Воронцов. Перезагрузка

Глава 21

В общем, Пётр ухмыльнулся и выбрал дубовое бревно, что побольше. Присмотрелся к нему внимательно, покрутил, простукал костяшками пальцев. А оно — вон какое ровное, прям как под линеечку! И сучков практически не было — словом, материал что надо.

Он первым делом принялся делать надрубку с того конца, что потолще был. Так, чтобы туда клин вошёл как нож в масло. Сначала сделал пару аккуратных, пробных ударов топором, примериваясь к древесине. Потом посильнее замахнулся, причём попадал точно в то самое место, где бил до этого — мастерство сказывалось.

В итоге топор вгрызся в древесину с таким сочным хрустом, что аж щепки отлетели во все стороны, как искры из растопленной печи. Дубовый запах тут же ударил в ноздри.

Вытащив топор из бревна, Пётр аккуратно вставил острый кончик клина в получившуюся щель. Сам клин был достаточно длинный — ладоней пять, но к концу расширялся, становился где-то с ладонь шириной. Настоящий разрывной клин, по всем правилам сделанный.

Взяв увесистый молот двумя руками, стал постукивать по этому клину, будто гвоздь забивал. Каждый удар отзывался глухим звоном. Бревно нехотя, но стало поскрипывать, потрескивать изнутри.

— Илюх! — скомандовал Пётр, не прекращая работы. — Давай подпирай!

Илья тут же схватил второй клин — он был гораздо толще первого, и носик у него не такой острый, зато мощнее. Сунул его в щель, в которую уже провалился первый клин, чуть сбоку. Потом добавил усилий — забил его молотком поглубже, потом взял ещё один, потолще, потом ещё один.

Я стоял в сторонке и смотрел, как они, пыхтя от натуги, методично расширяли трещину. Подбивали клинья по очереди, всё больше и больше раздвигая волокна древесины. Молот мерно стучал — тук-тук, тук-тук. Бревно скрипело и потрескивало, будто жаловалось на свою незавидную судьбу.

Пётр, аж красный как свёкла от напряжения, вбивал клин всё глубже и глубже, а Илья ловко добавлял новые клинья, чтобы щель не смыкалась обратно, а наоборот — неуклонно расширялась.

— Петь, ты прям как доктор на операции! — не удержался я от подколки. — Так приловчился, что бревно само скоро на доски будет расщепляться.

Мужики заржали, но работу не прекращали. Дело шло к концу — щель росла с каждым новым ударом молота, древесина поддавалась всё охотнее.

И вот в какой-то момент — хрясь! — бревно лопнуло надвое с таким треском, что птицы с ближайших деревьев взлетели испуганно. Получились две ровные половинки, почти одинаковые.

— Ух ты! — присвистнул Илья. — Как по маслу пошло!

— То ещё не всё, — усмехнулся Пётр, вытирая пот со лба. — Это только начало.

Потом закрепили одну из получившихся половин в самодельных тисках из брёвен, так чтобы можно было с ней работать дальше, и всё началось заново. Пётр снова вбивал клин в свежий торец, Илья помогал ему расширять щель — второй клин, потом ещё и ещё, и так раз за разом, методично и неторопливо.

— Главное — не спешить, — приговаривал Пётр, примериваясь к очередному удару. — Дерево само подскажет, где слабое место.

И действительно, эта половина треснула ещё быстрее. Потом принялись за вторую — и та тоже поддалась их упорству.

В итоге получились доски сантиметров пять-семь толщиной. Не шедевр столярного искусства, конечно, но для водяного колеса вполне сойдёт — прочные, из хорошего дуба.

Не прошло и полутора часов неспешной работы, как у нас уже лежали четыре таких доски, ровные и добротные. Обрубки же, которые остались с краёв бревна, аккуратно отложили в сторону.

— Эти тоже сгодятся ещё, — сказал Пётр, оглядывая результаты работы. — На втулки пойдут или на крепежи всякие.

— Неплохо получилось, — кивнул я одобрительно.

Пока Пётр устанавливал следующее бревно, аккуратно подгоняя его под нужный размер и проверяя, чтобы волокна шли ровно, Илья, не теряя времени даром, схватил с телеги старый, но добротный рубанок. Пристроил между устойчивыми камнями получившуюся доску и принялся методично строгать первую заготовку.

Стружки вились длинными золотистыми лентами и падали к его ногам, источая тот самый, ни с чем не сравнимый аромат свежего дуба — терпкий, чуть горьковатый, но удивительно живой. Доска буквально на глазах становилась всё более гладкой, и каждое движение рубанка оставляло за собой идеально ровную поверхность, словно шёлк.

Тут над рекой неторопливо пролетела серая цапля, лениво и размеренно махая своими широкими крыльями. Создавалось странное впечатление, что она специально наклонила свою голову на длинной шее, посмотрела прямо на нашу небольшую артель и что-то тихо курлыкнула, будто одобряя всю эту человеческую суету у речного берега. Может, и вправду одобряла — кто знает, что у этих птиц на уме.

Буквально в тот момент, когда Пётр с характерным треском расколол очередное толстое бревно ровно пополам, к нам притопал запыхавшийся Митяй, а следом за ним, неспешно, но шёл вечно ворчащий Прохор. Тот деловито поплевал на свои рабочие ладони, как положено настоящему мужику перед серьёзным делом и тут же бодро спросил:

— Что делать-то, барин? Говорите, чего надо.

— Что-что, — махнул я рукой в сторону кучи брёвен, — коли да строгай вместе с остальными, а то Петька с Ильёй до самой зимы пыхтеть будут, не управятся вдвоём.

Митяй, сияя довольной улыбкой как начищенный самовар, моментально схватил тяжёлый топор и принялся примериваться к бревну. Прохор же взялся за молот — инструмент явно по его силе и опыту. И да, дело сразу пошло заметно быстрее.

К самому вечеру, когда солнце уже направилось в сторону горизонта и бросало длинные тени от наших фигур, мы успели расколоть почти половину всех заготовленных брёвен на добротные доски толщиной по пять-семь сантиметров каждая. Удивительное дело — в общем-то ровные получились, как под копирку сделанные, что не могло не радовать глаз. Видно, руки у мужиков правильные, опытные.

Строгать решили уже завтра — света маловато стало, да и устали все порядочно. Сложили доски аккуратной штабелем так, чтобы между ними воздух гулял свободно, чтобы не прели от сырости, а наоборот — сохли равномерно на сквознячке.

— Ну что, молодцы мы сегодня, — похвалил я всех нас, отряхивая штаны от древесной пыли и стружки, — завтра доделаем остальное. Петь, прикинь заранее, что из инструмента на завтра брать с собой. Хорошо?

— Так что, барин? — переспросил Пётр, вытирая пот со лба рукавом рубахи. — Клинья, молот, рубанки точно понадобятся. Да пилу ещё, ежели подрезать что придётся по размеру.

— А с материалом как? — поинтересовался я.

— Ну, доделаем завтра дуб полностью, — ответил он, оглядывая оставшиеся брёвна, — а берёзу-то пока ещё даже и не начинали толком.

— Добро, — кивнул я одобрительно. — Илюха, ты снедь на завтра организуй с утра пораньше, уж больно вкусная она получается у жены твоей. Работать на голодный желудок — себе дороже.

Повернувшись к Митяю, добавил:

— А ты корзины у забора не забудь с вечера выставить, а то бабы наши нас без пирогов горячих оставят, обидятся на нерасторопность.

Мы неспешно двинули в сторону Уваровки, шагая по узенькой, но хорошо утоптанной тропинке, где густо пахло свежескошенным сеном и вечерней прохладной росой. Лёгкий ветерок шевелил листья на придорожных деревьях, создавая приятное шуршание, а где-то над широким полем монотонно гудел крупный жук, как какой-то дрон из моего далёкого времени.

По дороге я прикинул в уме, что пора бы уже глубже изучить повседневную жизнь деревни, а то со своими техническими внедрениями обязательно что-то важное и существенное пропущу. Местные традиции, порядки, негласные правила — всё это нужно знать.

— Илюх, — сказал я, — на утро организуй сходку всех крестьян и Фому обязательно позови, без него теперь никуда. Надо дела общие обсудить, планы на будущее, а он в счёте самое то — толковый мужик.

— Сделаем, барин, — покладисто кивнул Илья. — Фома, небось, уже всю голову себе сломал от размышлений и с нетерпением ждёт, когда вы его к настоящему делу пристроите.

Я хмыкнул, представляя, как Фома с его ухмылкой будет торговать на ярмарке. Наверное, тут ещё зазывала из него получится — голос громкий, речь бойкая.

Уваровка встретила нас уже привычным гомоном. Куры кудахтали где-то в закутках, мужики были в вечной суете — там подправить, тут починить. Вон Прасковья с Аксиньей таскали какие-то горшки от колодца, видно, воду на завтра запасали. Бабы переговаривались через заборы, делились новостями дня. Кто-то дрова рубил — слышался мерный стук топора.

Смотрел на это и думал: деревня живёт, дышит. Хорошо же! Не то что в городе, где каждый сам по себе, а тут — общее дело, общие заботы. Один другому поможет, не бросит в беде.

Зашёл в избу, а там — как в другой мир попал. Чистота сияла такая, что глаз радовался. На столе скатерть была, пусть и латанная местами, но была. Половики постелены, лавки скоблены добела. Даже запах особый — мёдом и сосновой смолой отдавало. А у печи стояла Машка в цветастом платке и улыбалась так, что от этой улыбки сердце аж спотыкалось.

— Перебралась, значит, — сказал я, и она подскочила ко мне, прижалась, обняла крепко-крепко.

А я вдохнул её запах — молоком парным пахла, травами луговыми — и чуть не растаял, как масло на сковородке.

— Как же хорошо, — выдохнул я, склоняясь к ней.

Поцеловал мягко, но жадно.

— Здравствуй, солнце моё.

Она лишь зарумянилась.

— Здравствуй, Егорушка, — шепнула. — Будешь ужинать?

— Разве что чуток, — хмыкнул я. — Дай только ополоснуться хочу, а то пахну, наверное, как Зорька после дубравы.

Машка кивнула, указывая на горшок в печи, где вода уже грелась.

— Вот и отлично, — сказал я. — Пошли во двор.

Ухватив полотенцем горшок с водой, мы вышли на улицу, где уже зажглись первые звёзды. Воздух стал прохладным, но приятным — день жарким выдался, а теперь легче дышать стало. В стороне, за сараем, я скинул рубаху, и Машка, хихикая, поливала мне тёплой водой из ковша.

— Ой, не брызгай так! — смеялась она.

Я фыркал от удовольствия, как кот под дождём, а она подкалывала:

— Ой, Егорка, моешься ты, а мокрая буду я — с головы до ног!

И тут меня осенила мысль.

— Маш, а ты не знаешь — баня в деревне есть у кого-то?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Завтра спрошу у Прасковьи, она то точно знает.

— Спроси, спроси, а то если нету, так первым делом поставить надо, — хмыкнул я.

А сам подумал: «Ох, и планов-то у меня! Когда всё делать, не знаю. Мельница, баня, торговля… Да ещё и хозяйство наладить надо.»

— Ладно, разберёмся, — сказал вслух, вытираясь грубым полотенцем.

Вернулись в избу, и ночь накрыла нас, как одеяло. Машка задвинула дверь на засов, погасила лучину. Только отблески от печи играли на стенах, создавая уютный полумрак.

Машка, огонь и шёлк… Мы тонули друг в друге так яростно, будто завтра могло не наступить. Её вздохи, шёпот — было видно, что она поднималась на небо, волна за волной. А я смотрел, как её глаза сияют, как звёзды, и думал: «Боже, как же мне хорошо с ней!»

Она цеплялась за меня, и её пальцы скользили по спине, оставляя огненные дорожки. Я целовал её шею, плечи, ловя каждый её стон, как музыку. Время остановилось — была только она, только мы, только этот момент счастья.

Мы любили друг друга, пока горизонт не начал багроветь. И уснули, сплетённые в одно целое.

Утром Машка сонная прижалась ко мне и шептала:

— Нет, не я ведьма, Егорушка, это ты колдун. Ну не бывает так…

Я расхохотался, поцеловал её в макушку.

— Бывает, солнце. Сама же видишь, что бывает.

Она улыбнулась, потянулась сладко, как кошка на солнышке.

— А я думала, что такое только в сказках случается…

— Значит, мы с тобой в сказке и живём, — подмигнул я.

Перекусили на скорую руку — хлеб с молоком, что Машка ещё вчера приготовила.

Я крикнул в окно:

— Митяй, иди к Илюхе, пора народ собирать!

И буквально через десять минут двор гудел, как улей. Крестьяне толпились под яблоней, где Пётр с Ильёй уже тащили лавки, а кто-то просто сел на траву. Мужики переговаривались, строили догадки — о чём, мол, барин говорить будет?

Я вышел на крыльцо, оглядел собравшихся. Лица серьёзные, внимательные. Чувствовалось — ждут перемен, готовы к новому.

Я уселся во главе стола, потемневшего от времени и покрытого неглубокими зарубками. Рядом пристроились Пётр, Илья, Степан и Фома. Последний явился с такой ухмылкой, будто уже пол Тулы скупил и в кармане звенели золотые червонцы.

Мужики расселись кто на лавке, кто просто прислонился к стене. Аксинья рядом с Прасковьей — стояли поодаль в сторонке, но слушали во все уши, изредка перешёптываясь и бросая любопытные взгляды.

Я начал, медленно оглядев всех собравшихся:

— Ну что, дамы и господа?

Увидев недоумённые лица — видно, не совсем понимают мою городскую манеру говорить — чуть-чуть прокашлялся и добавил проще:

— Давайте в общем, колитесь, сколько у нас земель под пахотой, что сеем, что собираем тоже. Я не в курсе, что у вас есть, чем живёте. Знаю лишь, что Игнат, зараза, всё зажимал да не давал вам жить нормально. Предупреждаю сразу. Нужна правда, без утайки — узнаю, что утаиваете и обмануть хотите — пеняйте на себя. А чтоб понимали — по осени оброк с вас брать не буду, и так от старосты бывшего пострадали. Сам уплачу. Так что, я с вами по честному и от вас того же требую.

Степан почесал седую бороду, сплюнул в сторону и заговорил обстоятельно:

— Земли, значится, Егор Андреевич, десятин двадцать, а может, и тридцать будет. Поля есть у Быстрянки — рожь, овёс да ячмень растут. В этом году посевов мало вышло…

Он помолчал, глянул исподлобья на других мужиков, те понимающе кивнули.

— Игнат зерно зажал. На ярмарку сплавлял, сука такая. Ржи всего-то три десятка десятин засеяли, овса два, ячменя одну, может, полторы.

Прохор подался вперёд, добавил с горечью:

— В прошлом году собрали, миром считая: десять мер ржи, пять овса да три ячменя. Мало, барин, совсем мало.

Степан тяжело вздохнул:

— С учётом того, что в этом году засеяли, на зиму точно не хватит. Голодать будем.

Я нахмурился, быстро прикинув в уме: десять мер ржи на всю Уваровку — да это ж впроголодь жить всей деревней. Хлеба на такой урожай от силы до Рождества хватит.

Степан, тяжело пыхтя, добавил с нескрываемой злостью:

— Игнат, сукин сын, семенное зерно в Тулу таскал бочками. Мы просили — дай нам на посев, хоть немного, а он не дал. Вот и сеяли, что после его воровства осталось.

— Понятно, — кивнул я, чувствуя, как закипает внутри справедливый гнев. — Значит, так, Степан, Фома, вам поручаю сейчас за посевами следить. Что когда делать — вы уж простите, но лучше меня знаете. Я ни разу не агроном, в земледелии не смыслю.

Встаю, начинаю расхаживать перед столом:

— А зерна докупим. Раз Игнат всё разворовал, тебе, Фома, скоро придётся в Тулу сходить. Дам подробный список, что нужно прикупить. Нам для дела надо, вот и приценишься заодно, прикупишь.

Фома выпрямился, глаза заблестели:

— Найду там, где рожь взять да овёс. Заодно и привезу одной ходкой немного на пробу.

— А тебе, Степан, с мужиками поля готовить. Так, чтобы к зиме вскопать все. Да на следующую весну всё было готово к полноценным посевам.

Степан понимающе кивнул:

— А Фома прикупит столько, сколько понадобится, чтобы нормально перезимовать, а не впроголодь жить.

— Купим, не переживайте. Лишь бы деньги были.

— Сделаем всё, барин, не переживай, — твёрдо кивнул Степан.

Фома же добавил с усмешкой:

— Егор Андреевич, всё, что скажете, куплю в Туле. И зерно, и…

Он ухмыльнулся пошире и добавил:

— … и сено, а то корова Игната мычать будет с голодухи!

Мужики дружно заржали — видать, зашла шутка. Вспомнили как Игнат про корову свою брехал. Я махнул рукой:

— Ладно, орлы, давайте за дело! Но сено покупать не надо.

Обвёл взглядом собравшихся:

— Ты лучше вон со Степаном посоветуйся. Да кто ещё тут из мужиков на покос пойдёт?

Несколько рук поднялось.

— Покос организуйте нормальный. Мы пока ходили до Быстрянки — видел, трава растёт отменная, много её там. Сколько нам надо? У нас корова да коза, теперь уже две правда на всю деревню. Хватит, накосите на зиму.

Степан потёр подбородок:

— Точно, с голоду скотина не подохнет. Потом в стога сложим как положено — нормально будет. Выкрутимся.

Поднимаюсь, хлопаю в ладоши:

— В общем так: Пётр, Илья, Прохор — мы к Быстрянке идём. Митяй, ты с нами.

Тот кивнул, поднялся с лавки.

— Все трудимся, народ! Дела много, а рук мало.

Крестьяне одобрительно загудели, стали постепенно расходиться. Кто-то ещё переговаривался о предстоящих работах, кто-то уже строил планы. Чувствовалось: люди воспрянули духом, появилась надежда на лучшую жизнь.

Я посмотрел на Машку, которая стояла у крыльца и поправляла платок. Пересеклись взглядами, и подумал вдруг с неожиданной для себя силой. Вот ради неё-то и стоит эту Уваровку подымать. Ради неё-то не то что зерно, паровоз достану, если понадобится. Она смущённо отвела глаза, но я успел заметить, как в них мелькнуло то обожание, которое сводило меня с ума.