За тысячи лет до Рагнарека

Вестница Рока

— Значит, вы предлагаете переговоры?

Алаксанду был великолепен — в одеянии из темно-синей ткани расшитой золотом, усыпанных драгоценными камнями сандалиях и множестве драгоценных украшений на руках и груди. Тщательно ухоженные черные кудри и аккуратно подстриженная бородка поблескивали, умащенные ароматным маслом. Хоть он и принимал участие в битве под стенами Трои по нему сейчас это незаметно — в отличие от стоявшего позади трона Хектору, на лице и руках которого появилось несколько свежих шрамов. Сидевшая же рядом с царем Елена, в своих лучших нарядах и украшениях, как всегда блистала необычайной красотой. У входа же и вдоль стен тронного зала замерла стража — не только вилусские воины в бронзовых доспехах, но и кемеры, в своих диковинных нарядах из волчьих шкур и тракии, увешанные снятыми с мертвых ахейцев украшениями.

На фоне всего этого великолепия несколько бледно смотрелись с пару десятков человек стоявших посреди зала. Впереди стояло двое мужчин — Одрик уже знал, кто явился из стана ахейцев для переговоров. Диомед, царь Аргоса был высоким, отлично сложенным мужчиной, с прямыми черными волосами и яростными голубыми глазами. Он носил бронзовый панцирь с устрашающим ликом чудовища — вроде женщины с кабаньими клыками и извивающимися змеями вместо волос; кожаный передник и сандалии с кожаными ремнями, обмотавшими его ноги до колен. Мускулистые руки украшали простые бронзовые браслеты, однако в волосах красовался серебряный обруч с большим изумрудом надо лбом. Мужчина, стоявший рядом с Диомедом, был ниже ростом, но шире в плечах, его выпуклая грудная клетка выглядела именно так, как и подобает мужчине с юности привыкшему к корабельному веслу. Он носил потрепанную шерстяную тунику с наброшенным поверх нее темно-синим плащом, из украшений имел лишь бронзовый браслет, отделанный, впрочем, кусочками гагата и ляпис-лазури. Черные волосы стягивала простая кожаная лента. В серых глазах поблескивал незаурядный ум, которым славился Одиссей, царь Итаки, хитрейший из владык Аххиявы.

Именно он и держал сейчас речь перед троном.

— Агамемнон, царь Златовратных Микен не желает дальнейшего кровопролития, — говорил он, — достаточно погибло храбрых воинов с обеих сторон. Не желает он и ставить на колени крепкостенную Трою, унизив храбрых ее сынов. Он хочет лишь искупления бесчестия, нанесенного его брату — пусть троянцы вернут Менелаю украденную жену и откроют путь для нашей торговли и мы сразу же разойдемся миром. Менелай даже согласен, чтобы царь Аласканду оставил себе сокровища царей Амикл, что он взял в прошлом набеге.

— Ты принимаешь меня за дурака, царь Итаки? — Алаксанду изогнул черную, будто углем начерченную бровь, — или решил, что твои хитрости видны только тебе? Вот, — он положил руку на плечо Елены, — вот величайшее сокровище, взятое мной с боем в стенах Амикл — и ты думаешь, что я так легко с ним расстанусь? Я не стал этого делать, когда вы стояли под стенами Трои — с чего бы мне поддаваться на условия, когда мы прогнали вас к морю.

— И все же вы отступили за стены, — заметил Одиссей, — не думай, что одна победа решит исход всей войны. Мы опустошили всю округу Вилусы, разбили ликийцев, захватили Тенедос, Лесбос и Фивы Плакийские. Множество беженцев со всей округи бежит в Трою, увеличивая число голодных ртов за ее стенами…

— У нас достаточно припасов, чтобы прокормить всех желающих, — произнес Алаксанду, — ты прошел по городу — много ли ты видел нуждающихся и плачущих?

— Они появятся, — сказал Одиссей, — пройдет лишь немного времени.

— У вас времени куда меньше, чем у нас, — подал голос Хектору, — царь хеттов Тудхалия уже заключил мирный договор с Ашшуром и близок к соглашению к каскейцами. Очень скоро он обратит свой взор на запад — и куда тогда денется ваш царь?

— Он не наш царь! — взорвался Диомед, — он всего лишь предводитель похода.

— Сам Агамемнон считает иначе, — прищурился Хектору — и кто упрекнет его в том, когда все цари Аххиявы послушно двинулись на войну по первому же клику царя Микен.

— У нас каждого из нас есть для того свои резоны, — заметил Одиссей, — не думай, что только Агамемнон жаждет разрушить Трою и поживиться ее богатствами.

— А также проложить торговый путь на север, — кивнул Хектору, — ты не думал о том, что Агамемнон, завладев проливами, окажется еще более ревнив к своей прибыли, чем Троя? Наверное, он не обидит собственного брата, но что останется для вас — царей Итаки, Аргоса, Фтии и прочих? Мы же готовы снизить пошлины вдвое — для тех царей, кто откажется от союза с Агамемноном и вернется в свои владения.

Диомед с Одиссеем переглянулись — и даже Одрик отметил блеснувшую в их глазах жадность. С малых лет слышавший о важности торговых путей и богатстве тех, кто ими владеет, наследник Рудогорья сразу смекнул куда клонит Хектору. Свободный допуск ко всем богатствам севера — лакомый кусочек для всех царей Аххиявы и серьезный мотив, чтобы разорвать союз с царем Микен.

— Не торопитесь с решением, — царь Алаксанду тоже понял, куда клонит единородный брат, — сегодня вечером я провожу великий пир в честь нашей победы. Я буду рад видеть там царей Итаки и Аргоса — не как врагов, но как возможных друзей и союзников.

— И торговых партнеров, — с легкой улыбкой добавил Хектору.

Диомед с Одиссеем переглянулись и почти одновременно кивнули.

— Мы придем, царь Алаксанду, — сказал Одиссей.

В самом сердце дворца царя Вилусы разместился большой двор, окруженный мраморными колоннами и стенами, покрытыми изображениями моря: рыб и дельфинов, резвившихся среди волн; рыбаков, тянущих сети и кораблей, бороздивших синюю гладь. Во дворе, под открытым небом, был накрыт большой стол для царя, его приближенных, вождей союзников с севера и знатных гостей из Аххиявы. Одрик, как сын царя, также был приглашен на пир, поражающий своим богатством: царь Александу всячески старался показать ахейским царям, что он не бахвалился, говоря, что в Трое никто не голодает. Посреди стола на огромном золотом блюде лежал зажаренный целиком вепрь, обложенный тушками запеченных куропаток и приправленный изысканными специями, привезенными из дальних стран. На других блюдах лежали ломти жареной говядины и оленины; выловленная в море рыба, запеченные крабы, мидии и осьминоги; сушеные фрукты и изысканные сладости из Египта и Вавилона. Рабыни разливали из больших амфор вино по золотым и серебряным кубкам, в то время как стоявшие у стен музыканты услаждали слух гостей изысканной музыкой.

Сам Алаксанду сидел во главе стола, рядом с сиявшей уточенной красотой супругой. Царь смеялся и бахвалился, опрокидывая кубок за кубком. Сама же Елена, проявляя умеренность в еде и питье, в какой-то миг налила себе полный кубок и встала из-за стола, мгновенно приковав к себе все взоры.

— В Аххияве не принято, чтобы женщины брали слово, когда говорят мужи, — она насмешливо посмотрела на Диомеда и Одиссея, — и поэтому я молчала в тронном зале. Но здесь Троя, а не Микены или Амиклы — и сегодня я скажу свое послание тому, кто до сих пор называет себя моим мужем. Пусть он знает я не кобыла и не бездушная статуя, что служит украшением в пиршественном зале, не игрушка, которую можно передавать из рук в руки. Я не стану утешительным трофеем, который отдадут Менелаю, чтобы он, поджав хвост, со спокойной душой вернулся домой. Если он не смог взять меня в бою — значит он не получит меня никогда! Так и передайте своему царю, когда вернетесь в стан ахейцев.

Алаксанду расхохотался, пьяно хлопая в ладони, но кроме него это мало кому показалось смешным. Одрик заметил раздраженный взгляд Хектора, брошенный на Елену, хитрое выражение в глазах Одиссея и нахмуренные брови Диомеда. Даже наследник Рудогорья, не особо искушенный в хитросплетениях здешней политики, сразу понял, что сейчас был брошен вызов — не только Менелаю или Агамемнону, но всей Аххияве. Если эти слова донесутся до ушей вождей похода, то им уже будет невозможно сохранить лицо без взятия Трои. Однако, что скажут цари, которым уже обещан проход на север?

— Менелай не больше кого-либо еще вправе именовать себя моим мужем, — сделав большой глоток из кубка, продолжала Елена, — он обвиняет царя Трои в том, что он украл меня — но разве он сам не умыкнул меня силой из Пифийского святилища, где я служила великой Гее? Вся Аххиява слышала эти рассказы — что моим отцом был сам Бог богов, принявший облик змея, что моя мать не вынашивала меня чревом, а отложила яйцо, как змея или птица, из которого потом возникла царица Елена. Я не помню своего рождения и не знаю, правда это или нет — но все знают, что мне ведомо то, что скрыто от глаз людей. Боги открыли мне, что эта война идет не за то, чтобы потешить обиды озлобленного ревнивца, также как и не за мошны торгашей и славу царей Аххиявы. Меняются времена, проходят эпохи и век героев сменится веком железа и крови, потопов и бурь. Сами боги сменятся в своих чертогах и все великие битвы, что проходят сейчас, — сражение при Кодеше, подъем сынов Ашшура, поход на Ханаан, что ведет мятежный жрец Тифона-Сетха и эта война, — лишь преддверие еще более ужасных потрясений. Будут новые войны, будут глады и моры и сам колебатель глубин Посейдон вздыбит землю, словно вставшего на дыбы коня.

Одрику казалось, что царица Трои прекрасна как никогда: с горящими от вина глазами, раскрасневшимися щеками и выбившимися из сложной прически золотыми локонами. И все, кто сидел за столом, потрясенно молчали, как завороженные слушали вдохновенно вещавшую красавицу.

— Так было уже не раз, — говорила Елена, — старики в Аххияве еще помнят времена, когда извержение вулкана на Стронгиле уничтожило державу царя Атласа, что открыло путь возвышению Микен. И еще раньше, много, много раньше — когда Посейдон взломал землю и море устремилось на север, породив сам синегрудый Понт. По сей день под его темными водами скрываются затопленные поселения и погибшие люди, чьи разложившиеся тела навеки отравили морские глубины. И сейчас, если Посейдон вновь вздыбит своих коней, кто знает, на кого обрушится его гнев? Кому дано предугадать волю бога?

Она замолчала, словно эта речь выбила из нее все силы, и бессильно рухнула на свое сиденье. За столом воцарилась зловещая тишина — и даже Алаксанду перестал улыбаться. Остаток пира прошел в молчании — первыми покинули его цари-посланцы из Аххиявы, за ними потянулись и остальные. Одними из последних встали из-за стола кемеры и тракии — причем многие из них, беспечные от вина и отяжелевшие от съеденного, не захотели остаться в Трое, предпочитая им свежий воздух и раскинутые за стенами города шатры. Однако Одрик остался в городе, вернувшись в одну из каморок, что предоставил наемникам Хектору. Повалившись на охапку сена, он тут же забылся глубоким сном.

Его сны были тревожны и кровавы: он скитался вдоль берега моря, чувствуя бьющий в нос густой запах смерти. Тут и там, среди дюн валялись тела убитых — и он терзал их, насыщаясь каждым куском. Над его головой, каркая, кружили черные птицы, а с ним носился кто-то еще…он чувствовал это ПРИСУТСТВИЕ, но ни разу не мог разглядеть того, кто крадется в ночи — лишь изредка ему удавалось мельком увидеть край ветхого плаща или почувствовать на себе взгляд огненного глаза. Вой разносился в ночи и в ответ ему со стороны моря слышался бой кузнечных молотов в лапах демонов с волчьими головами.

Уже светало, когда Одрика вырвали из кошмаров взволнованные крики, топот ног и тревожное ржание. Не успел наследник Рудогорья толком проснуться, хлопая тяжелыми с похмелья веками, когда к нему ворвалась Пенфеса, ударом ноги заставив парня подскочить .

— Вставай! — крикнула она, — или хочешь, чтобы тебе перерезали горло прямо во сне?!

— Что случилось? — недоуменно спросил Одрик.

— Эти проклятые цари нас обманули, — прорычала она, — вместо того, чтобы вернуться к своим, они ночью напали на лагерь тракиев. Рес убит — подло, во сне, также как и с десяток его людей, а их коней ахейцы увели в свой стан. Тракии жаждут мести, троянцы тоже рвутся в бой, а ахейцы покинули свой лагерь на берегу моря и теперь идут к Вилусе. Грядет битва, что может решить исход всей этой войны!