Времяточец: Исход

1. МИТИНГ

Рейхсмаршал Герман Геринг смотрел на воодушевлённые лица, на вскинутые в салюте правые руки, на кажущееся бесконечным море людей, обращённых лицами к трибуне.

Прожектора, знамёна, факелы – эти митинги в Нюрнберге с каждым годом становились всё более странными, всё больше походили на безумную религиозную церемонию, чем на митинг политической партии. Он обвёл взглядом других партийных лидеров и подумал – как он всегда думал в таких обстоятельствах – что со времён старых дней в Мюнхене они прошли очень долгий путь.

Встречи в дешёвых пивных, произнесение речей перед небольшим числом единомышленников с мыслями о том, хватит ли денег, вырученных продажей входных билетов, на оплату аренды пивного зала. Драки с рабочими-коммунистами, пытающимися проломить тебе череп своими пивными кружками. Они обычно покупали много пива, и складывали пустые кружки под столом, чтобы было чем кидаться, когда начнутся выступления ораторов. Редкое собрание тогда не заканчивалось битыми стёклами и кровопролитием.

Геринг с удивлением осознал, что он скучает за этими старыми временами, за пьянками и драками. Тяжело было быть богом. Или, скорее, полубогом; бог в Партии был только один. Никто из его коллег не был против своего возвышения. Им нравилось, что им поклоняются.

Геринг с искренним презрением осмотрел собравшихся у трибуны. Там были претендующий на аристократизм Риббентроп, крысёныш Геббельс, Борман – царь бюрократии. А вон там, как всегда позади, маленький Гейни...

При виде своего единственного серьёзного противника в нацистской иерархии, с лица Геринга пропала улыбка. Тощий невысокий мужчина в очках с тонкой оправой и торчащими усиками был похож на клерка-неудачника. Генрих Гиммлер: рейхсфюрер СС, глава гестапо, человек, которого в Германии боялись больше всего.

И ещё я, – подумал Геринг. Что я тут делаю? Родился в знатной семье, чем не могут похвастаться остальные, сын дипломата, герой войны, командир знаменитого эскадрона фон Рихтхофена. Он подумал о своём великолепном поместье в Каринхалле, о своей коллекции произведений искусств, в основном награбленных, и цинично улыбнулся. Ты хорошо живёшь, Герман, – подумал он, – как и все остальные.

Выше всех – всегда выше всех – сидел сам Фюрер, Адольф Гитлер, который как раз сейчас поднимался, чтобы ритуально почтить память умершего члена Партии. Мы все поднимаемся в хвосте ракеты Гитлера, – подумал Геринг. Вперёд и вверх, выше и выше.

В последнее время у него начали появляться мысли о том, как долго ещё это может продолжаться.

Исполненный энергией, как всегда заряженный обожанием огромной толпы, Адольф Гитлер медленно спускался по ступеням.

В его сознании беспомощно извивалась инопланетная сила, она чувствовала этот безмерный океан психической энергии обожающей толпы, но не могла вкусить её. Она должна освободиться, освободиться, чтобы манипулировать этими пешками на их погибель. Но она была заперта. Это единственное, что она могла сделать ради своего выживания, ради сохранения своего разума.

На мгновение Фюрер оступился из-за бушевавшей в его мозге борьбы. Придя в себя, он пошёл дальше.

Недалеко оттуда, всё это наблюдали Эйс и Доктор. Они были на вершине пологого холма, чуть в стороне от огромного круга ярких огней. Холм стоял на краю гигантской равнины, на которой собрались тысячи и тысячи людей. Несмотря на ночь, равнина была ярко освещена, гораздо ярче, чем если бы это был день. Её окружали прожектора, направлявшие в воздух столбы света, пересекавшиеся вверху так, что над центральной площадкой образовывался купол. Повсюду пылали факелы, развевались тысячи нацистских знамён на флагштоках. Но больше всего было людей – шеренга за шеренгой, колонна за колонной, в центре чёрные и коричневые униформы, а по краям толпы гражданских.

Несмотря на количество людей, была мёртвая тишина. Широкий проход разделял огромную толпу, его края обозначали штурмовики с ружьями с пристёгнутыми штыками. Единственная фигура в военной форме шла по проходу к алтарю, на котором был огромный венок.

Вокруг алтаря горели жаровни, их дым клубился вокруг одинокой фигуры. Немного постояв неподвижно, фигура вскинула руку в жёстком, почти механическом салюте. Толпа издала глубокий хриплый рёв, как будто одно гигантское существо: «Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil!» Казалось, что от этого рёва трясётся земля. На мгновение фигура замерла с поднятой рукой, а затем развернулась и пошагала обратно по центральному проходу, не обращая внимания на истерическое приветствие толпы.

Когда фигура проходила напротив их холма, Эйс узнала лицо того мужчины в шинели, который полз к ним по улице, страдая от боли. Теперь он был старше, набрал вес. Его белое лицо стало более пухлым, дурацкие усики стали немного гуще. И только глаза, всё те же ярко-голубые глаза, не изменились. Казалось, что они стали ещё ярче, сияя неземным светом.

– Это он! – прошептала Эйс.

– Совершенно верно, – сказал Доктор. – Сам Адольф Гитлер. Он неплохо выглядит, правда?

В конце длинного прохода вокруг Гитлера собрался антураж из людей в униформе, и все вместе они скрылись из виду. Где-то рядом выстрелили пушки, зазвенели колокола церквей, заиграли трубы, а толпа продолжала и продолжала приветственно кричать.

– Нужно отдать им должное, – сказал Доктор. – Шоу устраивать они умеют.

Эйс удивлялась тому, как она была потрясена, как взволнована.

– Что это было?

– Наверное, Фюрер почтил память какого-нибудь усопшего славного члена нацистской партии, – сказал Доктор. – Повод не имеет значения, важно само мероприятие. Это примитивный языческий ритуал, смесь религии, политики, и отвлечения внимания. Эффектно, правда?

– Пожалуй... по-гадкому эффектно.

– Это всё инсценировано, – сказал Доктор. – Организовано, спланировано... кем-то, кто очень хорошо знает психо-динамику толпы. Этих знаний в этом веке ещё нет.

– Ему помогают?

– Я в этом уверен. Здесь был кто-то с самого начала, помнишь того, кто в меня стрелял? Я думаю, что кто-то, и вполне возможно он не один, был с ним рядом всё это время, направлял его, заботился о его карьере, усиливал его способности. Ты видела его глаза? Думаю, он под контролем, одержим.

– Времяточцем?

Доктор покачал головой:

– Сколько раз тебе говорить, это всё не в её духе. Ты же видела её в действии, у неё столько же тонкости, как у твоего нитро-9а. Эта непрямая долгосрочная манипулируя временем – совсем другое дело.

Эйс осмотрела залитую светом огромную сцену.

– Где мы? И когда, ели уж на то пошло?

Доктор задумался.

– Я бы сказал примерно через пятнадцать-шестнадцать лет после той заварушки в Мюнхене. Наш Адольф, как видишь, на вершине, но мне кажется, что война ещё не началась, судя по этим огням... Думаю, мы в Нюрнберге, на одном из больших партийных митингов. Они этим целыми днями занимаются: парады, военные игры, процессии с факелами. Много маршей и криков не дают людям думать. Ну, и речи, конечно, бесконечные речи. Думаю, сейчас как раз одна из них начнётся. Пойдём!

Толпа вытекала из огромной низины, и Доктор направился вслед за людьми.

– Постой, – сказала Эйс. – А как же ТАРДИС?

– Хорошее замечание! – Доктор вынул нечто, похожее на связку ключей, и коснулся невидимой кнопки. ТАРДИС растворилась в воздухе, звук её отправления утонул в общем гуле.

Эйс забеспокоилась:

– Эй, куда она делась?

– Припаркована в пространственно-временном континууме.

– Смотри, не потеряй своё устройство. Для экскурсий это, может быть, и хорошее место, но жить тут я не хочу.

Просто следуя за толпой, они вышли за пределы огромной площадки, прошлись по улицам живописного старого города, а затем поднялись по ступеням огромного, ярко освещённого административного здания, увешанного, как и большинство зданий в городе, огромными знамёнами со свастиками. Доктор уверенно пошёл вверх по ступеням, Эйс шла сразу за ним. В открытые двери им было видно, что огромный зал уже был набит битком.

– Давай поднимемся на этаж выше, – сказал Доктор и направился к мраморной лестнице.

Им преградил путь капитан СС в чёрной униформе:

– Верхние уровни зарезервированы для представителей партии.

Доктор посмотрел на него. Затем вынул из кармана монокль, вставил его в глаз, и посмотрел ещё раз.

– Вы знаете, кто я такой? – прошептал он. – Вы в курсе, что я здесь по личному приглашению Фюрера?

Капитан отступил:

– Прошу прощения, герр?..

– Моё имя, как и сам мой визит, не должны разглашаться. Можете обращаться ко мне «герр Доктор». Проведите меня к моей ложе.

– Сию минуту, герр Доктор, – капитан СС повёл их вверх по лестнице, прокладывая им путь в толпе. Наверху он остановился: – Герр Доктор, не будете ли любезны сказать какая у вас ложа?

Доктор недоумённо посмотрел на него:

– Самая лучшая, разумеется.

Офицер провёл их по изогнутому коридору, устеленному красной дорожкой, и открыл дверь в ложу, в которой сидели пухлый невысокий мужчина в тёмном костюме и пышная блондинка в вечернем платье.

– Эта ложа занята, – сказал капитан СС. – Освободите её!

Все огни погасли. Затем один из прожекторов снова включился, выхватив из темноты блестящую стальную трибуну. Снова длительная пауза. Затем Адольф Гитлер взошёл на трибуну. Он стоял неподвижно, глядя поверх зрителей; его голубые глаза устремились в точку на далёком горизонте. Он стоял молча поразительно долго.

Внезапно он заговорил, тенором:

– Народ Германии...

Его речь, как и его голос, была невнятной, непоследовательной, размытой. Но постепенно голос набирал скорость и силу, словно пожар на ветру. И вот уже Гитлер просто вопил, обвиняя врагов Германии, огромный смутный международный заговор евреев, большевиков, и недочеловеков, желавших уничтожить величие их страны – величие, которое он восстановил. Он просил, он умолял, он угрожал, играя на эмоциях слушателей, как музыкант-виртуоз на знакомом инструменте.

Последний раз он крикнул: «Deutschland! Deutschland! Deutschland!», взметая в воздух кулак в такт словам, вздрагивая всем телом, как кабель, который пронизывает электрический ток, и всё закончилось. Аудитория взорвалась аплодисментами. Эйс вдруг обнаружила, что трясётся, а по её щёкам текут слёзы. В темноте она услышала голос Доктора:

– Психологическое изнасилование и убийство. Так один немецкий поэт называл выступления Гитлера.

– Это было похоже на магию, – сказала Эйс. – На чёрную магию.

– Видела, как он начинал, абсолютно не впечатлял?

Эйс кивнула:

– Если бы он так и дальше говорил, его бы зафукали даже на собрании скаутов.

– Но дальше ведь он говорил совсем не так, правда? Он внезапно включил форсаж. А ты помнишь, о чём именно он говорил в своей речи?

– Вообще-то нет. Просто непонятные предупреждения о том, что Германии грозит опасность.

– Какая?

– Не знаю. Евреи, коммунисты, капиталисты, иностранцы, Армия Спасения, зелёные человечки – все!

– Именно! А можешь вспомнить какие-нибудь планы или политику, что-нибудь конкретное, что он собирается сделать для устранения этой опасности?

Она глубоко задумалась.

– Нет. Просто куча разного о крови и почве, и о священном духе арийской расы.

– Вот то-то и оно, – сказал Доктор. – Он рассуждает о неизвестных угрозах, о непонятных врагах, и расплывчато взывает к какому-то мутному духу расы. Сказочная чушь. Но ты видела, какой она произвела эффект.

Эйс кивнула:

– Я его даже почувствовала.

– Каким-то образом он полностью обходит смысл и логику, и излучает на психической волне базовые сигналы. Страх, ненависть, паранойя... Затем общность, надежда, чувство локтя. Огромные дозы грубых эмоций, изливаемых с поразительным напором.

– Так как же это делается?

– Думаю, его подкачивают энергией, используют как передатчик... – Доктор замолк, потому что распахнулась дверь их ложи.

Сердитый голос закричал:

– Руки вверх! Вы арестованы!