Ювелиръ. 1808

Глава 14

Я смотрел на эту женщину с огромным интересом. Лавуазье.

Невозможный, абсурдный сон наяву.

— Григорий Пантелеич? — Тревожный голос Варвары Павловны вырвал меня из оцепенения. Судя по ее лицу, вид у меня был совсем никудышный.

Тряхнув головой, я попытался вернуть на лицо подобие светской маски.

— Прошу прощения, сударыни. У нас тут… рабочий беспорядок. Прошу в мастерскую.

Справившись с собой, я распахнул перед ними тяжелую дверь. Гостей немедленно окутал плотный мир запахов: горячего металла, масла, сосновой смолы и растворов. Кулибин, раздраженный бесцеремонным вторжением, демонстративно отвернулся к своему станку для навивки. Он покинул свою уличную кузню, чтобы в моей мастерской доделать свою задумку. Он замер с молотком в руке, недоверчиво прищурился и смерил незваных гостей взглядом быка, на чье пастбище забрели павлины, после чего вопросительно уставился на меня: «Это еще что за чудо?»

Элен было попыталась начать светский разговор, но мадам Лавуазье, остановив ее легким жестом, даже не удостоила меня взглядом. Ее внимание целиком поглотила наша мастерская, которую она изучала с неподдельным научным интересом. Скользнув мимо меня, она подошла к медному котлу и провела пальцем в тонкой перчатке по его еще теплому боку, внимательно изучая блестящий серебряный шов. И выглядела она так, будто смотрит не из праздного женского осмотра диковинок. Взгляд был цепкий, анализирующий, мгновенно начавший препарировать увиденное на составляющие.

Игнорируя и меня, и Элен, она направилась прямиком к Кулибину. Старик, заметив ее приближение, нахмурился еще сильнее, готовясь к обороне.

В шаге от него мадам Лавуазье остановилась.

— Мсье, — произнесла она с чистым парижским акцентом, лишенным манерной певучести. — Ваша идея с усилением этого рукава… она гениальна в своей простоте. Вы использовали принцип, который применял еще великий Вобан при укреплении орудийных стволов!

Кулибин медленно выпрямился, неловко вытирая огрубевшие ладони о кожаный фартук. Он явно ждал чего угодно — светской болтовни, праздных вопросов, насмешек, — однако никак не такого интереса.

— Так… надобно, — пробурчал он, явно не зная, как реагировать. Впервые за все время нашего знакомства старый мастер был сбит с толку.

Она поняла. Мгновенно, с одного взгляда! Она видит железяки и кожу, видит физический принцип, лежащий в основе!

— Вы создаете единое целое, где каждый материал выполняет свою задачу! — продолжала она, ее глаза горели. — Кожа держит воду, а проволока — силу. Мой покойный муж, Антуан, предсказывал великое будущее за такими… сопряженными материалами.

Кулибин окончательно смешался. Гений-самоучка привык к непониманию и снисходительности, а тут вдруг встретил человека, который говорил с ним на одном языке — читал его мысли.

Элен, заметив, что лед тронулся, тут же решила ковать железо, пока горячо:

— Мадам Лавуазье оказыжет честь, консультируя салон по вопросам искусства и науки.

Но мадам Лавуазье ответила уклончиво, не сводя с Кулибина своих проницательных глаз.

— Мадемуазель Элен, я приехала в Россию изучать… диковинки. И этот господин, — она сделала легкий жест в сторону Кулибина, — и его мастерская — самая интересная диковинка из всех, что я пока видела. Я буду приходить. Наблюдать. Возможно, напишу о нем для Парижской Академии. Что до работы… поговорим после того, как они закончат свою машину. Я не имею привычки впрягаться в повозку, которая еще не выехала.

С этими словами она развернулась и направилась к выходу. Но, поравнявшись со мной, замерла. Я пытался уложить в голове случившееся.

— У вас поразительная лаборатория, молодой человек, — сказала она тихо, так, чтобы слышал только я. — Особенно ваши сплавы. Тот серебряный припой… Я заметила его на швах котла. В нем есть цинк, не так ли? Для текучести.

Ее тихий голос заставил меня встряхнуться.

— Да, мадам. Цинк. Для снижения температуры плавления и улучшения текучести припоя, — ответил я, на автомате.

Она коротко кивнула, на лице промелькнуло профессиональное одобрение.

— Я бы хотела взглянуть на ваши опыты поближе… когда у вас будет время.

Они ушли, оставив за собой тонкий шлейф незнакомых духов. Я проводил их взглядом и обернулся к Кулибину. Тот все еще стоял столбом, машинально почесывая в затылке и глядя вслед удаляющимся дамам. На его суровом лице отражалась целая гамма чувств: изумление и какая-то задумчивая искра, которой я прежде не замечал.

Визит мадам Лавуазье взбудоражил наш ювелирный дом. Весь вечер Кулибин ходил сам не свой, бормоча что-то про «французских умниц» и «Вобана» — похвала из уст ее ученого, очевидно, проняла. Меня же, напротив, этот визит совершенно выбил из колеи. Встреча с человеком из пантеона науки, будто выдернула из глубин сознания прежнего Анатолия Звягинцева, заставив с новой, острой силой ощутить всю абсурдную нереальность моего положения здесь, в 1808 году.

На следующий день, пытаясь отогнать посторонние мысли, мы с головой ушли в работу. Пришла пора воплощать в металле и коже идею Кулибина об армировании рукава. Старик, уверенный в своем методе как никогда, руководил процессом с суровой уверенностью генерала, ведущего в бой последний резерв. Заскрипел наш самодельный станок, собранный из старой самопрялки, и на новый, промасленный кожаный рукав легла первая петля тонкой медной проволоки. По его замыслу, плотная навивка прямо по гладкой коже должна была удержать саму себя за счет силы трения.

Я наблюдал не вмешиваясь. Больше помогал Варваре по залу, иногда общаясь с клиентами. Пусть старик ошибется. Однако чем дольше я смотрел на эту бессмысленную работу, тем сильнее скреблись на душе кошки. Дело было не в его ошибке — в ней-то я не сомневался. А во времени. Мы теряли драгоценное время, утекавшее как песок сквозь пальцы. Ну же, старый хрыч, додумайся быстрее!

Работа, надо признать, шла споро. К полудню уродливый, блестящий медью рукав был готов, выглядя при этом мощно.

— Ну что, счетовод? — нехотя проворчал Кулибин, с плохо скрываемой гордостью оглядывая свое творение. — Поглядим, как твоя водяная кишка теперь плясать будет.

Испытание решили провести на малом давлении. Подключив рукав, мы принялись накачивать воздух, и все взгляды устремились на стрелку манометра.

— Держит! — радостно выдохнул Степан.

Но радость была преждевременной. Проволока и впрямь не лопнула, рукав не разорвало. Однако под давлением, распиравшим кожу изнутри, гладкая медь, не имея надежного сцепления, начала медленно, но неумолимо сползать по скользкой поверхности. Витки сбивались в кучу, образуя на поверхности рукава безобразные вздутия, похожие на грыжу. Через несколько секунд наш мощный «панцирь» превратился в жалкое, перекошенное нечто.

Снова неудача.

На скулах Кулибина заходили желваки. Не говоря ни слова, он стравил давление и, не глядя ни на кого, круто развернулся и ушел в свою кузню. Оттуда почти сразу же донесся яростный, оглушающий грохот молота — старик вымещал досаду на куске раскаленного железа. Он был в ярости. И не скажешь, что у старика столько сил.

Тяжелое молчание повисло в мастерской. Мастера замерли у своих верстаков, боясь издать лишний звук, даже Степан, кажется, перестал дышать. Нужно было срочно что-то предпринять, разрядить эту гнетущую атмосферу, пока он в гневе не наломал дров.

Вечером, дождавшись, когда вымотанный Кулибин немного остыл и вышел из своей кузницы-берлоги, я подошел к нему с альбомом в руках. Ни слова о насосе.

— Иван Петрович, отвлекитесь на минуту. Я тут бьюсь над замком для одной вещицы. Никак не могу придумать, как сделать его и надежным, и незаметным. Может, вы что присоветуете?

Я показал ему эскиз маски снежного барса, заказанной для Императрицы. Он с неохотой принял альбом.

— Варварщина какая-то, — проворчал он, однако палец его уже сам собой обводил хищные линии эскиза. — А крепить как? Обручем? Свалится.

— Вот над этим и бьюсь, — подлил я масла в огонь, делая вид, что полностью озадачен.

Он взял уголек, и мы, склонившись начали спорить, чертить разные варианты креплений. И в пылу этой маленькой инженерной дуэли, в споре о рычажках и пружинах, старик начал оттаивать на глазах.

Наш разговор о маске сработал как предохранительный клапан, стравивший излишки давления. Кулибин отправился спать в почти благодушном настроении. Однако утро не принесло ему забвения, только вернуло к горькой реальности — рукав по-прежнему не работал, и эта проблема вновь стояла перед ним. Мне кажется, что он начал о чем-то догадываться, замечая мою отстраненность к проекту. Может и это добавило ему вредности.

Я как раз проверял чертежи нового сопла, когда он подошел. Без предисловий он бросил на верстак кусок кожи и остро заточенный сапожный нож.

— Придумал, — проворчал он, и в голосе его звенело упрямство человека, отказывающегося признавать поражение. — Скользит — значит, сделаем так, чтоб не скользило.

На коже виднелись частые, неглубокие поперечные надрезы.

— Насечки сделаем. Как на винте резьбу. Проволока ляжет в эти канавки и никуда не денется.

Я скосил глаза на Колибина. Ослаблять материал, который и так работает на пределе прочности? Создавать сотни концентраторов напряжения? Это было глупо. Все равно что надпиливать канат, чтобы он не скользил в руках. Но я промолчал. Он должен был сам дойти до конца этого тупикового пути.

— Здравая мысль, Иван Петрович, — только и сказал я, чувствуя себя немного неловко. — Попробуйте.

Кулибин как-то подозрительно уставился на меня. Кажется точно что-то подозревает. Он схватил материал и ушел задумчиво что-то бубня про себя.

На это самоубийственное предприятие ушло еще полдня. Кропотливая, нудная, монотонная работа, от которой ломило спину и сводило пальцы. Степан, матерясь сквозь зубы, специальным резцом наносил на драгоценный рукав тысячи мелких насечек. Я в этом не принимал участия, хватало дел в зале.

Кулибин и Степа заправили рукав в станок и начали навивку. На этот раз проволока ложилась идеально ровно, с приятным щелчком вставая в подготовленные для нее канавки. Кулибин ходил вокруг, что-то приговаривая. Мне кажется, что он сам не верил, что получится что-то путное. Или ему казалось, что он обманул саму физику.

Второе испытание. На этот раз решили поднять давление чуть больше. На само испытание меня позвали. Я внимательно смотрел на процесс, развернувшийся во внутреннем дворе.

Кулибин дирижировал.

— Качаем!

Солдаты с натугой взялись за рычаги. Рукав держался. Никаких вздутий, как в прошлый раз. Проволока сидела на месте, вгрызшись в кожу, как влитая.

— Победа! — выдохнул Степа, вытирая пот со лба.

— Рано, — оборвал его Кулибин, но в его голосе уже пробивалась предательская надежда. — Дай подержать. Пусть постоит под давлением.

Мы ждали в напряженной тишине. Минуту. Две. И вот на поверхности рукава проступила первая, крошечная, почти невидимая капелька. За ней — вторая. Третья.

— Иван Петрович… — едва слышно позвал я.

Он затих, его взгляд прикипел к темнеющему пятну. Проволока, впившись в ослабленную надрезами кожу, под чудовищным давлением изнутри начала ее медленно, прорезать. Из сотен микроскопических порезов сочилась вода. Наш рукав начал «плакать». Еще несколько минут под таким давлением, и он превратился бы в решето.

Снова провал.

Кулибин смотрел на эти предательские бисеринки воды, довольно отстраненно. Он не сказал ни слова. Просто молча повернулся и, тяжело волоча ноги, побрел в свою каморку, плотно прикрыв за собой дверь.

Это была черная меланхолия раздавленного человека. Он, великий Кулибин, гений-самоучка, не смог решить эту простую задачу. Он уперся в стену. Он исчерпал себя.

Если я сейчас ничего не сделаю, мы потеряем не только пари.

Я оставил его на час — наедине со своим поражением. Наконец, собравшись с духом, я подхватил с верстака доску с нашими чертежами маски и вошел к нему. Дверь в каморку была не заперта. Он сидел на кровати, сгорбившись, словно под непосильной ношей, и буравил взглядом одну точку в полу. В каморке стоял тяжелый запах остывшего самовара.

Я положил доску ему на колени.

— Иван Петрович, посмотрите.

Он нехотя опустил взгляд.

— Пустое все это… побрякушки, — отозвался он.

— Не пустое, — возразил я, стараясь говорить как можно убедительнее. — Насос — это грубая сила, железо и пар. А это… это чистая, точная механика. Искусство. То, в чем вам нет равных во всем свете.

Он молчал, но палец его уже невольно потянулся к рисунку, обводя контур пружины. Его неукротимый гений, его инженерное любопытство еще боролось с черной апатией, отказываясь сдаваться. Я нарисовал очередную идею с маской. Дополнил саму маску вуалью, которая начиналась по низу маски и укрывала скулы и рот носителя маски.

— Тут замок нужен, — пробормотал он, уже забывая обо мне. — Пружинный. Чтобы на обруче сидела, как влитая. И чтобы одним нажатием…

Внезапно в его потухших глазах вспыхнул огонек. Словно искра перескочила на нужный контакт, и заржавевший механизм его мысли пришел в движение. Он забыл о обо всем.

— Одним нажатием из нее вуаль из шелка выпадала! Тонкая, как паутина! Представляешь? Стоит она, вся такая царица, а потом — раз! — и лицо под флером! Вот это будет фокус для твоей государыни!

Схватив уголек, он с лихорадочным азартом принялся дорабатывать механизм, сбивчиво объясняя мне тонкости работы с пружинами, рычажками, спусками. Он снова был в своей стихии. Я поддакивал, задавал уточняющие вопросы, искренне восхищаясь его решениями.

Работа над маской стала отдушиной, островком незамутненного творчества посреди производственного ада. Здесь мы спорили о плавности хода. Я мысленно вытачивал крошечные детали, он, словно волшебник, собирал их в единый механизм. И в эти часы передо мной был счастливый, азартный ребенок, увлеченно собирающий лучшую в мире игрушку.

На следующий день, воодушевленный нашим маленьким успехом, Кулибин выдвинул третье, последнее решение для рукава.

— Кожа по коже! — объявил он утром с порога. — Не проволокой, а тонкими кожаными ремнями обмотаем. Крепкими. Как кнут плетут. Кожа к коже прилипнет, скользить не будет.

Я поднял глаза от микромеханики замка, над которым мы бились, к нашему почти готовому творению, изящно лежавшему на верстаке. Мы вчера спорили, как заставить шелковую вуаль выпадать плавно, без рывка. Решение Кулибина было гениальным: крошечная пружинка-демпфер, гасящая инерцию. И вот, глядя на эту пружинку и на наш чудовищный, брутальный насос, я вдруг увидел их вместе.

Проблема была не в рукаве. Вернее, не только в нем. Проблема была в самом ударе. В том, как мы открывали вентиль. Слишком резко. Мы создавали пиковую нагрузку, гидравлический удар, который не выдержит ни один материал.

— Иван Петрович, — сказал я тихо, боясь спугнуть мысль. — Посмотрите на этот замок. Он работает плавно. Он не срывает, а отпускает.

Кулибин медленно посмотрел на мои эскизы.

— А что, если… — я говорил, и у меня самого перехватывало дыхание от дерзкой простоты решения. — Что, если нам нужен не просто кран «открыто/закрыто»? Что, если нам нужен предохранительный клапан? Который будет открываться не мгновенно, а постепенно, стравливая пиковое давление? Который будет работать на том же принципе, что и этот пружинный замок, только в чудовищном масштабе!

Он посмотрел на чертеж маски, на крошечную пружинку, потом на наш огромный, ревущий котел. И в его глазах стало зарождаться понимание.

Маска, задуманная как побочный проект, как психологическая уловка, неожиданно дала нам ключ к решению одной из главных проблем нашего «государственного дела».

— И пенька, — добавил я, уже не боясь. — Просмоленная пеньковая веревка под проволоку. Чтобы создать трение. Чтобы не скользило.

Он смотрел на меня так, что мне стало даже неловко. Кажется, он догадался, что эта мысль про пеньку у меня «не свежая», обдуманная не раз. Его брови начали сходится друг к другу.

Ой, что сейчас будет…