Воронцов. Перезагрузка. Книга 8

Глава 22

Следующие несколько недель прошли в напряжённой работе. Механический молот оказался настолько успешным, что Давыдов распорядился сделать ещё три таких же для кузнечного цеха. Григорий с братьями Волковыми взялись за дело с энтузиазмом — теперь они уже не нуждались в моих постоянных подсказках, работали почти самостоятельно.

Я же сосредоточился на следующем этапе — паровом двигателе. Савелий Кузьмич уже закончил изготовление деталей по моим чертежам, и теперь предстояла самая ответственная часть — сборка и запуск.

Утром того дня, когда мы планировали первое испытание парового двигателя, меня разбудил стук в дверь спальни. Я открыл глаза — за окном было ещё темно, только-только начинало светать.

— Егор Андреевич! — послышался взволнованный голос Захара. — Простите, что так рано, но от Ричарда прислали! Говорит, срочное дело, нужны вы в клинике!

Я мгновенно проснулся окончательно. Срочное дело в клинике? Это могло означать только одно — серьёзный пациент.

Я быстро оделся, не разбудив Машку. Спустился вниз, где Захар уже ждал с санями.

— Что случилось? — спросил я, садясь.

— Не знаю точно, Егор Андреевич, — ответил Захар, хлестнув вожжами. — Человек от Ричарда прибежал весь взволнованный, сказал только, что дело срочное, больной тяжёлый.

Мы помчались по ещё пустым улицам Тулы. Город только просыпался — кое-где дымились трубы, редкие фигуры спешили по своим делам. Весна наконец-то вступала в свои права — снег местами начинал таять, обнажая грязные, размокшие дороги. Сани кое-где уже не скользили, а скорее волочились по жидкой каше из земли и воды.

Когда мы подъехали к клинике, я увидел у входа несколько саней и взволнованную группу людей. Ричард, увидев меня, поспешил навстречу:

— Егор Андреевич! Слава Богу, вы приехали! У нас тяжёлый случай!

— Что произошло? — спросил я, быстро поднимаясь по ступенькам.

— Мужчина, тридцати пяти лет, — заговорил Ричард на ходу, пока мы шли внутрь. — Привезли ночью. Сильная боль в животе, большая температура — горит весь, рвота. Я осмотрел его, и боюсь, что это…

— Аппендицит, — закончил я за него.

— Именно, — кивнул Ричард. — Все признаки налицо. Боль в правой подвздошной области, защитное напряжение мышц передней брюшной стенки.

Мы вошли в палату. На кровати лежал мужчина средних лет, его лицо было бледным, покрытым испариной. Он стонал, прижимая руки к животу. Рядом стояла женщина — видимо, жена — с заплаканным лицом.

Я подошёл к больному, начал осмотр. Аккуратно прощупал живот — мужчина дёрнулся, застонал громче, когда я коснулся правой нижней части. Классический симптом. Потом медленно убрал руку — пациент вскрикнул от боли. Симптом Щёткина-Блюмберга, указывающий на раздражение брюшины.

— Сколько времени болит? — спросил я у женщины.

— С вечера вчерашнего, барин, — всхлипнула она. — Сначала думали, что-то не то съел. Но к ночи совсем плохо стало, гореть стал, его рвало…

Я посмотрел на Ричарда. Тот кивнул — его диагноз подтверждался.

— Острый аппендицит, — сказал я тихо. — Нужно оперировать. Срочно. Если не удалить воспалённый аппендикс, он может лопнуть, разовьётся перитонит. А это почти верная смерть.

Женщина побледнела:

— Оперировать? Резать будете?

— Да, — твёрдо сказал я. — Другого выхода нет. Но не волнуйтесь — это не страшно. Ваш муж будет спать под наркозом, ничего не почувствует.

— А он… он выживет? — прошептала она.

— Выживет, — пообещал я. — Если начнём сейчас.

Ричард уже отдавал распоряжения — готовить операционную, кипятить инструменты, готовить эфир для наркоза. Я повернулся к женщине:

— Вам нужно подождать снаружи. Операция займёт около часа. Мы всё сделаем.

Она кивнула, вытирая слёзы, поцеловала мужа в лоб и вышла.

Мы с Ричардом прошли в операционную. Там уже хлопотали сиделки — одна раскладывала стерильные простыни на операционном столе, другая готовила инструменты.

— Иван и Пётр здесь? — спросил я Ричарда, имея в виду двух военных лекарей, которые работали в клинике.

— Здесь, Егор Андреевич, — откликнулся один из них, высокий мужчина с проседью. — Можем чем-то помочь?

— Да, — кивнул я. — Сейчас будем оперировать. Это будет первая полостная операция в этой клинике. Хотите наблюдать?

Глаза обоих загорелись:

— Конечно хотим!

— Тогда вымойте руки, наденьте чистые халаты, — скомандовал я. — Будете ассистировать. Ричард покажет, что делать.

Я сам тщательно вымыл руки с мылом, потом протёр их спиртом. Надел чистый белый халат, который мы специально шили для операций. Ричард делал то же самое.

Пациента внесли на носилках, осторожно переложили на операционный стол. Он стонал, корчился от боли.

— Усыпляем, — сказал я.

Ричард взял маску для эфирного наркоза — специальное приспособление, которое мы сделали по моим чертежам. Это была проволочная каркасная маска, обтянутая кожей. От нее шла трубка через грушу в колбу, в которой был эфир. Я сделал несколько коротких нажатий грушей.

— Дышите глубоко, — спокойно сказал Ричард больному, накладывая маску ему на лицо. — Сейчас вы уснёте, и когда проснётесь, всё будет позади.

Пациент сначала закашлялся, но Ричард успокаивающе положил руку ему на плечо:

— Не сопротивляйтесь. Дышите спокойно.

Прошла минута. Дыхание больного стало глубже, реже. Веки начали опускаться.

— Засыпает, — тихо сказал Ричард.

Ещё через минуту пациент окончательно обмяк, дыхание стало ровным и глубоким. Ричард проверил рефлексы — приподнял веко, зрачок не реагировал на свет. Ущипнул за кожу — никакой реакции.

— Готов, — объявил он.

Ричард взял скальпель. Остро отточенное лезвие блестело в свете ламп. Два военных лекаря, Иван и Пётр, стояли рядом, не сводя глаз с операционного стола.

— Смотрите и запоминайте, — сказал я им. — Аппендэктомия — одна из самых частых неотложных операций. Каждый врач должен уметь её делать.

Англичанин наклонился над больным. Живот его был обнажён, протёрт спиртом.

— Точка разреза, — комментировал он, — правая подвздошная область, примерно на треть расстояния от пупка до передней верхней ости подвздошной кости.

Приложил лезвие к коже. Глубокий вдох. Выдох.

Разрез.

Скальпель вошёл в кожу легко, словно в масло. Тонкая красная линия появилась на бледной коже. Кровь выступила мелкими капельками.

— Губки, — протянул он руку.

Я тут же подал марлевые тампоны. Он промокнул кровь, продолжил разрез. Сначала кожа, потом подкожная клетчатка — желтоватая, рыхлая. Ещё глубже — фасция, белесая, плотная. Он рассёк и её.

— Видите, — объяснял Ричард лекарям, продолжая работать, — разрез делаем послойно. Аккуратно, чтобы не повредить лишнего. Сейчас выходим на мышцы.

Показались красные волокна косой мышцы живота. Он раздвинул их тупым путём, не разрезая — так меньше кровотечение и быстрее заживает.

— Брюшина, — прокомментировал я, наблюдая.

Ричард осторожно приподнял тонкую, блестящую плёнку брюшины на зажиме, сделал в ней небольшое отверстие. Из него показалась петля кишечника — розовая, влажная, пульсирующая.

— Расширители, — попросил он.

Пётр, один из военных лекарей, подал специальные крючки. Иван вставил их в рану, раздвинул края. Теперь операционное поле было хорошо видно.

— Ищем слепую кишку, — сказал Ричард, осторожно пальпируя внутренности. — Аппендикс отходит от неё…

Нашёл. Слепая кишка была справа, как и положено. А от неё, как червячок, отходил воспалённый аппендикс. Он был красным, напряжённым, явно заполненным гноем.

— Вот он, — указал Ричард лекарям. — Видите, какой воспалённый? Ещё немного, и лопнул бы.

Они наклонились, разглядывая. Я видел на их лицах смесь профессионального интереса и лёгкого отвращения.

— Теперь нужно его удалить, — продолжил Ричард. — Сначала перевязываем основание, чтобы не было подтекания содержимого в брюшную полость.

Я протянул ему шёлковую нить. Он аккуратно обвёл её вокруг основания аппендикса, затянул узел. Потом ещё один, для надёжности.

— Отсекаем, — он взял скальпель, одним движением отрезал аппендикс выше перевязки.

Воспалённый червеобразный отросток упал в специальный лоток. Я посмотрел на культю — из неё сочился гной.

— Видите, — показал я, — уже начиналось нагноение. Ещё день-два, и был бы перитонит.

Он тщательно обработал культю спиртом, потом погрузил её внутрь слепой кишки, наложив поверх кисетный шов.

— Теперь осматриваем брюшную полость, — объяснял он, аккуратно пальпируя внутренности. — Проверяем, нет ли других очагов воспаления, нет ли свободной жидкости…

Всё было чисто. Ричард промыл полость физраствором — это тоже было моим нововведением, основанным на знаниях из будущего.

— Ушиваем, — сказал он.

Начал послойно зашивать рану. Сначала брюшина — тонкими шелковыми нитями, оставляя кончики так, чтоб можно было достать со временем. Потом мышцы, фасция, подкожная клетчатка. И наконец кожа.

Последний узел. Готово.

Он выпрямился, потянулся — спина затекла от долгого наклона. Операция заняла около сорока минут.

— Отличная работа, Ричард, — сказал я, снимая маску с лица пациента.

Спустя минут пять, больной начал шевелиться, издавать тихие стоны — просыпался от наркоза. Это был хороший знак.

Военные лекари стояли, словно заворожённые. Иван, старший из них, наконец заговорил:

— Это… это невероятно. Я много лет служу военным врачом. Видел сотни раненых. Резал руки, ноги, доставал пули. Но чтобы так, внутри живота копаться и человек при этом не кричал, не дёргался… Это чудо какое-то.

— Это не чудо, — возразил я, снимая окровавленные перчатки. — Это наука. Эфирный наркоз, антисептика, правильная техника операции. Всё это можно освоить.

— И вы нас научите? — с надеждой спросил Пётр.

— Научим, — пообещал Ричард. — Для этого клиника и создавалась. Чтобы обучать врачей современным методам.

Пациента перенесли в палату. Он уже приходил в себя окончательно, открыл глаза, растерянно огляделся.

— Всё позади, — успокоил я его. — Операция прошла успешно. Сейчас будете отдыхать.

— Живот… не болит, — удивлённо пробормотал он.

— Это временно, — предупредил я. — Когда наркоз пройдёт совсем, будет болеть. Но не так сильно, как было. И это будет боль заживления, а не болезни.

Я вышел в коридор, где ждала жена пациента. Увидев меня, она вскочила:

— Ну как он? Жив?

— Жив, — улыбнулся я. — Операция прошла успешно. Ваш муж будет здоров.

Она разрыдалась — от облегчения, от радости. Я неловко похлопал её по плечу, не зная, как ещё успокоить.

— Можно к нему? — всхлипнула она.

— Можно, но ненадолго, — разрешил я. — Ему нужен покой.

Она кинулась в палату. Я проводил её взглядом, потом повернулся к Ричарду:

— Нужно поставить ему капельницу. С физраствором и глюкозой. Поддержать организм.

— Уже приготовил, — кивнул Ричард, показывая на столик, где стояла стеклянная бутыль с жидкостью, к ней была подключена трубка с иглой на конце.

Мы вернулись в палату. Жена сидела у кровати, держала мужа за руку, тихо плакала.

— Извините, — сказал я, — нужно ещё одну процедуру провести.

Я взял руку пациента, нащупал вену на сгибе локтя. Протёр кожу спиртом. Передавил ремнем руку выше локтя. Потом взял иглу — одну из тех, что ювелир делал, Савелий Кузьмич серебрил.

Аккуратно ввёл иглу в вену. Показалась капелька крови — попал. Зафиксировал иглу приготовленным отрезком ткани, открыл зажим на трубке.

Физраствор потёк по трубке, начал капать в вену.

Жена смотрела на это с ужасом и благоговением:

— Батюшки, что это? Прямо в кровь льётся?

— Это лекарство, — объяснил я. — Поддержит его силы, поможет быстрее восстановиться.

Военные лекари, наблюдавшие за процедурой, переглянулись. Иван перекрестился:

— Господи, да это же прямо… прямо чудо какое-то.

— Не чудо, — снова повторил я. — Наука. Хотите научиться — Ричард начнёт цикл лекций по современной хирургии, там все и будет рассказывать.

Они согласно закивали.

Я вышел из клиники, когда солнце уже поднялось высоко. Захар дремал в санях, но, увидев меня, тут же выпрямился:

— Ну как, Егор Андреевич? Всё хорошо?

— Всё отлично, Захар, — устало улыбнулся я. — Человека спасли.

— Слава Богу, — он перекрестился.

По дороге домой я думал о том, что произошло. Первая успешная операция по удалению аппендицита в России начала XIX века. Нет, скорее всего, не первая в этом мире — хирурги и здесь пытались оперировать при перитоните, но выживаемость была ничтожной. А вот первая с применением эфирного наркоза, антисептики и современной техники — это точно.

Дома меня встретила Машка. Она уже проснулась, сидела за столом с чаем.

— Егорушка! — обрадовалась она. — Ты где с утра бегал?

— В клинике, солнышко, — я обнял её, поцеловал. — Срочная операция была.

— И как? — забеспокоилась она.

— Всё хорошо, — успокоил я. — Пациент выжил, уже пришел в себя.

Она облегчённо выдохнула:

— Ты молодец. И Ричард тоже молодец.

Бабушка вышла из кухни:

— Внучок, ты, наверное, голодный? Сейчас Матрёна разогреет…

Но я её остановил:

— Бабушка, потом. Мне нужно на завод. Сегодня же запуск парового двигателя!

Я совсем забыл в суете операции. Мы договаривались с Савелием Кузьмичом испытать паровую машину именно сегодня.

— Захар! — позвал я. — Едем на завод!

Он вздохнул — видимо, надеялся на отдых — но послушно пошел обратно во двор.

Когда мы прибыли на завод, там уже собралась толпа. Савелий Кузьмич, Григорий, братья Волковы, Семён Кравцов, Фёдор Железнов, человек двадцать других мастеров. Генерал Давыдов стоял поодаль, руки за спиной, лицо непроницаемое.

— Егор Андреевич! — окликнул меня Григорий. — Мы уже всё подготовили! Котёл заполнен водой, топка загружена углём, все соединения проверены!

Я подошёл к паровой машине. Она стояла в отдельном помещении, которое специально оборудовали для неё. Массивная конструкция из железа и меди — котёл, цилиндр с поршнем, маховик, трубы.

Это была усовершенствованная версия той машины, что мы делали в Уваровке. Котёл был больше, мощнее. Я внедрил трубчатую конструкцию — множество тонких трубок проходили через топку, нагреваясь гораздо эффективнее, чем один большой объём воды. Плюс добавил конденсатор — отработанный пар не выбрасывался в атмосферу, а конденсировался обратно в воду, экономя её и повышая эффективность.

— Зажигаем? — спросил Савелий Кузьмич, держа в руке горящий факел.

— Зажигайте, — кивнул я.

Он поднёс факел к угольной закладке в топке. Уголь затлел, начал разгораться. Языки пламени потянулись вверх, облизывая трубки котла.

Теперь нужно было ждать. Пока вода нагреется до кипения, пока пар наберёт достаточное давление.

Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать.

— Егор Андреевич, а долго ждать? — не выдержал Семён Кравцов.

— Ещё немного, — ответил я, наблюдая за котлом.

Медленно, но верно пар стал собираться.

— Давление растёт! — обрадованно сообщил Григорий.

Прошло ещё десять минут.

— Готово, — сказал я. — Открываем клапан подачи пара к цилиндру.

Григорий повернул рукоятку клапана. Послышалось шипение — пар пошёл по трубе к цилиндру.

Поршень внутри цилиндра начал двигаться. Медленно сначала, потом быстрее. Шток поршня ходил взад-вперёд, приводя в движение кривошипно-шатунный механизм.

Маховик начал вращаться.

Сначала медленно, рывками. Потом плавнее, быстрее. Набирая обороты.

Паровая машина работала!

Я стоял, завороженный этим зрелищем. Массивный железный маховик, диаметром больше метра, вращался, набирая скорость. Шток поршня ходил туда-сюда с размеренным ритмом.

По помещению разносился звук работы машины — шипение пара, лязг металла, мерное постукивание поршня.

— Работает! — восторженно выдохнул Савелий Кузьмич. — Господи, она работает!

Мастера зашумели, загудели. Кто-то хлопал в ладоши, кто-то крестился, кто-то просто стоял с открытым ртом.

Давыдов подошёл ближе, долго смотрел на вращающийся маховик. Потом повернулся ко мне:

— Егор Андреевич, это действительно работает. Машина, которая сама вырабатывает силу из огня и воды.

— Именно, — кивнул я. — Теперь там, где нет реки, где нет возможности сделать пневматику, можно ставить паровые двигатели. Эта машина может стоять где угодно — достаточно угля и воды.

— И какую мощность она даёт? — практично спросил генерал.

— Сейчас покажу, — я подошёл к маховику, где был установлен специальный механизм для передачи вращения на вал. — Григорий, подключай ремень к станку!

Мы заранее установили рядом токарный станок. Григорий накинул кожаный ремень на шкив маховика и на шкив станка. Ремень натянулся, и станок ожил — его вал начал вращаться, приводимый в движение паровой машиной.

— Дайте заготовку! — попросил я.

Фёдор Железнов подал железный пруток. Я остановил движение станка, зажал пруток в патроне и снова запустил станок. Поднёс резец. Металл начал сниматься ровной стружкой, станок работал плавно, без рывков.

— Видите? — обратился я к мастерам. — Паровая машина может вращать станки, молоты, насосы — что угодно. Это универсальный источник энергии.

Давыдов кивнул:

— Убедительно. Егор Андреевич, сколько времени нужно, чтобы изготовить ещё несколько таких машин?

Но прежде чем я успел ответить, Давыдов добавил:

— Кстати, Егор Андреевич, совсем забыл сообщить. Григорий начал обучение в школе мастеров. Первая группа уже приехала — десять человек с разных заводов империи.

Я приподнял брови:

— Уже? Быстро вы управились.

— Иван Дмитриевич постарался, — усмехнулся генерал. — Разослал письма ещё месяц назад. Мастера приехали позавчера. Вчера Григорий провёл первое занятие.

— И как прошло? — заинтересовался я.

Давыдов поморщился:

— Честно? Не очень. Мастера вели себя… скажем так, высокомерно. Они ведь с крупных заводов — Сестрорецкого, Ижевского, Петербургского монетного двора. Считают себя лучшими в своём деле. А тут их учить собрались какие-то тульские оружейники.

— Понятно, — вздохнул я. — Где они сейчас?

— В учебной мастерской. Григорий скоро должен начать вторую лекцию. Хотите посмотреть?

— Конечно хочу, — я повернулся к остальным. — Савелий Кузьмич, присмотри за машиной. Григорий, пошли.

Мы с Давыдовым и Григорием направились к административному корпусу, где была оборудована учебная мастерская. По дороге я расспрашивал Григория о первом занятии.

— Ну, Егор Андреевич, — признался он, — было тяжело. Я начал объяснять про важность точности, про стандартизацию деталей. А они… они переглядывались, усмехались. Один даже прямо сказал: «Мы тридцать лет на заводе работаем, нас учить не надо».

— И что ты ответил?

— Я сказал, что опыт — это хорошо, но есть вещи, которые можно делать лучше. Что новые методы уже доказали свою эффективность здесь, на нашем заводе. Но вижу — не верят.

Мы вошли в учебную мастерскую. Это было большое помещение с высокими окнами, вдоль стен стояли верстаки с инструментами, в центре — длинный стол для теоретических занятий.

За столом сидело десять мужчин разного возраста — от двадцати с небольшим до пятидесяти. Все в рабочей одежде, с мозолистыми руками мастеров. Лица у большинства были скучающие, кто-то откровенно зевал.

Увидев генерала Давыдова, они привстали, но без особого энтузиазма. На меня же посмотрели с любопытством — явно не ожидали увидеть столь молодого человека.

— Господа, — обратился к ним Давыдов, — позвольте представить — Егор Андреевич Воронцов, главный технический консультант завода. Именно он разработал те технологии, которым вас будут обучать.

По лицам мастеров пробежала волна скептицизма. Один из них, мужчина лет сорока пяти с седеющей бородой, откровенно хмыкнул. Я узнал тип — старый мастер, уверенный в своём превосходстве, считающий, что молодому учить его нечему.

— Здравствуйте, господа, — поздоровался я, подходя к столу. — Как я понял, вчера вам рассказывали о важности стандартизации?

— Рассказывали, — буркнул тот самый седобородый. — Только мы и без рассказов знаем, как детали делать. Тридцать лет на Сестрорецком заводе — это вам не шутки.

— Как вас зовут? — вежливо спросил я.

— Пётр Алексеевич Семёнов, — он выпрямился с вызовом.

— Пётр Алексеевич, скажите, — я подошёл ближе, — если вам нужно заменить сломанную деталь в механизме, сколько времени это займёт?

Он нахмурился:

— Ну… смотря какая деталь. Если простая — час-два. Если сложная — день, может, два.

— А почему так долго?

— Потому что нужно снять мерки со старой детали, выточить новую точно такую же. А это время требует. — Он смотрел на меня, как на непутевого подмастерья, которому объясняли элементарные вещи.

— Верно, — кивнул я. — А теперь представьте, что у вас есть запас одинаковых деталей. Совершенно одинаковых, сделанных по одному чертежу, с точностью до десятой доли миллиметра. Сломалась деталь — вы просто берёте новую из запаса и вставляете. Пять минут работы вместо дня. Вот для чего нужна стандартизация.

Семёнов помолчал, явно обдумывая мои слова. Несколько других мастеров переглянулись — на их лицах появился проблеск интереса.

— Звучит хорошо, — осторожно сказал один из тех, кто помоложе. — Но как добиться такой точности? Рука человека не может делать абсолютно одинаково каждый раз.

— Правильный вопрос, — одобрил я. — Рука человека действительно не может. Поэтому мы используем инструменты, которые помогают контролировать точность. Григорий, покажи штангенциркули.

Григорий достал из шкафа десяток штангенциркулей — тех самых, что мы делали с мастерами раньше. Я взял один, показал всем:

— Вот этот инструмент называется штангенциркуль. Он позволяет измерять размеры с точностью до десятой доли миллиметра. Смотрите, как он работает.

Я взял со стола железный пруток, зажал его между губками штангенциркуля, показал шкалу:

— Видите? Диаметр ровно двадцать миллиметров. Теперь возьмём другой пруток.

Измерил второй — девятнадцать и восемь десятых миллиметра.

— Разница небольшая, на глаз не видна. Но если эти прутки нужны как оси для механизма, один войдёт свободно, а другой будет заедать. Вот почему важна точность.

Мастера наклонились, разглядывая штангенциркуль. Даже Семёнов потянулся, чтобы лучше видеть.

— А можно попробовать? — спросил молодой мастер.

— Конечно, — я протянул ему инструмент. — Сейчас каждому дадим по штангенциркулю, и вы сами попробуете измерять.

Григорий раздал инструменты. Мастера начали с интересом их изучать, пробовать измерять разные предметы на столе. Я ходил между ними, подсказывал, поправлял, когда кто-то держал штангенциркуль неправильно.

— Видите, — объяснял я, — главное правило стандартизации — сначала измерь, потом делай. Не на глазок, не «примерно», а точно. Для этого и нужны измерительные инструменты.

— Егор Андреевич, — поднял руку один из мастеров, — а если у нас на заводе нет таких инструментов?

— Сделаете, — просто ответил я. — Один мастер-инструментальщик может за неделю изготовить десяток штангенциркулей. А польза от них будет огромная.

Семёнов, который до этого молчал, изучая свой штангенциркуль, наконец заговорил:

— Егор Андреевич, допустим, мы научимся точно измерять. Но как научить всех мастеров делать детали одинаково? У каждого своя манера работы, свой почерк.

— Отличный вопрос, Пётр Алексеевич, — обрадовался я. — Сейчас покажу.

Я подошёл к доске, висевшей на стене, взял мел и начал рисовать:

— Смотрите. Допустим, нам нужно сделать вот такую деталь — втулку. Внешний диаметр пятьдесят миллиметров, внутренний — тридцать, длина — сто. Что делает мастер по старинке? Берёт заготовку, на глазок вытачивает, проверяет — не подошло, снимает ещё немного металла, проверяет снова — опять не подошло… И так пока не получится более-менее правильно.

Мастера согласно закивали — именно так они и работали.

— А теперь новый способ, — я продолжил рисовать на доске. — Мастер получает чертёж с точными размерами. Получает шаблон — эталонную деталь, с которой можно сверяться. И получает набор калибров — специальных инструментов для проверки размеров. Внешний диаметр проверяет скобой, внутренний — пробкой. Если калибр входит — размер правильный. Если нет — нужно ещё снимать металл.

Я повернулся к ним:

— При таком подходе даже начинающий мастер может сделать деталь с нужной точностью. Потому что у него есть чёткие инструкции и инструменты для контроля.

— А где взять эти калибры? — спросил ещё один мастер.

— Сделать, — ответил я. — Один раз, очень точно, по эталону. А потом использовать для проверки всех последующих деталей. Мы здесь, на заводе, уже делаем калибры для самых ходовых размеров. Григорий, покажи.

Григорий открыл ящик и достал несколько металлических скоб и пробок разного размера. Мастера стали передавать их из рук в руки, изучать.

— Видите надпись? — показал я на одной из скоб. — «Диаметр 30 мм, допуск +/- 0,1 мм». Это значит, что деталь должна быть от 29,9 до 30,1 миллиметра. Если скоба надевается — размер правильный. Если не надевается — деталь слишком толстая. Если болтается — слишком тонкая.

Семёнов взял скобу, покрутил в руках, приложил к прутку на столе:

— Понятно. Простой способ проверки. Не нужно каждый раз измерять штангенциркулем.

— Именно, — подтвердил я. — Это экономит время и исключает ошибки.

Я видел, как меняются лица мастеров. Скептицизм постепенно уступал место заинтересованности. Они начинали понимать, что речь идёт не о какой-то абстрактной теории, а о конкретных инструментах и методах, которые могут облегчить их работу.

— А теперь самое интересное, — сказал я. — Давайте проведём эксперимент. Григорий, у нас есть заготовки для упражнения?

— Есть, Егор Андреевич, — он принёс ящик с одинаковыми железными прутками.

— Отлично. Господа, задание простое — выточить из этого прутка втулку. Внешний диаметр сорок миллиметров, внутренний — двадцать пять, длина — пятьдесят. Пётр Алексеевич, вы будете работать по-старому — на глазок, проверяя штангенциркулем. А вы, — я указал на молодого мастера, — будете работать с калибрами. Посмотрим, кто быстрее и точнее справится.

Семёнов хмыкнул:

— Принимаю вызов.

Оба мастера прошли к токарным станкам. Григорий дал Семёнову штангенциркуль, а молодому мастеру — набор калибров и шаблон готовой детали.

— Начали! — скомандовал я.

Оба мастера взялись за работу. Семёнов действовал уверенно, с опытом тридцатилетнего стажа — быстро зажал заготовку, поднёс резец, начал снимать металл. Периодически останавливался, измерял штангенциркулем, продолжал работу.

Молодой мастер работал медленнее, зато постоянно проверял размеры калибрами. Снял немного металла — проверил. Ещё немного — снова проверил.

Семёнов закончил первым. Он вытащил деталь из станка, ещё раз измерил штангенциркулем, довольно кивнул:

— Готово. Точность — в пределах допуска.

Молодой мастер работал ещё минут пять. Наконец тоже закончил.

Я взял обе детали, положил рядом на стол. Достал штангенциркуль, начал тщательно измерять каждую в разных местах.

Деталь Семёнова:

— Внешний диаметр: 40,3 мм на одном конце, 39,8 мм на другом. Разница в полмиллиметра.

— Внутренний диаметр: 25,2 мм в начале отверстия, 24,7 мм в конце. Отверстие коническое.

— Длина: 50,4 мм.

Деталь молодого мастера:

— Внешний диаметр: 40,0 мм по всей длине.

— Внутренний диаметр: 25,0 мм по всей длине.

— Длина: 50,1 мм.

Я показал результаты всем:

— Смотрите. Пётр Алексеевич справился быстрее — ему потребовалось минут пятнадцать. Но его деталь имеет заметные отклонения от заданных размеров. А деталь его коллеги, хоть и делалась дольше — минут двадцать — практически идеальна. Почему?

— Потому что я постоянно проверял калибрами, — сказал молодой мастер. — Снял немного — проверил. Если нужно — снял ещё. Не торопился, делал аккуратно.

— Верно, — кивнул я. — А теперь представьте, что вам нужно сделать не одну такую деталь, а сто. Или тысячу. И все они должны быть одинаковыми, чтобы взаимозаменяться. Какой подход лучше?

Семёнов молчал, разглядывая обе детали. Наконец он вздохнул:

— Понял. Если делать много одинаковых деталей, то калибры действительно удобнее. Точнее и надёжнее.

— И быстрее, — добавил я. — Потому что мастер не тратит время на постоянные измерения штангенциркулем. Проверил калибром — подходит или нет. Всё.

Я обвёл взглядом всех мастеров:

— Господа, вот в чём суть стандартизации. Это не попытка заменить мастерство машинами. Это способ сделать работу проще, быстрее и точнее. Освободить мастера от рутины, дать ему инструменты, которые помогут не ошибиться.

По лицам мастеров было видно — они убедились. Высокомерие и скептицизм исчезли. Вместо них появился искренний интерес.

— Егор Андреевич, — Семёнов поднял руку, — а чему ещё вы можете нас научить?

Я улыбнулся:

— Многому. Григорий расскажет вам про пневматические системы, про вентиляторы для горнов, про механические молоты. Покажет паровую машину. Объяснит, как рассчитывать прочность деталей, чтобы они не ломались. За месяц обучения вы узнаете столько нового, что ваши заводы потом скажут вам спасибо.

— А вы тоже будете нас учить? — спросил молодой мастер.

— Буду приходить на лекции, показывать принципы, отвечать на вопросы, — пообещал я. — Но основную работу ведёт Григорий. Он отличный мастер и хороший учитель. Доверяйте ему.

Григорий покраснел от такой похвалы, но выпрямился с гордостью.

Давыдов, молча наблюдавший всю сцену, подошёл ближе:

— Ну что, господа мастера, готовы учиться?

— Готовы, господин генерал! — ответили они почти хором.

— Отлично, — довольно сказал он. — Тогда продолжайте. А мы с Егором Андреевичем пойдём.

Мы вышли из мастерской. Когда дверь за нами закрылась, Давыдов расхохотался:

— Егор Андреевич, вы волшебник! Я вчера видел этих мастеров — они смотрели на Григория как на мальчишку, который вздумал их учить. А сейчас готовы ему внимать как пророку!

— Просто нужно было показать им не теорию, а практику, — ответил я. — Люди верят не словам, а делам. Увидели своими глазами, что новые методы работают — и поверили.

— Мудро, — согласился генерал. — Очень мудро.

Мы вернулись к паровой машине. Она всё ещё работала, ровно и без сбоев.

— Ну что, Савелий Кузьмич, как машина? — спросил я.

— Работает как часы, Егор Андреевич, — он довольно похлопал рукой по корпусу котла. — Давление держит стабильно, вода расходуется экономно, угля съедает не так много, как я думал.

Я переглянулся с Давыдовым. Тот понимающе кивнул — пора отвечать на его вопрос о сроках изготовления новых машин.

— Савелий Кузьмич, как думаешь, сколько понадобится времени на то, чтоб сделать еще три таких же машины для завода?

Кузнец почесал бороду:

— Если работать не спеша, с проверкой каждой детали… Месяц-два на одну машину. Может, чуть быстрее, если помощники будут.

— Тогда начинайте, — распорядился Давыдов. — Хочу к осени иметь пять таких машин. Три на завод, две продадим частным производителям.

Я задумался. Продавать паровые машины частным лицам? С одной стороны, это распространение технологии. С другой — потеря контроля.

— Господин генерал, — осторожно начал я, — может, не стоит спешить с продажей? Технология новая, сырая ещё. Нужно сначала отработать все детали, обучить людей правильно обслуживать…

— Резонно, — согласился Давыдов. — Тогда пока делаем только для завода. А там посмотрим.

Паровая машина продолжала работать. Я постоял ещё немного, наблюдая, проверяя, нет ли каких-то проблем. Но всё было в порядке — машина работала ровно, без сбоев.

— Семён, — позвал я мастера. — Поручаю тебе следить за машиной. Каждый час проверяй давление, уровень воды в котле, нет ли протечек. Записывай всё в журнал. Если что-то пойдёт не так — сразу останавливай и зови меня или Григория с Савелием Кузьмичем.

— Слушаюсь, Егор Андреевич, — он взял толстую тетрадь, начал делать первые записи.

Я вышел из помещения с машиной, чувствуя усталость. День выдался насыщенным — операция утром, запуск паровой машины днём, лекция. Но вместе с усталостью было чувство глубокого удовлетворения. Мы делали то, что казалось невозможным. Меняли этот мир к лучшему.

Захар ждал меня у ворот завода:

— Ну что, Егор Андреевич, теперь-то домой?

— Теперь домой, Захар, — согласился я, садясь в сани.

Дома уже накрывали на стол. Бабушка сидела в кресле с вязанием, няня Агафья хлопотала на кухне.

— Ну что, внучок, — спросила бабушка, — как дела на заводе?

— Отлично, бабушка, — я опустился в кресло, потягиваясь. — Паровая машина заработала. Теперь можно серьёзно расширять производство.

— Молодец, — одобрила она.

После обеда я поднялся в кабинет. Нужно было записать всё, что произошло сегодня — и операцию, и запуск машины. Я вёл подробный журнал всех своих проектов, это помогало систематизировать знания и передавать их другим.

Я записывал, когда в дверь постучали. Вошёл Ричард:

— Егор Андреевич, извините, что беспокою. Хотел сообщить — пациент после операции чувствует себя хорошо. Жар спал, боль терпимая. Он даже поел немного.

— Отлично, — обрадовался я. — Капельницу продолжаете?

— Да, ещё два дня буду ставить. Для восстановления сил.

— Правильно, — одобрил я. — А швы?

— Проверял. Чистые, без признаков воспаления. Похоже, заживает хорошо.

— Тогда через неделю можно будет снимать, — сказал я. — Только следи за ним внимательно. Любые признаки инфекции — сразу сообщай.

— Обязательно, — пообещал Ричард. — Кстати, Иван и Пётр — те военные лекари — в восторге. Весь день ко мне пристают с вопросами. Хотят всё знать — и про наркоз, и про технику операции, и про капельницы.

— Это хорошо, — улыбнулся я. — Значит, заинтересовались. Начинай их обучать. Пусть наблюдают за пациентом, помогают с перевязками. А когда будет следующая операция — пусть ассистируют.

Ричард согласно кивнул и ушёл. Я вернулся к своим записям.

Вечером, когда все уже разошлись спать, я сидел у окна в спальне, глядя на звёздное небо. Машка спала рядом, её дыхание было ровным и спокойным. Я осторожно погладил её по голове. Она сонно улыбнулась и прижалась ко мне ближе.