Второе пришествие Воланда

Лева, ты не прав

Василий спустился к Вовке, и они некоторое время сидели на подоконнике, молча болтая ногами.

– Домой пора, – наконец промолвил Вовка. – Отец на городской позвонит, а меня нет. Уроки нужно делать, может и всыпать.

– Строгий он у тебя.

– Его самого так воспитали.

– Ты тоже своих пороть будешь?

– Если в меня оболтусами будут, то и не знаю.

– Найдешь себе умную, она нарожает тебе умачей.

– Тебе хорошо говорить, – Вовка вздохнул. – Ты хоть как-то, но учишься. А у меня проблемы по всем предметам. За меня умная не пойдет. Меня даже в юные либераловцы не приняли из-за неуспеваемости. У всех значки – и только у меня нет.

– Хочешь, свой отдам? – Василий протянул руку к значку.

– Не надо, зачем? – Вовка встал. – Звони.

– Пока, Вован.

– Бывай, Васькан, – Вовка, прыгая через ступеньку, устремился вниз.

Василий продолжил болтать ногами. Еще раз проанализировав имеющуюся у него информацию, он сделал для себя вывод: в следователи он не пойдет. Не интересно. Ничего нового про своих соседей по подъезду он не выяснил. Все это он знал и раньше. Жить в квартире со стенами, обклеенными долларами, он бы не стал. Но кому-то нравится. Хотя странно все это. Майорам, похоже, на это наплевать. Уходить не хотелось. Было чувство чего-то недоделанного. Василий больше всего на свете не любил недоделанные дела. Они преследовали его. И сейчас он понял, что попал на недодел.

Наверху открылась дверь, и вышли майоры. Они говорили о совещании у начальника отделения и о том, что у них есть время до него и не стоит торопиться.

Проводя взглядом проплывающие мимо сумки майоров, Василий непроизвольно заметил:

– Горилку неплохо под соленое сало.

– Разберемся, – не оборачиваясь, за двоих ответил Буряк.

Эхо шагов полицейских ботинок доносилось с нижних этажей, когда пролетом ниже скрипнула дверь и кто-то на цыпочках прошел к лестнице. Василий тихо сполз с подоконника и, ухватившись за перила, тихонько заглянул за них. Там две головы свесились через перила. Хлопнула подъездная дверь, и мужчины бросились к окну.

Василий повторил их маневр – тоже шагнул к окну.

Во дворе появились майоры – через несколько секунд они завернули за угол дома.

– Ушли, – послышался голос одного из маляров.

– Пойду позвоню майору, – произнес второй маляр, и вскоре дверь в квартиру захлопнулась.

– Этим ребятам есть что скрывать, – тихо произнес Василий и медленно, стараясь не шуметь, направился вниз.

Достигнув своего этажа, он вздрогнул от неожиданности. На него пристально, глаза в глаза смотрела его родная бабушка.

– Иди ко мне, – бабушка улыбнулась. – Кушать, наверное, хочешь?

– Не очень, – попятился внук.

– Помоги закатить тележку в дом.

– Что в ней?

– Что. Соль, что.

– Зачем тебе столько соли?

– Вам никому ничего не нужно. Я одна должна отдуваться.

Закатили тележку в прихожую.

– Раздевайся. Я соль спрячу пока. Проходи на кухню.

Василий прошел на кухню. Внезапно появившаяся бабушка нарушила его планы. Правда, план бы единственный: бежать к участковому и все ему рассказать о странных малярах.

Бабушка закончила выгрузку и позвала Василия к себе.

– Что ты хотела? – он наклонился и взял пачку соли.

– Дай мне свои ключи, – бабушка рылась в своей сумочке. – Хочу сравнить со своими.

– Зачем?

– Давай. Потом скажу.

Василий протянул ей свои ключи. Она взяла ключи, сумку на колесиках и направилась к входной двери.

– Подожди. Сейчас.

Выйдя на лестничную площадку, она захлопнула дверь и закрыла на ключ.

– Делай уроки. Обед на плите. Я скоро вернусь.

– Ключи отдай.

– Не ори на бабушку. Уроки сделаешь – отдам. Я за солью.

Ее шаги вскоре затихли.

Василий сел на стул и огляделся. К такому обороту событий он был не готов. Вот тебе и бабушка.

Обед в элитной психиатрической больнице «Белая сдача» подходил к концу. Николай Петрович отобедал салатом «Цезарь», супом из осетрины, бараньим шашлыком и сейчас потягивал через трубочку свежевыжатый сок из сельдерея.

У Прикроватного не было аппетита. Его левая и правая тапочки от долгого пребывания здесь пресытились всем этим.

За эти несколько часов общения Николай Петрович уяснил для себя, что когда Прикроватный скосил глаза влево, то говорит Лева. И наоборот, когда глаза скошены вправо, то говорит Прав.

Прикроватный, или как он числится в больнице – Тапочков с ударением на последний слог, скушал бульон с яйцом, закосив глаза вправо, а сейчас медленно жевал бутерброды с черной икрой, посматривая влево. Закончив очередной бутерброд, он слегка отодвинул от себя тарелку с оставшимися деликатесами.

– Угощайся, – и оба глаза взглянули на Николая Петровича.

– Не хочу.

– Что, не Царская трапеза? – глаза ушли вправо.

– Царская, – Николай Петрович передернул плечами. – Наелся.

– А как вообще вас, Царей, кормят? – глаза по-прежнему смотрели вправо. – Что пристал? – глаза ушли влево. – Не видишь, человек пообедал. Дай отдохнуть от твоих разговоров.

– Да ничего, ничего, – Петрович махнул рукой. – День велик, еще отдохнем.

Он встал, потянулся и медленно сделал несколько шагов к окну.

– Чем Царя кормят? Говоришь, – так же медленно отвернулся от окна. – А чем придется. Вареная картошка. Дешевые сосиски. Похлебка. Что сам приготовлю, то и употребляю в пищу. На пенсию не разгуляешься.

Помолчали.

– А вас, тапочки, как кормят?

– Хорошо. Жена большой специалист и ей еще помогает специально обученный этому делу человек.

– У вас жена одна на двоих, – Петрович крякнул. – Так получается.

Глаза у Прикроватного сошлись на переносице. После недолгих раздумий он выдавил:

– Получается.

Затем глаза ушли вправо.

– Вы не думайте, что у нас разврат какой-то, нет. Люблю ее только я, а Лева – не знаю.

Глаза ушли влево.

– Мне нравятся и другие женщины. Я не прочь сходить налево. Но жену я люблю.

– Да нет, нет ребята. Как хотите, – Петрович приподнял руки. – Молчу.

– Нам тоже молчать? – глаза сошлись на переносице.

– Говорите, – кивнул Петрович. – Можете рассказать, как вас сюда занесло.

– Это Провальный, – глаза ушли в сторону. – С него все началось. Мы работали у него в предвыборном штабе. Затем помощником президента. Но он совершенно перестал с нами считаться, – глаза перешли в другую сторону. – Игнорировал наши рекомендации. – Глаза сошлись на переносице и резко ушли в сторону. – Мы ему сказали, что не являемся прикроватным ковриком и не позволим вытирать о нас ноги, – глаза на переносице моргнули три раза и свернули вбок. – После чего написали заявление и ушли в отпуск.

Николай Петрович покряхтел для приличия и подвел итог:

– Значит, парень он так себе.

Прикроватный свел глаза к переносице и затем взглянул на Петровича нормальным взглядом.

– Нет. Почему. Парень он не плохой, – глаза ушли вправо. – Только писается и глухой.

– В каком смысле? В постель?

– Нет, у него простатит. Часто в туалет ходит.

– А глухой?

Глаза заметались в разные стороны, пока не остановились на переносице.

– Глух к чаяниям народа.

– А, – махнул Петрович. – Это у них у всех. Я вам уже говорил: Царь России нужен.

– Царь не лучше президента.

Петрович кинул взгляд на Прикроватного. Его глаза смотрели налево.

– Лева, ты не прав.

– Почему? Народ выбрал Провального. Несколько процентов его действительно любят, – глаза переместились направо. – Предыдущий президент увлекся бюрократией. Его приближенные в госкорпорациях получали баснословные деньги. Его не переизбрали. У русского человека обостренное чувство справедливости, почитайте Солоневича Ивана Лукьяновича.

– Солоневича называют последним рыцарем империи, – Петрович начинал нервничать. – Он был всецело за Царя. Вы использовали его имя в своей предвыборной компании.

– Мы обещали людям справедливость, и они поверили нам, – глаза свело на переносице, ноздри расширились, и из них с шумом выходил воздух. – И мы дадим им справедливость, – глаза сорвались с места и забегали в разные стороны. – Или не дадим.

Петрович не ожидал такой концовки и потому, после небольшой паузы, уточнил:

– Так дадим или не дадим?

Глаза Прикроватного приняли абсолютно здоровый вид.

– Я не знаю. Как карта ляжет, – и, отвернувшись к сервировочному столику добавил: – Бутерброд хотите?

Петрович плюнул с досады на пол:

– Вот черти полосатые, а не тапочки.

– Чертей вы вовремя вспомнили, – Прикроватный встал и с удовольствием потянулся. – Что слышно о Воланде? Что-то мы телевизор не смотрим, а там полно новостей.

Он взял пульт и включил телевизор.

– У вас сейчас прозрение как бы? – спросил Петрович.

– Как бы.

– Сейчас вы Прикроватный?

– Прикроватный, -кивнул пациент психбольницы. – Но еще не окончательно. Могу уйти в себя в Тапочкова, а Тапочков уже в левую и правую тапочки. Но, как правило, к вечеру время посетить соседей по больнице и поиграть в покер, я всегда Прикроватный.

– А с кем вы играете?

– В соседней палате министр культуры и его два зама.

– Но я видел на двери табличку с другими фамилиями.

– Все лежат под другими фамилиями. Я Тапочков. Они Мясоедов, Сыроедов и Пустоедов, – Прикроватный постучал себе пальцем по лбу. – Подумайте, что будет, если информация о больных попадет в средства массовой информации.

– Они что, больные? – Петрович искренне удивился.

– Конечно, – Прикроватный кивнул. – Здоровые люди смогли бы планомерно уничтожать советскую систему образования? Одну из лучших в мире.

Прикроватный смотрел на Петровича, ожидая ответа. Тот покряхтел, качая хаотично головой, и выдохнул:

– Нет, конечно. Да.

– Да вы не расстраивайтесь так, – Прикроватный глядел на него почти ласково. – Россия, как отреклась от Царя, столько горя перенесла. Кто только и как только ею не управлял. Всех пережила и жива волей Божьей, и либералов переживет и к Богу вернется. Но только вы, я думаю, не доживете.

– Почему это? – оскорбился Петрович. – Я еще сравнительно молодой.

– С голоду подохнете, – Прикроватный улыбнулся. – Шучу. Или не шучу? Шучу, шучу.

На экране телевизора радостные люди, в основном молодые женщины, пели «Выходила на берег Катюша». На крыльце перед префектурой Чертополох растягивал меха аккордеона, а за его спиной музыканты подключали аппаратуру. Корреспондент кратко пересказал события, предшествовавшие началу хорового пения. Прикроватный повернул голову к Петровичу.

– Как вы думаете, Воланд действительно в городе?

– Глупость, по-моему, абсолютная.

– Я того же мнения, – качнул головой Прикроватный. – Вы читали роман?

– «Мастер и Маргарита»?

– Да.

– Давно. Тогда я еще не знаком был с Библией.

– И как вам?

– Не мог понять, зачем в романе образ Иешуа Га-Ноцри. Образ совсем не яркий. Не сравнить с Воландом и его компанией, – Петрович помолчал, собираясь с мыслями. – Когда изучил Библию… Я Библию читал несколько раз. С первого раза сложно вместить в себя и понять… То понял, что в романе явно прослеживаются события библейские. Но имена героев изменены, и события не соответствуют, но похожи. Я не советовал бы православным христианам читать данный роман. Все там не так просто.

– Согласен, – Прикроватный помолчал, устремив взгляд на телевизор. Затем сел и, уперевшись плечом в спинку кровати, продолжил: – Примерно такое же чувство и у меня, но гораздо сильнее. Я прочитал роман в зрелом возрасте и получил огромное удовольствие от свершенной мести. Иуда был убит, зарезан, предатель понес заслуженное наказание. Справедливость восторжествовала. Через некоторое время, год или два, я вновь вернулся к роману, а именно перечитал главы о Понтии Пилате. В этот раз я получил еще большее удовольствие. Меня пробило на слезы, когда Понтий Пилат говорит Матвею Левию, что это он убил Иуду. Дьявольская радость от того, что человек убит, зарезан. Радость чужой смерти.

Прикроватный вздохнул:

– Православный христианин не должен радоваться чужой смерти и мстить. Все наоборот с Библией. Когда читаешь Библию, где говорится, что Иуда Искариот удавился, испытываешь горечь за погибшую душу, но не радость.

– Этот роман включен в школьную программу, – Петрович правой рукой, большим пальцем тыкал в сторону окна. – Пусть вырастут и сами решают, читать или не читать.

– Это вы в соседнюю палату скажите, – Прикроватный усмехнулся. – Пока они все вместе.