Врата Полуночи

Глава 1 Мы познакомимся с несколькими персонажами, но не все из них главные

Собака снова залаяла.

Потом под окном заворчало, зашаркало — Миру регулярно удивляло, как можно так громко шаркать по песчаным дорожкам — и звуки стихли. А потом настойчивый гость снова затряс ворота, и все началось по кругу.

Метод «ничего не вижу и не слышу» не сработал, придется вставать и идти. И решать. И как тетка со всем этим умудрялась справляться? А ведь при ней и экскурсий было куда больше, и Иваныч запивал куда чаще, и собаки не было — не жаловала их Магда.

Ворота снова затрясло в припадке, и пес ответил тем же.

— Не тряси, не тряси, ирод, нету севодни ничего, тебе говорят! Завтра приходи, завтра экскурсия. А сегодня нету никого!

— Так и мы не на экскурсию! Открывай, дедушка. Мы по договоренности к… да, к Мирене. Правильно же приехали? Советская улица, дом семнадцать, Усадьба-музей «Старина». Или не туда?

— Не работает, завтра экскурсия, — гудел Иваныч.

— Не, нам экскурсия не нужна, мы к Мирене. Открывай! Ждет нас хозяйка твоя, ждет! Спроси сходи. Снимать ее будем, а потом в телевизоре покажут!

— С телевизора, что ль? Не надо нам никого, — упорно сопротивлялся Иваныч сомнительной чести попасть «в телевизор».

Иваныч сопротивлялся, незваные гости тоже, пес заходился в лае. И конца этому не предвиделось.

Все как-то складывалось не так.

Мир двоился, и это было неправильно.

Совсем как когда-то.

Придется вставать, бросать все дела, которые в разы важнее этого мира, и разбираться, кому же на этот раз понадобилось видеть саму Мирену.

Смешно, конечно, в её-то возрасте. Но дар был, и люди это знали. И дар был таков, что даже тетка Магда периодами побаивалась Богом данной «племянницы».

На днях, в аккурат в грядущее полнолуние, Мире исполнялось двадцать четыре года. Хороший возраст, если уверен, что все у тебя впереди, и главное — только светлое будущее. И прошлое ничего: уже есть, что вспомнить, а сожалеть пока что не о чем.

Мирена свое прошлое ненавидела. И старалась не вспоминать. А что вспоминать — детский дом? Мать свою она не помнила совсем, и, хотя до семи лет прожила в родном доме, уютном и красивом — это Мира помнила отчетливо — любимой дочкой в сонном пыльном поселке с гордой прибавкой «городского типа», носила бантики и бегала с подружками, никакой образ не появлялся перед ней при слове «мама».

Зато все остальное забыть если и хотелось, то оказалось невозможным. А уж если такая мелочь была невозможна для Миры… значит и никому было не справиться.

Мать умерла, когда девочка с диковинным для глухой деревни именем Мирена собиралась стать первоклассницей. Белые гольфы и белая блузка были, еще были казенный портфель и линейка, гладиолусы в вазе на столе учителя и раздражающе-зеленая доска, потрепанная, как и все вокруг.

Чудеса начались позже. Ей было уже лет четырнадцать — самое время перестать верить в то, что желания сбываются — когда ее разыскала тетка, какая-то дальняя родня. Никаких теток Мира не помнила и совершенно была уверена, что все это если не ошибка, то совершенно точно очень большое надувательство. Товарки уже давно разъяснили ей, что детей постарше выбирают для пособий или для помощи в крестьянской семье, где работы всегда хватает, и то — редко, если повезет. На памяти Миры не «повезло» еще никому. Повезло ли ей с обретенной родственницей — предстояло еще выяснять.

Борясь со странным предчувствием и ощущением, что мир раздваивается перед ней, показывая свою истинную сущность, Мира собралась в дорогу. Тетка жила в соседней области километров за триста от интерната, и путь предстоял неблизкий, с несколькими пересадками и пешими путешествиями. Это пугало куда меньше, чем неизвестность, поджидающая ее на месте. К слову, добрались они относительно легко.

Не удосужившись осмотреться по прибытии, утром Мира была крайне удивлена. Захламленную комнату наполнял душный аромат сушеных трав вперемежку с пылью, и вообще вся комната — единственная в доме — выглядела нежилой и затхлой. Загаженный стол занимали бутылки темного стекла, ступки с мерзкой по виду и запаху гадостью, пухлые блокноты с желтыми вываливающимися страницами, а пятна от кофе, казалось, въелись в столешницу и взирали на всех входящих с немым укором. Закутанная в платок хозяйка казалась оболочкой, из-под которой проглядывало что-то звериное, страшное и нездешнее.

Тетка была не просто странной. Приземистая и крепкая, она казалась простой крестьянской бабой с одной мыслью во взгляде — как бы выгадать. Где и чем — не важно, лишь бы всё в дом. Хитрая той особой крестьянской хитростью, которая помогает выжить, казалось, она и не видит ничего больше. Вот и племянницу забирает: «Доброе дело, о душе пора думать», — твердили соседи. «Да никто ты мне. А вот доглядишь меня, а я тебе дом, чем плохо? Нужны мы друг другу», — заявляла тетка, помешивая почти несъедобный суп в кастрюльке. Кухня явно была не её коньком. Мира давилась дурно пахнущей жижей под жестким взглядом и ненавидела, сама не разбирая, что — то ли тетку, с её бесконечными попытками приготовить, то ли дом, то ли все сразу. Обычная. Самая обычная тетка, каких много. И мысли обычные, и всё — обычное тоже. Но как-то слишком. И нет-нет, да и виделось под этой оболочкой рано повзрослевшей Мире совсем другая женщина — дикая, темная, властная. И тоже — ненавидящая всё и всех.

Что ж, скрывать себя Мира тоже умела. Сначала неосознанно, от страха — не хотела выделяться, ибо понимание «я не такая» пришло слишком рано. А затем и осознанно — научилась пользоваться своим даром, создавала видимость безобидной дурнушки и всё хотела попробовать нечто большее. Но и останавливало каждый раз что-то — осознание ли, что время еще не пришло, а может и страх разбудить нечто, с чем можно ведь и не справиться — не зная да не умея.

Но куда больше Мирену в её новом статусе приемыша-приживала злила необходимость подчиняться странным правилам. Кроме уборки донельзя загаженной комнаты и кормления живности, в изобилии бродившей везде, где вздумается и где вздумается же гадившей, требовалось от Миры достаточно: тетка все время выгоняла её с поручениями из дома, как только приходила пора варить обед. Лицезреть приготовление ужина и завтрака дозволялось. Еще в обязанность Миры вменялось посещение леса, поля, луга или кладбища — любого места, которое указывала тетка ив то время, в которое той могло заблагорассудиться вытащить воспитанницу из кровати: в полночь так в полночь, в три утра — так в три утра. До поры до времени Мира покорно вылезала из постели и брела, куда посылали, но все чаще задавалась вопросом — зачем?

Ей давно стало понятно, что приобретенная «родственница» — родственница ей только в подделанных документах. А вот саму Миру она выбрала не случайно, угадав в ней сродный со своим дар, силу. Но учить, а тем более передавать что-то — не спешила. Готовила к чему-то, подсыпая в обеденную похлебку свои загадочные порошки? Что? Мира терялась в догадках, но все меньше хотела тупо подчиняться, есть непонятное варево и задыхаться в невозможности что-то изменить. И тогда она сбежала.

Года с теткой ей хватило, чтобы немного понимать, чего она хочет, а вот чего стоит ее сила — так и оставалось скрытым. И не было рядом никого, кто указал бы ей путь. Или просто помог. Покидая загаженную комнату в деревенской усадьбе Мирена как-то не учла, что никто не собирается кормить ее — хотя бы и гадостью, заботиться о крыше над головой в дождь и о ночлеге. Пришлось научиться делать все это самой. Думая, что она готова ко всему и все видела, она теперь действительно увидела. Если не все, то многое. И большая часть этого увиденного совершенно не понравилась девушке. Но пути назад она не видела. Скиталась по заброшенным домам, промышляла на вокзалах, узнавая жизнь в самом неприглядном ее виде. Плакала от злости и невозможности выйти из этого замкнутого круга, но возвращаться куда-либо — к тетке или в интернат — не спешила. Что-то — предчувствие? или осознание? — не давало ей изменить свое положение. И если со стороны это виделось и даже казалось возможным, то сама Мира не могла ничего решить — словно кто-то накинул ей платок на глаза.

Она просто ждала. Не понимала — чего, не знала — зачем, но ждала. Иногда ей казалось, что ожидание завершится с появлением прекрасного принца — кто в шестнадцать лет не жаждал получить принца на белом коне, в сияющих на солнце доспехах? Или без коня и доспехов, ладно уж — можно любого, даже в грязном жигуленке, дышащем на ладан. Но принцы не спешили. А то, что появлялось на пути девушки — было… не тем. Не таким. Должно было случиться что-то еще, что-то. другое? Смириться бы с тем, что подобные предчувствия — морок, только Мира все равно ждала. И на вокзале, где сердобольные продавщицы изредка отдавали ей просроченное — «все равно выбрасывать» — ждала. И прячась от полиции — ждала. И зарабатывая на вокзале — какими только способами иногда не зарабатывая, законными и не очень, или даже очень незаконными — все еще верила, что что-то можно изменить. До определенной поры.

Потом — перестав ждать — она стала безразличной. Машинально меняя станции и городки, сливающиеся в ее памяти в единую серую массу, Мирена не думала, что дальше. Движение хоть как-то избавляло от мыслей, и новые впечатления пресекали возможность задуматься. А для нее именно это и стало главным — не думать, просто быть, просто.

Потом началось отчаяние. На самом деле — закономерный итог, потому что никак по-другому нельзя было закончить тот кошмар, в который погрузилась Мира. Часто ей казалось, что все, дно достигнуто и нельзя падать ниже, но как Алиса в кроличьей норе — все летела и летела вниз. А потом что-то произошло.

Это самое «что-то» Мира потом называла срывом масок — красиво, романтично и с надеждой, так на ее взгляд это звучало. Ее нашла тетка. Только больше она не пряталась от Миры — и перед ней, среди людского потока отъезжающих и возвращающихся, среди мусора и обрывков, была совсем иная женщина. Та самая, дикая своей темной красотой — или уродством, это как посмотреть и как оценить — настоящая, без масок и тайн.

— Пойдем домой, Мира. Теперь ты готова, — и Мирена поверила. Она вернулась в сонный город, наконец-то поняв и приняв себя и свою силу. Куда там было тетке Магде до собственной воспитанницы!

И Магда только улыбалась, наблюдая, как расцветает новая сила, как Мира превосходит в знаниях своего учителя — редко кому из живущих в чуждом людском мире выпадает такая удача. Стоило ли только радоваться своей избранности?

До поры удавалось скрывать все. Но традиционная история о помощи и всеобщей ненависти в незначительных модификациях могла все равно произойти. Магда как умела, старалась обезопасить себя и Миру, но тоненький ручеек жаждущих прикоснуться к тайным силам и решить свои проблемы за их счет все равно тек. Амулеты Магда делала работающие, настойки из трав — действительно помогали, если кому-то удавалось убедить хозяйку усадьбы ими поделиться. Мира из этого круговорота была удалена. Росла себе в удовольствие, вбирала силу и даже не подозревала, что счастлива.

А потом дом на отшибе превратился в музей. Крестьянский быт, такой популярный, с игровыми локациями — совсем как сейчас модно — уже не котировался настолько явно, как раньше. А вот мифический быт древних, поклонявшихся миру, славян? как нельзя лучше подходил для этого дом на отшибе. Он поднимался к облакам, как будто хотел коснуться неба, а стены, украшенные деревянной резьбой и расписанные цветами, производили впечатление свидетеля той самой старины, о которой призван был рассказать. Дом ждал туристов, ищущих успокоения и отдыха. Но скрывал тайн куда больше.

Задумывался ли ты, читатель, когда входил в огромную комнату курной избы, о том, как смотрят на мир дома? Маленькие окошки, как глаза, приоткрывают перед домом тайны всех проходящих и проезжающих мимо — только постарайся посмотреть наружу глазами дома. А огонь в печке? А пучки трав, развешенные на протянутых веревках по комнате? Да мало ли, что можно увидеть. Главное, постарайся посмотреть в суть вещей, заглянуть внутрь — чтобы не просто увидеть предметы, а для того, чтобы понять — это все единый мир, переплетенный с реальностью и своей собственной магией. Вот деревянные ступени — куда они тебя приведут, читатель? А вон та тропка? Посмотри, она теряется в зарослях малинника — очередной локации музея. Давай пройдем по ней и ничего, что там кусты — вот видишь, они расступаются, чтобы открыть свою тайну: за домом протекает речушка, совсем мелкая, прозрачная. Среди камней и течения резвятся серебристые мальки и солнце отражается в воде — глаз не оторвать. Мостик — даже слишком добротный, чтобы быть просто мостиком через ручей — выдержит любого туриста, и не одного. Но шагнуть на него удавалось не всякому. Конечно, из-за заграждающей путь цепочки, не иначе, с табличкой «Частная территория, просьба не заходить». А еще — из-за странного чувства — не страха, конечно, нет! Чего там бояться, за мостиком? Да и сам мостик выглядит крепким… наверное… но ведь хозяин просит, значит — уважим, правда, читатель?

Каждый раз, возвращаясь в дом и поднимаясь по деревянному крыльцу к резной двери, Мира не могла отделаться от мысли, что больше не хочет всего этого. И долг хранителя и привратника уже тяготит ее, не дает вздохнуть и выполнить свою миссию, после которой она наконец-то сможет стать свободной.

И все было бы проще, будь музей — и должность хранителя музейного фонда — той самой загвоздкой. Все было бы проще, ограничься жизнь Мирены только миром людей и лесом. Это все можно стерпеть и вынести. Сложнее быть привратником. Куда сложнее — иметь силу. И совсем невозможно — понимать, все-все понимать и не иметь возможности изменить.