Вторая жизнь Герцогини. Кровь и Дух

ГЛАВА 20 ВОЛЯ ГЕРЦОГА

Как только последний крестьянин поклонился и вышел из зала, тишина повисла тяжелым, плотным облаком. Слуги, как по команде, начали поспешно собирать бумаги, закрывать ставни, переставлять кресла. Стук каблуков по камню — и уже не было свидетелей, только стены и гобелены.

Вдовствующая герцогиня медленно поднялась с места. Она была безупречна в каждом жесте: спина прямая, губы — натянутые в холодную, снисходительную улыбку.

— Моя дорогая, — сказала она с мягкостью, в которой чувствовалась сталь, — я понимаю ваше рвение. Вы молоды. Вам бы лучше платья покупать да на балах красоваться.

— Возможно, у меня не так много жизненного опыта. Но герцог оставил меня управляться с герцогством. — спокойно сказала я, не выдавая своих истинных эмоций.

— Но заседания — не место для спонтанных решений. Вам ещё многому предстоит научиться. Этот дом десятилетиями работал по проверенному порядку, и, пока Феликс в отъезде, лучше позволить ему функционировать как прежде.

— Возможно, я и молода, миледи, — сказала я вежливо, но с твёрдостью, — но именно потому мне нужно учиться. Мне не хватит жизни, если я буду начинать только тогда, когда сочтусь «достаточно зрелой» по чьим-то меркам. Герцог доверил мне эту землю. Я не могу отложить свои обязанности только потому, что по вашему мнению, я не готова. — я не собиралась сдаваться.

— Вы можете своими обещаниями о починке дороги вогнать герцогство в долги или поставить сэра Кервина в неловкое положение. — продолжала давить на меня вдовствующая герцогиня.

Она подошла ближе, почти ласково коснувшись моей руки. Это движение не несло утешения, только напоминание: ты — здесь чужая, ты ещё не на своём месте.

Я встретила её взгляд спокойно, не отводя глаз.

— Это место, как вы понимаете, не по возрасту и не по уму, — с мягкой, тягучей вежливостью проговорила вдовствующая герцогиня, указав изящным движением на главенствующий стул у стола заседаний.

Её голос звучал как шелест шёлка — благородный, но холодный. Словно остриё иглы, спрятанное в кружево. Слова задели глубоко. Во мне вскипели эмоции: и обида, и злость, и разочарование. Не так я себе представляла встречу с роднёй мужа. Не так — язвительно, унизительно и формально.

— Да, я тоже считаю, что Ариана — шестнадцатилетняя девушка, — ответила я, сдерживая дрожь в голосе и выравнивая осанку, — пока не готова занимать место советника по столь важным государственным вопросам. На следующем заседании я займу место герцогини, хозяйки этих земель. Это моя обязанность и долг. И я почту за честь, если вы, миледи, займёте место по правую руку от меня, чтобы помогать и направлять.

Я перевела взгляд на Кервина, всё ещё заносившего что-то в бумаги с видом оскорблённой собаки.

— И, возможно, тогда Кервин не окажется в столь неловкой ситуации, как сегодня.

Это был редкий вечер семейного отдыха, проведённый в личной гостиной замка. Я неспешно прохаживалась между стеллажами, где на резных полках покоились сокровища, собранные за поколения. Подсвечники с изящной ковкой, кубки с гравировкой, бронзовые зеркальца с поблёкшим серебром — всё это когда-то было привезено герцогом или его предками из дальних земель, в дар женщинам и детям этого дома. Я останавливалась у каждой вещицы, позволяя себе на мгновение отвлечься, коснуться истории.

Ариана, сосредоточенно вышивала гобелен: её стежки были точны, и только лёгкое подрагивание пальцев выдавало внутреннее напряжение. Ричард, сидя на полу, расставлял деревянных солдатиков по схеме легендарной битвы прошлого. Его брови были нахмурены, он полностью ушёл в свой тактический мир, единственный кто получал удовольствие в этой комнате. Леннокс расположился за столиком и проверял свои записи.

Вдовствующая герцогиня сидела у камина с книгой на коленях. Я сразу узнала этот толстенный том — «Декреты Хомы, служащего Ордену Порядка». Свежевыпущенное издание. Само его присутствие в этом доме звучало как издевка.

В доме, где две женщины фактически сражаются за власть, лежит книга, утверждающая: «Жена должна подчиняться мужу, ибо мужчина — глава, а воля женщины слаба, и потому голос её принадлежит мужу». Эта фраза, пронзительно знакомая, отозвалась во мне болью — именно она стала причиной моего молчания на заседаниях королевского совета.

Но женщина не читала это творение — скорее машинально перелистывала страницы, одну за другой, с такой скоростью, что казалось, будто хочет просто дойти до конца книги. Этот жест раздражал и тревожил одновременно. Тишина была натянутой, как струна.

Наконец, она не выдержала. Собравшись с духом, вдовствующая герцогиня подняла голову и заговорила. Голос её дрогнул, когда она снова вернулась к болезненной теме — моему участию в судебных разбирательствах.

Я устала. Не физически — внутренне, глубоко. Это был один из тех моментов, когда усталость уже не просит понимания, она требует границ. Я выпрямилась и, не повышая голоса, но с такой решимостью, что комната будто затаила дыхание, ответила:

— Я буду на суде. Вопрос решён.

Я не стала оправдываться, не просила одобрения и не предлагала обсуждения. Я просто поставила их перед фактом

В лице вдовствующей герцогини проступило напряжение. Под сдержанным выражением лица прятался упрямый вызов. Я видела: она готова развивать спор, бороться до последнего, увлекать за собой тех, кто ещё колебался. И тогда я прибегла к обману. Маленькому, но стратегически важному.

— И чтобы избежать дальнейших споров... — сказала я, делая шаг вперёд, — такова была воля герцога Терранса. Он ясно дал понять: в его отсутствие герцогиня должна быть вовлечена в управление. Я не уверенна, что стоит отвлекать его срочным донесением для обсуждения столь простого вопроса, но если вы требуете…

Я повернулась к Ленноксу:

— Сколько времени потребуется гонцу, чтобы настичь герцога на востоке и вернуться с ответом?

Леннокс, не моргнув, взглянул на меня, его губы дрогнули в понимающей, чуть дерзкой улыбке:

— Думаю, недели две-три, ваша светлость. Если не жалеть лошадей — может, и чуть раньше.

— Но вряд ли стоит тратить силы таких хороших коней на то, что и так уже решено. Как думаете, миледи? — спросила я вдовствующую герцогиню.

Комната застыла. Молчание повисло в зале, натянутое, как струна. По лицу вдовствующей герцогини пробежала тень раздражения — еле заметный сдвиг уголка губ, легкое напряжение в скулах. Она понимала: её загнали в угол, и отказ будет звучать как открытое неповиновение воле сына.

— Как пожелаете, ваша светлость, — сказала она ровным голосом, опуская голову в нечто среднее между реверансом и кивком. — Если вы настаиваете, я займусь советами... раз уж вы решили взять на себя это бремя.

Я кивнула ей:

— Благодарю вас, миледи. Мне действительно понадобится ваша мудрость.

Не добавив больше ни слова, я развернулась и покинула гостиную. Мои шаги отдавались звонко в каменной тишине. Я шла быстро, почти порывисто, не оглядываясь. Леннокс, как тень, последовал за мной, не задавая лишних вопросов.

Одним прохладным утром, когда вся семья снова собралась в семейной столовой, за длинным столом с чашками чая и сервированными фруктами, мы вяло пытались поддерживать разговор — о жизни в столице, новых фасонах платьев, предстоящих балах этого сезона. Темы были подобраны тщательно — лёгкие, поверхностные, заглушающие общее напряжение.

Дверь отворилась, и в комнату вошёл Леннокс — всегда безупречный, с прямой спиной и выражением вечного спокойствия на лице. В руках он нёс стопку книг и несколько писем. Один из конвертов был заметно толще остальных. Верхняя стопка книг почти полностью закрывала сургуч, и я не могла сразу разглядеть печать.

Моё сердце сжалось. С одной стороны, я надеялась, что это письмо — от герцога. С другой... боялась. Слишком многое могло быть написано на этих страницах.

— Ваша Светлость, вам письмо, — ровно произнёс Леннокс, останавливаясь возле моего места. — И книги, что вы просили принести.

— От герцога? — спросила я, не скрывая ожидания и тревоги, глядя ему прямо в глаза.

Он кивнул с невозмутимостью статуи: — Конечно, миледи. Достаточно объёмный конверт.

— Тогда я прочту его в кабинете. — Я встала, не дожидаясь вопросов от остальных членов семейства, и спокойно подошла к Ленноксу. Взяла стопку писем и книг из его рук. Он слегка наклонил голову и двинулся за мной, не нарушая тишину.

Пока мы шли по длинному коридору, он тихо напевал знакомую мелодию — детскую песенку, которую няньки пели детям перед сном. Я не сразу узнала её, но когда поняла — стало весело и тепло на душе. У него всегда была странная привычка петь, когда рядом происходило что-то странное.

Когда мы оказались вдали от чужих глаз и ушей, я взглянула на конверт. Большой, плотный, запечатанный красным сургучом. Почерк был не герцогский, но рука явно аристократическая. Печать же была вовсе не его — на ней красовался фамильный герб моей семьи.

Я резко остановилась.

— Леннокс, — произнесла я, не отрывая взгляда от письма, — вы и бровью не повели.

— Миледи, я всего лишь передал письмо хозяйке — кто я такой, чтоб проявлять любопытство.

— Вы пугаете меня, Леннокс. — усмехнулась я.

На это он позволил себе тонкую, почти призрачную улыбку. И снова зазвучала песенка — едва слышно, точно отголосок сна, который не хочешь вспоминать. А я уже не могла сдержать смеха, надеюсь никто не узнает о нашей лжи во спасение.

— Поздравляю, герцогиня. Кажется, вы выиграли войну.

Я остановилась, перевела дыхание и, не оборачиваясь, тихо сказала:

— Нет, Леннокс. Мы выиграли битву. А война только начинается.

Как же сильно я тогда переживала. Мой обман мог всплыть в любую минуту. Стоило только герцогу Террансу написать или передать, что он не в курсе никаких договорённостей — и всё рухнуло бы, как карточный дом.

А вдовствующая герцогиня не уставала слать гонцов к своему сыну. Письма уходили чуть ли не каждый второй день — вычурные свитки с тяжелыми печатями, а иногда просто пачки заботливо перевязанных бумаг. Единственное, что удерживало меня от отчаяния — это знание, что герцог редко отвечает. Ответы, если и приходили в этот замок, были лаконичны: пару слов на пергаменте или корзина заморских сладостей, редкий платок, тонкая ткань или ленты — знак того, что он получил послание, но не более. Иногда — короткое письмо, едва ли длиннее записки к ужину.

Я уже всерьёз подумывала обсудить с Ленноксом возможность подкупа одной из служанок в крыле вдовствующей герцогини — может, она смогла бы сообщать, приходят ли ответы, и что в них. Но в последний момент удержалась. Убедила себя, что это было бы неразумно. Не время. Я не совершаю ничего преступного — небольшая ложь и только.

Я решила оставить эти тревоги на потом, когда герцог вернётся. Тогда, быть может, многое прояснится само собой.

Поздно вечером, уже направляясь ко сну, я вдруг вспомнила о письме из дома. Отправителем значилась мачеха, а содержание было следующим:

Дражайшая наша дочь!

С каким теплом я думаю о тебе в эти дни! Мы с твоим папенькой очень соскучились по нашим любимым девочкам и с нетерпением ждём возможности вновь обнять тебя — как только ты вернёшься в столицу. Конечно, я понимаю: твои новые обязанности, статус и положение обязывают. Муж твой — человек, чья служба требует многих жертв, и вполне возможно, у тебя самой скоро появится важная роль при дворе. Тем не менее, мы обязательно навестим вас обоих во дворце — всего на короткий момент, чтобы не мешать делам.

С грустью узнала, что ты уехала столь поспешно, не попрощавшись. Разумеется, ты была обременена делами, и мне пришлось объяснить твоему отцу, что ты передала свои извинения через меня. Мы, конечно, приняли это с пониманием. Я уверена, герцог не имел намерения обидеть нашу семью, и просто был поглощён делами государственной важности.

Позволь выразить признательность за твою мудрую дипломатичность и мягкое влияние на супруга. Размер неустойки, который угрожал нашей семье, был для нас абсолютно неподъёмным. Искренняя благодарность тебе — и, конечно, герцогу — за то, что вопрос был решён без потерь с нашей стороны. Это говорит о многом, и твой отец весьма это оценил.

Если бы ты нашла момент — быть может, за чашкой утреннего чая — обсудить с супругом вопрос нашего отстранения от двора, это стало бы настоящим подарком для всей семьи. Думаю, ты понимаешь, как важно для твоего отца вновь появляться на приёмах и советах, как важно для Селии иметь возможность служить при дворе, где ей действительно место. А её муж, проявляя трогательную верность, отказался от предложений работы, чтобы не покидать провинцию без неё. Такая преданность достойна поощрения, не находишь?

Надеюсь на твою мудрость, тонкость и любовь к семье. Мы верим в тебя и гордимся каждым твоим шагом.

С самыми нежными чувствами,

— О, как… интересно — выдохнула я.