Воронцов. Перезагрузка

Глава 9

— Это торф, — удовлетворённо потянул я, разглядывая чёрную жижу на палке. В ноздри ударил кисловатый запах перегноя и сероводорода. Я достал палку, смотря на эту жижу и показывая ее Митяю. — Видишь, как тянется? Тут сантиметров сорок пласта, не меньше. Так что осенью будем копать.

— Да на кой он… — замолчал под моим взглядом, — то есть, зачем? — выдавил он, явно не понимая. — Есть же лес для дров.

— Лес и для других нужд нам будет нужен, торф же для отопления куда лучше дров, особенно если прессовать, — хмыкнул я, вытирая руки о траву. — Горит он жарко и долго, и дыма мало даёт.

Обойдя болото по едва заметной тропе, петляющей между кочек и ольшаника, мы снова услышали реку — раньше, чем увидели её. Быстрянка металась между валунов, взбивая пену о прибрежные камни.

А вот и тот самый перекат! Вода падала с полутораметровой высоты, высекая радугу в тумане брызг, грохоча так, что приходилось повышать голос. Наблюдая за этим перекатом, можно даже сказать, маленьким водопадом, я погрузился в мысли. Вода с шумом обтекала подводные камни, создавая причудливые водовороты и пенные барашки. Солнце играло в брызгах, превращая каждую каплю в крошечный бриллиант. И только спустя какое-то время я с трудом, но вынырнул из них.

— Здесь! — перекрикивая грохот воды и показывая на сужающееся русло, — колесо поставим здесь! Вода будет бить прямо на лопатки, да с такой силой, что любую мельницу покрутит!

Митяй смотрел на водопад так, будто я предложил запрячь русалок в телегу. Его пальцы судорожно сжимали удилище, костяшки побелели от напряжения. Видимо, представлял, как бурлящий поток снесёт будущее творение неведомо куда.

Я хорошо осмотрел это место, запоминая каждый камень и вырисовывая в голове очередную стратегию. Берега здесь были крепкие, каменистые — самое то для фундамента. Нужно будет сюда еще раз вернуться и хорошо всё обдумать.

Заводь же нашлась метрах в ста ниже по течению — некая тихая гавань с кружевом белых кувшинок, где течение было далеко в стороне. Тут же вода струилась очень лениво, практически стоячая, лишь изредка покачивая стебли осоки. Чуть дальше она переливалась сквозь поваленные коряги, как расплавленное стекло в руках опытного стеклодува.

— Да была бы река горная, лучше форельной ямы не сыскать, — пробормотал я, насаживая толстого червяка на крючок. Митяй же снова посмотрел на меня, явно не зная что за зверь такой форель.

Но железный крючок насмешливо блеснул на солнце — слишком уж он был кривой, слишком ненадёжный. Впрочем, на безрыбье и рак — рыба.

Закинул удочку размашисто, плетенка со свистом прорезала воздух, и поплавок плюхнулся точно в намеченное место. Я присел на тёплую землю и стал наблюдать за поплавком, покачивающимся на лёгкой ряби. Прямо медитативное состояние какое-то — кто рыбачит, тот поймёт. Время словно замедлилось, мысли текли так же лениво, как и вода в заводи.

Поплавок затанцевал на воде буквально через минуту — сначала робко дрогнул, потом качнулся решительнее. Сердце моё ёкнуло. Как только он утонул, я подсёк резко, но не слишком сильно, и тут же серебристый окунь взлетел над водой, сверкая полосатыми боками и отбрасывая солнечные зайчики во все стороны.

— Первый пошёл! — вырвалось само собой, пока я подтаскивал бьющуюся рыбину к берегу.

Митяй завистливо косился на мой улов, поглядывая на собственный поплавок, который упрямо стоял столбиком, словно часовой на посту. Парень нервничал, постоянно поправлял удилище, менял положение.

— Да чё ж они не клюют-то? — проворчал он и резко дёрнул удилище, выхватывая из воды снасть.

Крючок оказался голый, червяка не оказалось.

— Ну вот, сожрали, а я и не заметил!

— Да ты не дёргай так резко! — поучал я его, снимая очередную плотвицу, которая билась в руках и явно хотела выпрыгнуть назад в воду. — Чувствуй, когда поплавок уходит под воду — вот тогда и подсекай. Вот так! — и я снова вытащил рыбу на берег, уже третью по счёту.

Митяй насадил нового червяка, на этот раз более аккуратно, и закинул снасть. Не прошло и минуты, как его поплавок резко дёрнулся, потом ушёл под воду — решительно и бесповоротно.

— Есть! — вскрикнул парень и потянул удочку на себя.

Удилище согнулось дугой, затрещало угрожающе. Митяй вскочил на ноги, крепче сжимая его в руках, и стал выуживать добычу, переступая с ноги на ногу от волнения.

— Будто там сом какой-то! Ну давай же, давай, не отпускай! — подбадривал я его.

Он выуживал, чувствуя, как что-то тяжёлое и сильное сопротивляется на том конце лески. Вода забурлила у самого берега, и тут из глубины медленно, торжественно показался лещ размером с добрый поднос — широкий и золотистый.

— Мать честная! — мы хором ахнули, когда рыба шлёпнулась на берег, чешуя отливала золотом на солнце, словно россыпь старинных монет, а жабры хлопали, как кузнечные мехи в горячей кузнице. Окунь бился на камнях с такой силой, что брызги воды разлетались во все стороны, блестя на солнце радужными каплями. Я не мог поверить своим глазам — такую рыбину я видел разве что на картинках в книгах о рыболовстве.

— Да он же размером с поросёнка! — выдохнул Митяй, не отводя восторженного взгляда от трофея.

Спустя минут сорок я понял, что рыбы наловили достаточно — унести бы столько добра. Митяй, не прекращая причитать от восторга, буквально на коленке сплёл из ивняка подобие корзины — некий шедевр народного промысла. Создавалось впечатление, что она развалится от чиха, но, загрузив туда всю рыбу, он ловко продел палку и забросил всю поклажу на плечо, чуть не согнувшись под тяжестью.

— Ух ты, барин! — пыхтел он, пытаясь удержать равновесие. — Да тут на всю деревню хватит!

Взглянув на него, я понял, что моя помощь не требуется — парень справлялся с ношей, хоть и с трудом. Его лицо покраснело от напряжения, но глаза горели от гордости за такой улов.

Мы ещё раз бросили взгляд на заводь, где всё ещё были видны круги от движения рыбы, и тут Митяй спросил:

— Егор Андреевич, засушим? — Он облизнул губы, явно уже представляя вкус. — Или ушицу сделаем?

Я посмотрел на него и говорю:

— Знаешь, наверное, и то, и другое. Пошли, давай домой, там разберёмся. А то ещё кто увидит наш улов — придётся делиться, — рассмеялся я.

Митяй, нагруженный уловом, словно бурлак на Волге, и я с удочками двинулись обратно в Уваровку. Ещё и обеда не было, а у нас уже рыбы — десятка полтора увесистых окуней, пара карасей размером с блюдце и большущий лещ лоснились в плетёной, прости Господи, корзине, поблёскивая чешуёй, словно мелкие серебряные монеты в кошельке богача.

Я уже предвкушал аромат ухи с дымком, с хрустящей корочкой свежеиспечённого хлеба, который макаешь в наваристый бульон. Слюна невольно наполнила рот от одних только мыслей об этом пиршестве. Но, поразмыслив, понял — возиться с котелком, искать, чем оснастить уху, разжигать костёр — замучаюсь. В конце концов, я же барин, а не простой мужик.

В голове мелькнула мысль: а почему бы не отдать часть улова Илье, чтоб жена его приготовила? Уж она-то, с её сноровкой и умением, сварит уху так, что пальчики оближешь. Да и мне не придётся корпеть над огнём, как какому-нибудь бродяге.

— Митяй! — окликнул я парня, который тащил корзину, пыхтя и вытирая пот со лба свободной рукой.

— Чего изволите, барин? — отозвался он, не замедляя шага.

— Давай бери часть рыбы, хвостов пять самых крупных, и неси к Илье домой. Скажи, чтоб тот жене отдал, а та приготовила уху — так и скажи: барин ухи изволит. Да, и попроси у неё пару щепоток соли, можно даже три или четыре и перца. И не забудь сказать, что верну вдвойне. Как только раздобуду.

Последнее я добавил уже тише, больше для себя. Действительно, где я возьму соль в этой глуши? Но это были заботы завтрашнего дня, а сегодня хотелось просто насладиться результатом удачной рыбалки.

— Сделаю, Егор Андреевич! — бодро отозвался Митяй и принялся перекладывать самую крупную рыбу в отдельную кучку на траве.

Он быстро рассортировал рыбу — мелочь в одну сторону, покрупнее в другую — и умчался так быстро, будто за ним гнались все разбойники губернии. Ноги мелькали, пыль столбом, даже собаки не успели залаять. Я же, глядя на оставшуюся рыбу, призадумался. Жарить не на чём, да и банально как-то. Уху сделают, это понятное дело, а вот закоптить бы… Тут задача посложнее.

Вспомнил, как в детстве с отцом на даче мастерили коптильню из старого ведра — примитивную, но рабочую. Щепки ольховые на дно, решётка наверх, крышка — и дело с концом. Но где ж её взять здесь? Конечно, ни ведра металлического, ни проволочной сетки. Зато я уже пристрастился из подручных средств делать всякие полезные вещи. Руки сами просились к работе, мозг уже чертил схемы будущей конструкции.

Корзину с рыбой оставил в сенях, накрыв холстом, чтобы мухи не докучали, а сам первым делом потащился снова к покошенной избе — той самой, что стала моим личным складом строительных материалов. Каждый раз, проходя мимо, я мысленно инвентаризовал то, что там оставалось: доски, бруски, какие-то скобы непонятного назначения, петли.

Доски там ещё были, не все ещё растащили местные умельцы. Правда, остались кривоватые, с занозами, готовыми впиться в пальцы и ладони при первом неосторожном движении, но всё же смог выбрать четыре штуки — самые ровные из всей этой древесной разношёрстности. И ещё взял пару коротких брусков, которые торчали из стены, словно рёбра какого-то деревянного скелета. Выдернул их, поскрипывая зубами от усилия — дерево намертво вросло в глину.

Взял всё это богатство подмышку да и понёс к себе во двор. По дороге столкнулся взглядом со старостой Игнатом Силычем, который смотрел на меня так, будто я банк ограбил или, на худой конец, церковную утварь тащил. Морщины на лбу углубились, губы поджались. Ничё, пусть смотрит — не впервой уже. Со временем привыкнет к моим чудачествам, или хотя бы перестанет так откровенно возмущаться.

Сложив доски возле сарая, зашёл в него и пробежался взглядом по столу, по полкам. Инструмент был, слава богу, а вот с крепежом беда. Гвозди — дефицит, конечно, каждый на вес золота, но без них никуда, тем более с моими-то навыками. Руки помнили офисную работу лучше, чем молоток и стамеску.

Прикинул в уме, что потом всё-таки придётся их выдёргивать обратно и использовать заново, иначе мужики, если узнают, что просто так выбросил добро, меня же живьём съедят за такое расточительство. Здесь каждый гвоздь берегли, каждую железяку.

Взяв пилу — тяжёлую, с крупными зубьями, явно не первой молодости, — отмерил ровные куски и начал обрезать лишнее. Доски скрипели, опилки сыпались на землю жёлтой крупой. Пот выступил на лбу — работа оказалась тяжелее, чем казалось. Но постепенно начала вырисовываться задуманная конструкция.

Сколотил коробку без дна — просто квадрат, эдакую деревянную трубу, но только квадратную. Стенки старался подогнать плотно, без больших щелей, но идеально всё равно не получалось — то там зазор, то тут неровность. Ничего, исправим. Вверху всё-таки замазал глиной, которую предварительно смешал с соломой — старый дедовский способ. Масса получилась вязкая, податливая, легко заполняла все неровности. Главное, чтобы дым не убегал раньше времени через лишние дыры.

Крышку сделал накладную из двух брусков — чтобы держалась крепко и не свалилась в самый неподходящий момент. Примерил несколько раз, подстругал рубанком. Коробка вышла неказистая, кривоватая местами, но герметичная. Не банковский сейф, конечно, но для моих целей вполне пойдёт.

Внутри сделал небольшие распорки под будущую импровизированную сетку, на которую буду выкладывать рыбу. Прутья ивовые найти нетрудно — у речки полно, надо только нарезать и сплести. После этого будущую коптильню нижней частью для верности поставил в лохань с водой — пусть отсыреет как следует, чтобы не занялась от углей. Последнее, что мне нужно, — это пожар во дворе устроить.

Отступил на шаг, оглядел своё творение. Выглядело странно, конечно, но должно работать. Осталось только дождаться, пока древесина пропитается влагой, нарезать щепок для дыма и можно будет испытывать. Я уже предвкушал вкус копчёной рыбы — такой, какой в Москве не купишь ни за какие деньги.

— Митяй! — крикнул я, когда парень вернулся, неся в мешочке соль и в маленькой деревянной коробочке пару щепоток перца. Дыхание его было сбивчивым — видно, бежал что есть мочи, стараясь побыстрее управиться с поручением. — Давай, дуй в подлесок, нарежь сырых прутиков. Ты же хвастался, что корзины плести умеешь, вот и сделаешь поддон такой, как сетку, чтоб рыба лежала, но дым сквозь неё проходил.

Митяй, ещё не отдышавшись после беготни, округлил глаза:

— Поддон для рыбы? Как же это, барин?

— Как корзина, только плоская, — объяснил я, показывая руками размер и кивая на сделанную мною коробку. — Так, чтоб сюда зашла, сверху и упёрлась на подпорки. Главное, чтобы дырочки были — дым пропускать. А то я думал сначала подвесить, но когда рыба горячая, она мягкая станет, как варёная, порвётся и в угли свалится.

Он почесал затылок, явно прикидывая в уме конструкцию, но спорить не стал и умчался в лес. Ноги его мелькали между стволами, пока не скрылись в зелёной чаще. Я же занялся рыбой.

Выпотрошил её, тщательно промыв каждую тушку в воде из колодца. Вода была такая холодная, что аж пальцы онемели — будто тысячи иголок впивались в кожу. Соль смешал с перцем, добавив туда укроп, сорвавший на участке за домом. По крайней мере, я очень надеялся, что это укроп — он был похож как с пятёрочки, хотя я не особо разбираюсь в таких тонкостях. Может, какой-то местный аналог? Натёр рыбу этой ароматной смесью — буквально пока натирал последнюю, от первой уже запах пошёл такой, что даже слюнки потекли.

Каждую рыбину завернул в лопух, словно в зелёную пелёнку, и накрыл чистой тряпицей, оставив в тенёчке под навесом. Пусть маринуется, пока я буду дальше с коптильней возиться. Время работало на нас — чем дольше рыба пропитывается специями, тем вкуснее получится.

Тут и Митяй вернулся, таща целую охапку сырых лозовых прутьев. Они были тонкие и гибкие, почти как верёвки, яркого зелёного цвета. Присел прямо на землю возле крыльца, уложил прутья вокруг себя веером и начал прямо на коленях плести. Так шустро это делал, что не мог не вызывать улыбку! Руки его двигались с поразительной быстротой — прутья ложились ровными рядами, сплетаясь в аккуратную сетку.

Плетение получалось достаточно плотным, но, как я и просил, с мелкими зазорами — как раз для дыма. Митяй время от времени прикладывал работу к моей коробке, проверяя размер, поправляя тут и там. Я смотрел на него и только восхищался его мастерством.

— Ну ты и мастер! — хмыкнул я, когда он протянул мне готовый поддон размером с хорошую сковородку. Причём сделал именно квадратный, с аккуратной окантовкой из веток потолще, так, чтобы он встал в коробку на распорки, которые я подготовил, как влитой.

— Я ж говорил, что с дедом в детстве корзины плёл, — буркнул он, опять слегка покраснев. — Для грибов, для ягод… А это… это так, ерунда.

Пока рыба мариновалась, набирая вкус и аромат, я объяснил Митяю, что мне нужны угли. Не просто дрова, а именно угли — жаркие, но без открытого пламени. Мы отправились к поленнице сбоку дома и начали выбирать самые сухие берёзовые поленья. Когда кора от них отрывалась, она прямо трещала, как хворост — это был верный признак, что древесина высохла как следует.

Недалеко от колодца, на том же самом месте, где до этого обжигали крючки, мы развели костёр. Место было удачное — ветерок слегка поддувал, но не так сильно, чтобы разнести искры по всему двору. К тому же здесь было удобно таскать воду, если что-то пойдёт не так.

Дрова горели весело, с треском выбрасывая искры высоко в небо, словно праздничный салют. Пламя плясало, переливаясь от золотистого до малинового, так что взгляд было сложно оторвать — завораживающая картина первобытной стихии. Когда пламя ослабло и дрова уже основательно перегорели, в костре образовались идеальные угли — ровные, жаркие, без единого языка огня.

Я ещё немножко подождал, когда пламя всё сошло на нет, и набросал сверху несколько щедрых пригоршней сырой щепы. Ту, что набрал в сарае из остатков, когда делали теплицу — тогда казалось, что эти обрезки только место занимают, а теперь вот пригодились.

Да уж, с этой коробкой пришлось изрядно помучиться, но результат того стоил. По крайней мере, я на это очень надеялся.

Щепа зашипела, пуская густой белый дым с терпким древесным ароматом — запах детства, костров у реки, летних вечеров без забот.

— Барин, а зачем это? — Митяй, как всегда, вертелся рядом, засыпая меня градом вопросов. — Щепа же сырая, она же не будет гореть!

— В том-то и дело, Митяй! — усмехнулся я, осторожно устанавливая сделанный им поддон на распорки внутри коробки. — Тут дым нужен. Горячее копчение — это когда угли греют, а дым вкус даёт. Без щепы рыба просто сварится, а нам надо, чтоб копчёная была, с тем неповторимым ароматом, от которого даже самый сытый человек слюнки пускать начнёт.

Он кивнул, но по глазам ясно читалось привычное: «Опять барин что-то чудит». Впрочем, Митяй уже кажется стал привыкать к моим экспериментам и перестал открыто удивляться. То ли еще будет!