Врата Полуночи

Глава 18 Выясняется, что такое «избранность», как работают проклятия и существует мир

С улицы донеслись крики. Он повернулся на звук, забыв, что дверь закрыта, да и не увидеть с такого расстояния ничего. Но он опять увидел. Его оператор с тупым упорством пытался сделать шаг к двери, и каждый свой шаг сопровождал воплем, стараясь отогнать огромного серого волка, скалившего у двери в дом зубы и рычащего так, что у закладывало уши.

Женя напоминал зомби — такое же тупое выражение лица, искаженное и застывшее, словно замороженное, такая же упёртость во взгляде, замершем на одной точке. Только в кино это выполняет свою функцию: чуть напугать и выделить. Сейчас же, в реальности, Алек испытывал не просто страх — ужас, сковывающий горло и не дающий двигаться, удушающий, как летний полдень, когда девы-полудницы вышли на свою охоту.

Его бросило в жар, и на какое-то время он словно ослеп — только чернота перед глазами скакала, выделяясь то яркими пятнами, то провалами, то кружилась вокруг, норовя затянуть внутрь, в себя. Среди всего этого хаоса Алек вдруг услышал запах парного молока, совсем как у Старшей.

— Попей, сынок, попей, молоко парное, и все у тебя наладится, — сказала Старшая яга, протягивая ему глиняную кружку.

Одуряюще запахло молоком, запах смешивался с другим, душно-сладким и очень знакомым, похожий аромат, только куда более слабый и неуверенный, источали орхидеи, цветущие у матери на окне.

Алек увидел себя вдруг в доме Старшей, она вновь протягивала ему грубо вылепленную глиняную кружку и улыбалась:

— Попей, сынок. Легче станет.

Он взял предложенный сосуд из женских рук, и поднёс к губам.

Яга торжествующе улыбалась, ободряя взглядом: «Правильно, правильно, несколько глотков — и станет легче! Тут же все изменится, и голова пройдет, и все-все станет хорошо».

В ногу вцепилось неведомое чудовище, обвилось вокруг лодыжки змеиным телом и впилось в тело. Алек вздрогнул от боли и выронил кружку.

В расплескавшимся молоке, среди осколков отразилось разъярённое лицо Мирены, а змея продолжала впиваться зубами в ногу и лезла все выше, к горлу, и сил оторвать ее от себя уже не оставалось: светлая комната Старшей исказилась, пошла полосами — совсем как помехи в телевизоре, — и исчезла в пустоте.

Что-то изо всех сил раздирало Алеку щеку, и он наконец открыл глаза. Он лежал в коридоре, у немо выгибающейся двери в комнату Ольги, а кошка Мирены вылизывала его лицо шершавым язычком. Щека надсадно ныла. Алек потрогал больное место — так и есть, кровь. Баюшка от души расцарапала ему лицо.

— Я как теперь в эфир покажусь? А? — слабо спросил он. — Это ж сколько заживать будет, и сколько мне придётся грима накладывать?

Кошечка посмотрела на него большими внимательными глазами, не мигая и не отрываясь, и вывернулась, начала вылизывать себя. Свое дело она сделала, неразумного от беды избавила. А благодарности от этих лысых и ждать не приходилось, глупы слишком… Когда человек протянул руку и почесал ее осторожно между ушек, фыркнула, но не отстранилась, и лизнула руку.

— Вот ты бы еще сказала, как этого подменного духа найти. где она?

Кошечка встала, потянулась и ткнула Алека под руку: чего разлегся? Пошли, покажу. И побежала в глубину дома.

«Точно. Второй этаж!» — озарило Алека.

Голова кружилась сильнее, но тошнота отступила, и стало чуть полегче, из виска раскаленная иголка выскочила, оставив после себя ноющую, но уже вполне терпимую боль. Коридор, правда, двигался не хуже карусели, но это оказалось вполне терпимо и вселяло надежду на скорые изменения к лучшему. Почему все должно измениться к лучшему, и что конкретно должно было стать лучше, Алек не задумывался — шел к лестнице.

Ему оставалась пара шагов, не больше. Почему-то пришла уверенность, что оборотень-подменыш обязательно появится, если Алек пойдет туда, куда Мирена ходить запретила. Кстати, узнать бы, почему запретила, что там такого? Она сказала тогда, что вроде склада там, пыль… и «вам будет не интересно, а уборка займет время.». И Алек удовлетворился этим, его наверх особо не тянуло — и так было понятно, что снять жареное здесь не светит, на обычное бы хватило, а то и вовсе — отснимут-озвучат-смонтируют, а спонсор у виска покрутит и скажет более подходящее пилить, вместо скуки этой, у которой и просмотров почти не будет. Да и что может быть на старом чердаке, раритеты? Так не в кино ж они, а в Богом забытой деревеньке, куда отродясь никого необычного не заносило: ни войска гитлеровские здесь ничего не искали, ни Чингисхан по дороге золото не закапывал, ни казаки свое добро не схоронили. да какие раритеты, во имя всех богов! Легенд, и то это место не нажило толком. Но по всему выходило, что проверить надо и, как в сценарии дерьмового сериальчика, все ценности окажутся именно там.

Он не успел. До заветной лесенки под крышу оставалось несколько шагов, как еще одна дверь открылась, и в коридор выглянула Мирена.

Алек нехотя окинул взглядом девушку. Такая, как и вчера, такая же, как и ночью была. Те же рыжие волосы, которые не подчинит себе никакая косынка, те же глаза зеленые, как крыжовник, дождем омытый. Улыбка. Губы. Простая, не какая-то там столичная деваха из гламурных звездулек и папиных квартир — обычная девушка, искренняя, настоящая.

— Я к вам как раз, Мирена. Вы обещали мне кое-что рассказать сегодня, помните? Но это не к спеху, — тут же добавил он. Зрение его было обострено, и он заметил, как тень напряжения коснулась самым краешком юную хозяйку музея. Нельзя, нельзя показать, что он знает про подменыша! — Это вполне может подождать и следующего приезда. Но у меня голова болит — кислорода много, что ли, не знаю. Вы не поможете?

— Голова? Да, конечно, — голос ее был такой мягкий, такой доброжелательный. Это была самая настоящая Мирена! Но.

— Вы мне чай вчера предлагали. Можно мне такой же?

— Я вам другой сделаю, Алек, сделаю тот, который точно поможет.

— Ну, или другой. Не важно. Только сделайте. Пожалуйста.

— Пойдемте со мной.

Он покорно поплелся за девушкой, чувствуя себя все гаже и слабее.

Думать было сложно, и он постоянно боялся, что вот еще шаг — и что-то случится. Еще шаг — и стены сожмутся вокруг. Еще шаг — и какая-нибудь гадость из тех, что ему так и не удалось заснять у старых ведьм, оживет и вцепится в него. Еще шаг — и.

Мирена меж тем приготовила чашку, от души набросав туда разных трав. Алек мог поклясться — для вида. Никакого смысла, никакого толкового рецепта. Бросала все, что под руку попадалось, лишь бы заполнить время, пока чайник не выдаст струю пара, показывая, что готов. Но чайник все никак не хотел закипать, и Мирена все очевиднее нервничала. Отчего бы: глупый парень сам шел в ловушку, сам просил чая… Боялась, передумает, пока допотопный чайник вскипит?

Лже-Мирена вдруг засуетилась:

— Вы же не завтракали! Давайте я на стол соберу. От этого и голова болит. Легли поздно, не позавтракали. Небось и не завтракаете, одним кофе перебиваетесь с утра?

Алек, кивнул, усмехнувшись. В точку. Почти.

— Конечно, с такой-то работой нервной. Но здесь-то можно расслабиться? Поешьте нормально, увидите как полегчает сразу. Пирог вот остался вчерашний. А он на утро куда вкуснее!

Тут завозился, загрохал крышкой и чайник, и Мирена подскочила к столику, схватила прихватку. Она так стремительно делала все на кухне, так активно гремела посудой, что Алек никак не мог сосредоточиться ни на одной мысли.

— Вот, пейте, — она протягивала дымящуюся кружку, прямо-таки совала ее в руки журналисту. — Пейте-пейте. Вы же любите, когда кипяток, прямо из кипящего чайника.

— Люблю, — машинально ответил Алек, забирая напиток и тут же поставил на стол рядом. Чашка обжигала, и держать ее не было никаких сил нормальному человеку даже за ручку — настолько огненный получился чай. И как только у Мирены получалось? — Но тебе я об этом не говорил. Откуда ты об этом знаешь?

— Ольга сказала, — легко ответила лже-Мирена.

— Ольга не знает. Она со мной третий месяц всего работает. А на работе мы чаи не распиваем, некогда.

— Глупости, Алек, пей. Ты забыл, кто я? Я все знаю. Все в этом мире, — девушка приблизилась к нему вплотную и взяла несчастную чашку обеими руками. Веселые и нежные голубые незабудки, раскиданные по белому фону, расплывались, прятались в листочках, нарисованных рядом. — И про тебя — все знаю тоже, — прошептала она ему в ухо. Она улыбалась.

— Настя.

— Узнал. — прошипела девушка, счастливо скалясь и отбросив растрепавшиеся волосы назад, — узнаааалллл. вот и сссславно, милый. Мы с тобой тогда не договорили. Теперь пришла пора, да? Ты готов, да?

— Да. Готов.

Подменыш обхватила его обеими руками, скалясь и причмокивая черными губами. Алеку стало совсем не по себе, он едва мог пошевелиться, а ведьма все обнимала, все увеличивалась и росла, и переставала быть Миреной. Кожа ее потемнела, словно обуглилась и сияла, как антрацит.

— Пойдем, — прошептала она. — Теперь мы точно не расстанемся. Никогда. Никогдаааа!

— Зачем ты соврала мне? Зачем прикинулась Мирой? Тебе стоило быть собой, придти сюда. И я пошел бы за тобой, и ничего этого не потребовалось бы. Они жили бы своей жизнью, а мы с тобой…

— Мы? Да зачем ты мне нужен, милый? Зачем мне надо было приходить в своем обличии? Мне было обидно тогда, ведь ты предназначался мне, а ты так ловко выкрутился. не попал в круг. и магия не подействовала. Не подействовала! А должна была! Ты был моим, моей жертвой ночи!

— Нет, дело было не в этом.

— Не в этом? А в чем?

— Какая разница. Ты же пришла сюда? Я мечтал, что за мной.

— Милый, мечтательный Айден. Ну пусть за тобой. Почему нет? Теперь ты пойдешь со мной?

— Да. Настя. Посмотри на меня. Ну?

— Выпей чай, милый, и я посмотрю. И, может быть, даже буду благосклонна. Не так, как тогда. Ты ждал этого? Так выпей.

Алек отстранился от ведьмы и наклонился к чашке. Боже, только бы.

— Настя?

— Пей., — прошипело чудовище и подняло глаза. Этот человек слишком много задавал вопросов! Слишком много!

Взгляд ее скользнул по зеркальцу, которое Алек держал перед собой, и не смотреть она уже не могла. Медленно, словно во сне она ползла к Алеку как гигантская кобра, а он не мог шевельнуться. И также медленно затягивало ее зеркальце, покрываясь темной антрацитовой пленкой.