вилусу и Апаллиуну!

— За Апаллиуну! — волчьим воем отозвались воины, пока троянский царевич, спрыгнув с колесницы, с мечом в руках устремился на земляной вал. Уже подоспела троянская пехота, поддерживая спешившихся колесничих и всадников. Затрещали и рухнули деревянные стены и вопящее от жажды крови войско ворвалось во вражеский лагерь, стремясь достичь ахейских кораблей. Возле самого большого судна мелькал львиный шлем Агамемнона, что медленно отступал к морю, теснимый со всех сторон. Глядя как дрогнул предводитель похода, заколебались и остальные цари, все меньше думая об общем деле и все больше — о собственном спасении. Казалось, еще немного — и все ахейцы будут сброшены в море, когда вдруг рядом, словно уханье совы, раздался новый клич.

— Ахилл!!! Ааахххииилл!!!

Одрик уже слышал это имя, внушавшее такой ужас троянцам — и, подняв глаза увидел, как из самой гущи боя, словно морские чудовища из пучины, выходят воины в черной броне, вооруженные длинными копьями и короткими мечами. Они прикрывались бронзовыми щитами — и на каждом из них красовалось изображение черного муравья устрашающе раскрывшего острые челюсти. И сами они были подобны муравьиной колонне: сплоченные, неудержимые, текущие словно черная река.

— Мирмидоняне! — раздался откуда-то испуганный крик.

Впереди новых воинов шел воин в черных, словно чешуйчатых доспехах, на его груди блестел начищенный щиток с изображением морского чудовища. Голову его прикрывал уродливый шлем в виде муравьиной морды с челюстями, торчащими вверх словно причудливые рога. В прорезях шлема бешеной яростью блестели голубые глаза. Чем-то жутким, потусторонним веяло от этих глаз и от самой черной фигуры идущей во главе столь же безмолвных черных воинов. Многих троянцев охватил почти суеверный страх.

— Апаллиуна!!! — оглушительный вопль, раздавшийся слева от Одрика тут же оборвался, когда какой-то троянец, отчаянным призывом к своему богу пытаясь заглушить невольную робость, кинулся на предводителя мирмидонян. Тут же мелькнул огромный меч — и храбрый глупец рухнул наземь, разрубленный почти пополам одним сокрушительным ударом. В следующий миг оскалом чудовищного дракона блеснули и остальные мечи мирмидонян, что атаковали троянцев словно муравьи, набросившиеся на гниющий труп, рубя и терзая вражескую плоть. Они еще не вступали в битву, были свежи и полны сил, сражались в едином строю, как один человек — и прочие ахейцы, воодушевившись их примером, тоже перешли в наступление. Троянцы, уже изрядно выдохшиеся, откатились назад — а с ними, сыпля ругательствами и бешено отбиваясь мечом, отступил и Одрик вместе с остальными кемерами и тракиями. Мирмидоняне, верные слову своего вождя не стали преследовать троянцев за пределами ахейского стана, но и троянцы, понесшие много потерь, отступили к стенам Вилусы. Спустилась ночь и вскоре лишь стоны умирающих да вой волков и шакалов сбежавшихся на обильную поживу слышались на поле брани.