Пограничник. Том 9: За речкой

Глава 9

Мужчина нахмурился, внимательно сверля меня своим строгим взглядом. В этом взгляде не было злобы — лишь холодная оценка ресурса, его потенциала и угрозы.

Кажется, он не удивился такому, такому дерзкому ответу с моей стороны. Скажу даже больше — он смотрел так, будто ждал от меня именно такого ответа.

Я выдержал взгляд незнакомого офицера.

Внезапно подполковник Давыдов прочистил горло.

― Кажется, мы начали не с того конца, ― Давыдов хоть и не улыбался, но в голосе его прозвучали примирительные нотки. ― Знакомься, Саша, ― обратился ко мне Давыдов, ― это генерал-лейтенант Николаев. А это полковник Арсеньев.

При этом Давыдов вежливо указал сначала на сурового шестидесятилетнего мужчину, который первым ко мне обратился, а потом и на второго, скромно стоявшего чуть позади.

Мысленно я отметил, что ни должностей, ни принадлежности к тому или иному роду войск или ведомству Давыдов решил не называть. Оставил эти подробности в тайне. Молчание Давыдова кричало громче слов: здесь замешаны большие шишки, и ему не хочется лишний раз ошибиться.

Тем не менее эта краткая заминка дала мне немножко времени чтобы оценить пришедших.

Генерал-лейтенант Николаев, несмотря на возраст, выглядел крепким и подтянутым. С первого взгляда можно было сказать — этот человек привык к дисциплине. Привык требовать ее и от других, и от себя. Об этом говорил опрятный во всех мелочах внешний вид офицера: идеально выглаженный качественный костюм «дипломатического кроя», строгий черный галстук, начищенные до блеска туфли, аккуратно зачесанные волосы.

От него исходило ощущение незыблемости, как от гранитного монумента. Каждый жест, каждый поворот головы был выверен, экономичен, лишен суеты.

У генерал-лейтенанта было плотное, коренастое телосложение. Понятно — раньше, в молодости, этот человек имел атлетическое сложение. Но даже сейчас с возрастом он стал скорее солидным, чем тучным. Мощная шея, квадратные плечи под тканью пиджака, крупные кисти рук с короткими пальцами — руки человека, знавшего работу, но давно переложившего грубую силу на других.

Лицо его казалось грубоватым. У него были крупные, тяжелые черты, квадратный подбородок и небольшие глаза. У рта и на лбу — глубокие морщины. Кожа казалась бледноватой, что называется — «кабинетной». Этот человек уже давно, много лет не бывал «в поле», и тем не менее по-прежнему излучал внутреннюю силу. Возможно, излучал ее даже активнее, чем раньше.

Морщины вокруг глаз были не просто следами возраста, а бороздами концентрации — привычкой вглядываться в суть вещей, в донесения, в лица подчиненных, выискивая ложь или слабость. Бледность не была болезненной — это был цвет власти, отшлифованной годами в кабинетах с приглушенным светом и плотными шторами.

Николаев носил седые тонковатые волосы, которые он зачесывал назад. Глаза его поблескивали холодной внимательностью и расчетливостью. Офицер уже давно не разменивался на эмоции. Он привык анализировать.

Его взгляд скользил по мне, по стенам камеры, по Давыдову и Арсеньеву, словно сканируя местность перед принятием стратегического решения. Ни тени сомнения, ни искры человечности — только холодный, безжалостный расчет.

И потому он казался мне самым опасным «противником» в этой камере. Если, конечно, он был противником. А это покажет только время.

А вот образ полковника Арсеньева, хотя и не сильно, но все же контрастировал с Николаевым. Контрастировал по большей части внутренней энергией, которую излучали эти люди.

Если Николаев был сгустком холодной, контролируемой силы, то Арсеньев напоминал разряженную батарейку — напряжение еще было, но оно уже не могло ничего питать.

Арсеньев казался сломленным, хотя явно пытался это скрыть от остальных. В первую очередь такое состояние полковника выражал его взгляд — нервный, нарочито строгий, и в то же время превращавшийся в опасливый, когда люди вокруг начинали внезапно говорить или двигались. Опасливость эта граничила с затравленностью.

Его глаза, карие и когда-то, наверное, живые, теперь метались, как пойманные птицы, не находящие выхода из клетки. Они цеплялись за лицо Николаева, ища одобрения или хотя бы отсутствия гнева, скользили по Давыдову с плохо скрываемым раздражением, на мгновение останавливались на мне — и в них вспыхивала смесь страха и злобы, которую он тут же гасил, опуская взгляд.

Кажется, в последнее время Арсеньев пережил такие события, которых совершенно не ожидал пережить.

Он стоял, чуть отступив за спину Николаева, как бы ища защиты, но эта поза лишь подчеркивала его уязвимость. Его пальцы нервно теребили край пиджака.

Сложно было четко определить возраст полковника. Ему с успехом можно было дать и сорок пять, и пятьдесят лет. Возможно, это усталость так отражалась на лице Арсеньева. Серая, нездоровая тень легла под глазами, резкие складки страданий пролегли от крыльев носа к углам рта. Он выглядел измотанным до предела, как человек, не спавший несколько суток подряд под грузом катастрофы.

Полковник был среднего телосложения. Он не был полным и уж точно занимал меньше пространства, чем Николаев. В то же время чувствовалась в его образе какая-то дряблость. Будто бы не так давно, каких-то пять-шесть лет назад, этот мужчина был все еще подтянутым и даже спортивным. Но теперь от прежней физической формы не осталось и следа. Как и от выправки.

Пиджак висел на нем мешком, подчеркивая впалую грудь. Он словно усох под гнетом собственного провала.

Вернее, офицерская выправка все еще чувствовалась у него в осанке, но в то же время плечи уже стали немного сутуловатыми, а грудь будто бы едва заметно впала. Он пытался втянуть живот, расправить плечи — но эти усилия длились секунду, затем тело вновь сжималось в комок тревоги. Это была выправка не гордого офицера, а затравленного зверя, ожидающего удара.

У Арсеньева было узковатое лицо. Его черты когда-то были острыми, но теперь стали нечеткими, как-то обрюзгли. Карие глаза, хоть и внимательные, потускнели. Потеряли блеск. На переносице краснел след от надавленных дужек очков, которых сейчас не было — мелкая, но красноречивая деталь рассеянности или спешки.

Даже в полумраке камеры я заметил его бледноватую, нездорового цвета кожу, бледные щеки и влажный лоб. Капельки пота, не впитываясь, скатывались по вискам, оставляя мокрые дорожки на серой пыли, осевшей на коже. Запах его пота был кислым, резким — запах страха и бессилия. Сложно было понять причину этой испарины — либо дело было в местной духоте, либо в душевном напряжении, которое явно переживал этот человек. Скорее всего, и то, и другое, слившись воедино, давило на него невыносимым прессом.

В общем, этот человек создавал впечатление «старающегося», но не поспевающего.

Он старался держать осанку, но сутулил плечи. Старался смотреть строго, но взгляд его померк. Старался выглядеть опрятным, но прическа его была несколько небрежной, а костюм — будто бы немного мятым. Словно бы с чужого плеча. Один лацкан пиджака был слегка подвернут, на брюках, чуть выше щиколотки, виднелось темное пятно — то ли грязь, то ли развод от воды. Мелочи, но на фоне безупречности Николаева они кричали о крахе.

Я пришел к выводу, что «непоспевающим» Арсеньев стал совсем недавно. Скорее всего, после событий на Шамабаде. А может быть, после того, как ведомства стали грызться друг с другом, стараясь найти выход из сложившейся ситуации. Его операция, его амбициозный «Ловец Теней», обернулась против него самого.

― Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, ― кивнул я Николаеву, глянул на Арсеньева и добавил: ― Товарищ полковник.

Потом я перевел взгляд на Давыдова.

― Здравствуйте, Валерий Дмитриевич.

И Николаев, и Арсеньев промолчали. А вот начотряда ответил:

― Здравствуй, Саша. Жаль, что мы с тобой встретились при таких не самых приятных обстоятельствах.

― Мне тоже, товарищ подполковник.

После моих слов в камере повисла тишина. Свет, что пробивался сквозь крохотное оконце, померк еще сильнее. От приятного сквозняка, как бы по ошибке залетевшего в это неблагодарное место, не осталось и следа.

Духота густела. Густела, равно как и тишина, которую, на первый взгляд, никто не стремился разгонять.

― Старший сержант Селихов, значит, ― проговорил наконец Николаев.

― Так точно.

― Признаться, я представлял тебя несколько иначе, ― сказал генерал-лейтенант вкрадчиво и значительно. ― Думал, ты будешь постарше. Повыше. Покрепче. По крайней мере так начинает казаться, после того что о тебе говорят.

― Меня многие недооценивают, товарищ генерал-лейтенант, ― сказал я совершенно беззлобно, ― и обычно потом сразу жалеют об этом.

Николаев не ответил сразу. Лицо его решительным образом ничего не выражало. А вот Давыдов с Арсеньевым несколько нервно переглянулись.

― Как хорошо, что я тебя не недооцениваю, старший сержант Селихов, ― проговорил Николаев неторопливо, но четко. Казалось, он проговаривал каждое слово так, чтобы ни у кого из присутствующих не осталось и шанса не расслышать, что хочет сказать этот человек.

― Так точно, товарищ генерал-лейтенант, ― сказал я, сохраняя свою стойку «смирно».

Николаев окинул меня оценивающим взглядом.

― По правде сказать, я о тебе никогда не слышал, Селихов, но когда вник в дело, то нашел твою биографию весьма занятной. Бой в первый же день на заставе. Захват пленных. Участие в нескольких «операциях» особого отдела и «Каскада». Это уже не говоря об активном участии в защите «Шамабада» от вторжения душманов. А теперь еще и поимка Тарика Хана — человека, который уже давно мозолил нам глаза.

― Так сложились обстоятельства, товарищ генерал-лейтенант, ― сказал я без всякого намека на скромность или тем более хвастовство. Скорее, я констатировал факт.

― Я уже давно знаю одну интересную закономерность, ― заговорил Николаев, немного помолчав. ― Если обстоятельства складываются настолько интересным образом, то их гнет под себя чья-то воля. Я тоже привык поступать подобным образом.

― Сейчас вы тоже гнете обстоятельства под себя, товарищ генерал-лейтенант? ― спросил я.

Николаев вдруг позволил себе хмыкнуть. Странно было видеть на его лице ухмылку. Ведь он вел себя так, что сложно было ожидать от него подобной эмоции.

Николаев шагнул ко мне. Я даже и бровью не повел. Хотя этот его шаг казался столь значительным, что полковник Арсеньев даже как-то странно пошевелился.

Я тут же почувствовал запах дорогого табака, которым разило от генерал-лейтенанта.

― Я слышал предложения майора Наливкина, ― продолжил Николаев. ― Они довольно-таки смелые. Я бы даже сказал — дерзкие.

― Подстать человеку, который их предложил, ― ответил я.

Николаев улыбнулся.

― Товарищ майор и правда достаточно смелый человек. И в высшей степени отчаянный. Но знаешь, что я тебе скажу, Александр? Я не дурак. И понимаю, что красной нитью через весь тот план, что он предложил нам, тянется попытка одного молодого старшего сержанта надавить на стороны конфликта. Я нахожу эту попытку смелой.

Николаев вздохнул. Обернулся и посмотрел на застывших без движения Давыдова и Арсеньева. Те молчали. Ждали, ловя каждое слово, каждый жест Николаева так, будто здесь и сейчас решалась не моя судьба, а именно их. Возможно, отчасти так и было.

― А я нахожу план товарища майора единственно возможным, ― ответил я. ― Хотя и не лишенным недостатков.

― А товарища майора ли? ― спросил Николаев. На этот раз без улыбки.

― Мне кажется, товарищ генерал-лейтенант, это не так важно при сложившихся обстоятельствах.

Николаев нахмурился. Взгляд его стал еще более внимательным. Он открыто разглядывал меня. Казалось, фиксировал каждое движение, любой жест, что я делал или не делал.

Офицер пытался читать меня словно книгу. Подмечать любую реакцию.

Да только я знал — подмечать было особо нечего. Мое лицо ничего не выражало, а поза оставалась предельно уставной.

Я тщательно себя контролировал. Ровно так, как считал нужным в присутствии генерала.

― Верно, ― наконец сказал Николаев. ― Не так уж важно. Но крайне занятно.

Генерал-лейтенант выдержал недолгую паузу. Делал ли он это намеренно, чтобы показать значимость своих слов, или же подобная манера выработалась у человека, привыкшего к власти, сама собой, я не знал. Признаться, даже не собирался рассуждать на эту тему. Подобное было мне безразлично. В отличие от тех слов, что высказал Николаев дальше:

― Твой компромисс, Александр, принят, ― сказал генерал-лейтенант так, будто вынес приговор. ― Личный состав четырнадцатой заставы Шамабад остается в строю. Никакого трибунала. Никакого следствия в отношении солдат не будет. Они действовали по обстановке. И каждый их шаг был направлен строго на одну-единственную цель — безопасность и охранение Государственной границы. Вы добились своего, товарищ старший сержант.

― Это не мое желание, товарищ генерал-лейтенант, ― покачал я головой. ― Я только исхожу из действий моих и личного состава. Если оценить их без обиняков, быстро станут понятны и их намерения. Мы простые люди. Простые солдаты. У нас, что называется, все на лице написано.

― Это так, ― властно кивнул генерал-лейтенант, снова выдержав короткую паузу. ― И все же в действиях некоторых лиц, фигурирующих в этом деле, усматривается преступный умысел. Пусть он и признан нами злоупотреблением служебными полномочиями и халатностью, но причастные все равно понесут ответственность.

Очевидно, речь шла о капитанах ГРУ, которые руководили заставой в момент, когда произошли все эти печальные события. Но не только о них. Судя по тому, что полковник Арсеньев бессильно засопел после слов генерал-лейтенанта, от ответственности не уйдет и он. Вот только какой она будет? Эта ответственность?

― Таким образом, ― продолжал Николаев, ― часть солдат личного состава заставы будет привлечена к дисциплинарной ответственности в виде выговоров. Но останутся на свободе.

― Это отрадно слышать, ― кивнул я.

― Операция «Ловец теней», ― снова заговорил Николаев, ― будет признана успешной. Пусть и с определенными нюансами, повлекшими за собой некоторые эксцессы.

Признаюсь, иносказательность генерал-лейтенанта начинала меня немного раздражать. В ней отражалась вся «кабинетность» его работы, к которой он привык за долгие годы службы на своей должности. Какой бы она ни была.

― Подобный исход был бы невозможен, не возьми вы Тарика Хана живым, товарищ старший сержант, ― сказал Николаев.

― А как насчет пакистанца? Как насчет Зии? ― спросил я.

Не то чтобы я сильно беспокоился о его судьбе. Просто мне было любопытно — а что же ведомства решат сделать с пакистанцем? Молчал ли он, понимая, что я тоже молчу, или же некоторые другие обстоятельства толкнули стороны к тому, чтобы принять предложенный мною план действий?

― Вы интересуетесь из чистого любопытства? ― спросил Николаев.

― Так точно.

― Человек, о котором вы говорите, ― продолжил Николаев, снова выдержав паузу, ― исчезнет из всех отчетов об этом деле. Считайте, что его больше не существует. И поскорее забудьте о том, что когда-либо были с ним знакомы, товарищ старший сержант.

Я пожал плечами.

Николаев почему-то нахмурился.

― Ты чем-то недоволен, Александр? ― спросил Николаев, снова переходя на «ты». ― Подобный наш шаг стоил майору Наливкину, а вместе с тем и тебе немалых усилий.

― Единственное, что я испытываю к Зие теперь, ― ответил я, ― это полнейшее безразличие.

Николаев едва заметно улыбнулся, но буквально сразу задавил свою улыбку. Причем так быстро, что любой другой, менее наблюдательный человек, и не заметил бы подобного жеста генерал-лейтенанта.

Тем не менее я был доволен происходящим. Я знал — на высоком уровне послушали мои доводы. Послушали и услышали. Шамабад по-прежнему будет стоять на страже границы. Его морально совершенно правильный порыв, хоть и противоречащий целям ГРУ, оценили совершенно правильно. По достоинству.

Ведь разве можно наказывать солдат за то, что они хотели исполнить свой долг? Слова Николаева — лишнее подтверждение тому, что армейская система СССР хоть и жестока, хоть и громоздка, но не лишена понятия совести. И если на первые два обстоятельства мне было по большей части начхать, то последним я был полностью удовлетворен.

Главной своей цели я добился — дела шамабадцев оценили ровно так, как и подобает оценивать.

― Теперь что касается вас, товарищ старший сержант, ― снова заговорил Николаев.

Потом он снова сделал паузу. Уверен, тем самым он опять же хотел просто добавить своим словам веса. Да только я воспользовался этой паузой и заговорил:

― Что касается меня, товарищ генерал-лейтенант, то мне не так уж важно, куда меня пошлют. Если даже заставят сидеть на губе до конца службы, то что ж. Теперь это уже не важно.

Николаев приподнял свой могучий подбородок. Взгляд его изменился. Если раньше он был жестким и оценивающим, то теперь смягчился. В нем заблестело уважение.

― На гауптвахте? Нет. Я бы не позволил этого, если бы даже подобное требование было одним из условий успешности нашего договора, ― сказал он очень сдержанно рассмеявшись. ― Разбрасываться подобными тебе солдатами — это само по себе преступление, Селихов.

― Неужели? ― спросил я без всякого удивления.

― Конечно. Ты не раз и не два доказал свою доблесть и полезность на деле. Уж кто-кто, а ты точно не зря носишь свои медали. Ты их кровью заработал, а не просиживанием на заднице ровно. Нужно быть последним идиотом, чтобы задвинуть такого бойца куда подальше. И уверяю тебя, у нас идиотов не держат.

Я заметил, что при этих словах Николаева Давыдов беззвучно хмыкнул. А вот Арсеньев с плохо скрываемым смущением отвел свой взгляд.

― Не думаю, товарищ генерал-лейтенант, что вы пришли сюда, чтобы просто похвалить меня, ― ответил я.

Николаев ухмыльнулся.

― Я вообще не привык никого хвалить, боец. То, что я говорю, — сугубо прагматичные наблюдения, ― внезапно генерал-лейтенант хитровато посмотрел на меня, ― и в то же время я буду глупцом, если не признаю, что тебя есть за что хвалить. И тем не менее ты прав. Я здесь совсем не за этим.

Николаев обернулся к начальнику отряда.

― Товарищ подполковник. Подсобите.

Не говоря ни слова, Давыдов приблизился и протянул генерал-лейтенанту тоненькую желтоватую папочку. Тот взял ее. Раскрыл. Достал один-единственный листочек.

― Товарищ старший сержант, ― сказал он, протягивая мне лист, полный печатного текста и озаглавленный гордым словом «Приказ», ― ознакомьтесь с вашим новым направлением. Будете служить там, где ваши навыки и качества как надо послужат Родине.

Я принял документ. А потом вчитался в сухой печатный текст.

От автора:

Я работал тренером боевых искусств. Ценой своей жизни бросился спасать ребёнка — очнулся в 1983 году, в СССР. Молодое тело, самбо по-прежнему моё и я знаю где находится ближайший зал… Стартовал 3 том: https://author.today/work/377442