Пограничник. Том 9: За речкой

Глава 26

Некоторое время офицеры просто переглядывались, а их разговор оставался в сущности беспочвенным.

Тем не менее, в ходе него я узнал, что капитана с лицом интеллигента звали Артёмом Игоревичем Мироновым. И состоял он на должности командира БАПО — боевого агитационно-пропагандистского отряда. Того самого, что появился не так давно у точки первой заставы ММГ-4.

Большая часть отряда — а именно рота охранения и грузовые автомобили с медикаментами и гуманитарной помощью стояли лагерем в нескольких километрах от заставы.

Насколько я понял, основная часть отряда — передвижная кинобудка, БТР с громкоговорителем, мобильный медицинский пункт и отделение охраны в виде мотострелков на бронетранспортёре — прибыли в расположение ПЗ с целью продолжить отсюда дорогу на кишлак по пути, считавшемуся наиболее безопасным. Пути, который был под контролем пограничников.

И предприимчивый Муха решился на то, чтобы попросить помощи у капитана. И судя по лицу нашего старлея, для него было полной неожиданностью то обстоятельство, что Миронов отказал.

Не походил он, этот Миронов на человека, столь резкого и категоричного в своих решениях.

Виной тому было его лицо — пусть и интеллигентское, но с добрыми, открытыми глазами и не жёсткими, хотя и резкими чертами.

Капитан совсем не походил на офицера. Даже его манера держаться, которую демонстрировал нам Миронов, больше напоминала горделивую осанку артиста, чем солдатскую, вымученную в муштре выправку.

Но, честно сказать, моё внимание в большей степени привлёк не капитан. Лейтенант Иван Бледнов, служащий в должности замполита на заставе — вот кто стал объектом моего, скажем так, «изучения».

Это был худоватый и несколько костлявый, но широкоплечий человек. А ещё он выглядел болезненным. Его фамилия полностью оправдывала внешний вид лейтенанта. Иван был бледен и выглядел болезненным. Глаза его выражали полное безразличие ко всему происходящему. Говорил он мало, почти всегда молчал, а если и посматривал на нас, капитана или старлея Муху, то взгляд его был настолько пуст, будто бы он смотрел прямо сквозь окружавших его людей.

Будто бы почти постоянно оставался в собственных мыслях.

Раньше, в моей прошлой жизни, я не раз и не два видал офицеров, подобных этому. Встречались время от времени. Это были выгоревшие под гнётом ответственности, прошлых неудач или ранений люди. Люди, что фактически находились на службе, даже как-то выполняли свои обязанности, но по сути, мыслями и душой были не здесь. Не отдавались делу с полной отдачей. На это у них просто не было сил.

Я считал таких людей небоеспособными. Слабым звеном, которое требует замены. А ещё — человеком, которому требуется помощь. Помощь семьи, товарищей. Время на «перезарядку».

Да только на войне такого времени у них нет.

По всей видимости, и Бледнова некем было заменить. По крайней мере сейчас.

— И всё же, — не сдавался Муха, — вы меня, видимо, неверно поняли, товарищ капитан. Мы никак вас не обременим. Никак не помешаем вашей собственной деятельности в кишлаке. Единственное, что нам нужно — войти туда, не привлекая внимания. Всё. Дальше мы просто выполним свою работу и исчезнем так, будто нас и не было.

Миронов снял очки. Помассировал глаза.

— Давайте начнём сначала, — сказал он, возвращая маленькие очечки в тонкой оправе на нос. — Какого рода ваша работа? Что конкретно вы собираетесь делать?

Муха переглянулся сначала со мной, а потом с Волковым.

По его холодному, прищуренному взгляду я сразу понял — старший лейтенант не стремится делиться подробностями своей задумки с капитаном агитотряда. Возможно, он считал, что наша работа требует серьёзной секретности. Ну или просто не доверял едва знакомому офицеру.

Уже немного зная характер Мухи, я склонялся ко второму варианту. Более того, я бы даже не удивился, если бы Муха посчитал разглашение подробностей опасным ещё и в силу возможного слива врагу информации.

Прошедшие ночью события, казалось, сделали капитана ещё более недоверчивым. И пусть моя маленькая история о полковнике и заставила его задуматься, но это было лишь крошечное зерно сомнения, которое я заложил в его душу. Если мировоззрение Мухи и перевернётся, то уж точно в силу иных обстоятельств. И я боюсь, обстоятельства эти будут достаточно тяжёлыми.

Муха ответил не сразу. Наверное, он бы и не отвечал вовсе, если бы его не спрашивал старший офицер, да ещё такой, от которого зависит не просто успех, а сам шанс того, что операция состоится.

— В кишлаке действует несколько информаторов, — проговорил Муха. — Нам необходимо тайно встретиться с ними, узнать, что слышно. Что говорят местные.

Миронов смотрел на Муху внимательно. Потом, поджав тонкие, бледноватые губы, сказал:

— Я слышал, сегодня ночью у вас был бой. Видел эвакуацию вашего раненого человека. Позвольте узнать, рейд как-то связан с событиями, что имели место минувшей ночью?

— Да, — решился ответить Муха.

Миронов снова вздохнул. Посмотрел на витавшего в облаках Бледнова. Замполит почувствовал на себе чужой взгляд и медленно, словно какой-то несмазанный агрегат, поднял голову. Посмотрел на Миронова в ответ.

— Скажите честно, — Миронов снова обратился к Мухе. — Речь ведь идёт совсем не о вопросах к вашим информаторам. Речь идёт о допросах.

Муха нахмурился.

— Я прекрасно понимаю, что бы ни произошло сегодня ночью, — продолжал капитан, — это пошло не по плану. И вы стремитесь понять, почему ваш план сорвался. А ещё — вы очень злы. Я прекрасно это вижу.

— Мы говорим не обо мне, товарищ капитан, — Муха попытался скрыть раздражение в голосе, но у него это не очень получилось.

Проницательный Миронов заметил изменение тона и покачал сам себе головой.

— А я и не говорю о вас, — сказал капитан. — Я говорю о моей собственной работе. И о том, что после того, что сделал ваш солдат этой ночью, она подорвана.

Теперь Муха даже не пытался скрыть своего удивления. Лицо Волкова же просто вытянулось в настоящем изумлении.

Даже молчаливый Бледнов заинтересовался разговором.

— Да. Я всё знаю. Новости расходятся быстро, — покивал Миронов. — Уже вся застава шепчется о том, что один из ваших бойцов убил афганского ребёнка. Сами того не зная, вы полностью обнулили результаты нашей работы. Ведь об этом очень скоро узнают и в других поселениях. И скажите мне на милость, как нас станут встречать там после таких новостей? Ведь ребёнок погиб не случайно. Его убила не случайная мина. Не случайный снаряд. Его намеренно застрелил советский боец.

Муха молчал, подыскивая слова.

Но капитан продолжал говорить:

— Если раньше афганцы встречали нас с миром. Как гостей, пусть в этом их радушии и было мало искренности, то что будет теперь? По правде говоря, я и сам не знаю, как примут нас местные жители, когда завтра утром мы зайдём в кишлак. Возьмутся ли они за оружие? Или же всё обойдётся? Вот скажите мне, как считаете вы? Возьмутся или нет?

Капитан Миронов пристально смотрел на Муху. В его вопросе не чувствовалось никакого подвоха. Взгляд оставался открытым и искренним. Казалось, командир агитотряда действительно ждал от Мухи правдивого ответа.

— Этого я не могу знать, товарищ капитан, — сказал Муха.

Слова его не прозвучали как оправдание. В них не было даже никакого сожаления. Только жёсткая констатация факта.

— Я так и думал, — с лёгкой горечью в голосе ответил капитан. — В таком случае я не уверен даже в нашей безопасности. Что уж говорить о безопасности ваших людей. Тем более не могу сказать, чем закончится ваша деятельность. Одно неверное движение — и может вспыхнуть пожар. А его последствия мы даже не можем предугадать. Сейчас мы словно на минном поле. И рисковать нам нельзя.

Муха стоял с каменным выражением лица. Взгляд его был совершенно непроницаемым. Казалось, Муха просто не здесь. Будто бы он в другом месте. Продумывает ли он ещё какой-то вариант входа или просто подсознательно отстранился от ситуации, сказать было сложно.

— Значит — «нет». Это ваш окончательный ответ? — Спросил Муха наконец.

Миронов кивнул и даже открыл рот, но я его опередил:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться.

Капитан агитотряда резко, но совершенно беззлобно цыкнул на меня.

— Разрешаю, — сказал он с некоторой ноткой удивления в голосе. — Но сначала, старший сержант, прошу, представьтесь. Я люблю сначала знакомиться с людьми, а потом уже выслушивать их вопросы.

— Старший сержант Александр Селихов.

Миронов вопросительно приподнял бровь.

— Селихов? Мне приходилось слышать это имя, — он разулыбался. — Тот самый Селихов? А я-то думаю… Почему ваше лицо кажется мне знакомым?

— В каком это смысле — «тот самый»? — Я пожал плечами.

— В самом прямом, — не снимая с лица улыбки, продолжал капитан. — Вы знали, что о вас выходила агитационная брошюра для пограничников и мотострелковых отделений?

Волков, услышав это, наградил меня холодным взглядом. Муха — равнодушным.

— Вернее, не только о вас, — продолжал Миронов. — Но вы фигурировали в ней как образец воинской доблести. Полагаю, там говорилось о том, как вы в одиночку захватили в плен высокопоставленного душманского командира. И о том, как несколько раз доблестно проявляли себя в бою. В брошюре даже была ваша фотография.

Капитан вздохнул.

— Правда, книжицу быстро сняли с печати. По каким причинам — мне неведомо. Но я всё равно рад познакомиться.

— Взаимно, — ответил я.

— Так что же вы хотели мне сказать, товарищ Селихов? — спросил капитан. — Или, может быть, вы хотели что-то спросить?

— Связан ли приход вашего отряда с неким бродячим проповедником по прозвищу Муаллим-и-Дин?

— Селихов… — Строго одёрнул меня Муха.

Но я не обратил внимания на его слова. Тогда старший лейтенант потянулся, чтобы схватить меня за рукав.

— Отставить, товарищ старший лейтенант, — сказал ему вдруг капитан Миронов.

Приказ прозвучал совершенно не строго и по тону походил на просьбу. И всё же Муха её выполнил.

Да только принялся сверлить меня суровым взглядом.

— Вы знаете больше, чем я думал, — сказал мне Миронов. — Да. Совершенно верно. Мы здесь, потому что в последние несколько недель серьёзным образом активизировалась антисоветская пропаганда в этих местах. Мой БАПО призван, в том числе, заниматься контрпропагандой.

— В таком случае, считаете ли вы, — продолжил я, — что в данном конкретном случае вы боретесь лишь с симптомами той опасной заразы, которую так удачно сеет Муаллим на и без того благодатной почве?

Миронов задумался.

Волков недоумённо смотрел то на Муху, то на меня, то на капитана. Муха, в свою очередь, зло зыркал в мою сторону. Даже Бледнов принялся внимательно следить за нашим с Мироновым разговором.

— Мы делаем то, что умеем лучше всего, — ответил наконец капитан.

— Мы тоже, — кивнул я. — И в наших силах найти и уничтожить источник пропаганды. Но для этого вы должны позволить нам пойти с вами.

— Рискованно, — отрицательно покачал головой капитан.

— Я знаю. Вы боитесь, что полыхнёт. Но пожар горит уже вовсю. И вы собираетесь тушить его из ведра, а мы, с вашей помощью, можем перекрыть кислород одному из очагов.

Миронов молчал, глядя на меня.

— Вы хотите спасти всех, я понимаю, — продолжил я. — Но мы знаем, что, уничтожив проповедника, спасём тех, кого ещё можно спасти. И наших, и местных. И их детей.

Я говорил с Мироновым на его языке. Языке закоренелого идеалиста. И судя по тому, что он задумался и не торопился отвечать, он меня услышал.

— Товарищ капитан, — вдруг подал голос Бледнов.

Все, кто был в землянке, тотчас же уставились на него. Никто не ожидал, что лейтенант подаст голос.

— Да, товарищ лейтенант? — Миронов в своей манере вопросительно приподнял бровь. — Что вы хотели?

— Я… Я думаю, — нерешительно продолжил замполит, — что вам нужно прислушаться к товарищу Селихову.

— Да? И почему же?

— Я считаю, Александр прав в своих суждениях. В кишлаке действительно есть те, кого ещё можно спасти, — уклончиво ответил замполит. — И если товарищ старший лейтенант Муха и его люди действительно способны на это, то вы должны помочь.

Миронов не отвечал. Только задумчиво посмотрел на Бледнова.

— Я служу тут давно, — продолжил Бледнов. — И да. Тут действительно полыхает. И с этим надо что-то делать.

Когда Бледнов докончил, в землянке стало тихо. Эта тишина, словно плотный, спёртый воздух, окутала всех нас. Усугубила гнетущий момент ожидания, что повис над нами, словно какая-то опасность.

Все ждали, что скажет капитан Миронов.