Воронцов. Перезагрузка

Глава 1

Алексей впечатал кулак в стол с такой силой, что стакан с водой подпрыгнул, разбрызгивая воду на отчёты — кропотливый труд бессонных ночей. Бумаги, пропитанные надеждой и амбициями, теперь размокали на глазах.

— Игорь Семёнович, вы даже не представляете, сколько крови и пота я в это вложил! Эти цифры реальные! Прибыль гарантирована — проверено и перепроверено десятки раз!

Генеральный директор «МосИнвест» даже не оторвал взгляда от смартфона, где мелькали мемы очередного развлекательного канала. Его лицо, выражало лишь то, что могло — холодное высокомерие человека, привыкшего решать чужие судьбы между просмотром котиков и завтраком.

— Алексей Владимирович, — процедил он, — вы в компании всего три года, а ведете себя так, как будто что-то из себя представляете, — телефон наконец лёг на стол, словно директор оказал великую милость. — Ваша презентация — просто бумажка, не более. Совет директоров её похоронит.

— Да вы даже не взглянули на расчёты! — Алексей ткнул пальцем в распечатки, как в последнее доказательство своей правоты. — Их проверил ваш зам по финансам, их подтвердили три независимых эксперта! Три!

Игорь Семёнович демонстративно перевёл взгляд в панорамное окно, словно перед ним капризничал ребёнок, а не опытный специалист:

— Вы не понимаете, Романов. Проект уже согласован с «вышестоящими инстанциями», — он изобразил в воздухе кавычки пальцами с маникюром безупречнее, чем у его секретарши. — И будет реализован компанией «АртСтрой». Весьма перспективная фирма, должен я вам сказать. И принадлежит, между прочим, племяннику нашего глубокоуважаемого вице-губернатора.

Реальность обрушилась на Алексея подобно ледяному душу. Все эти бессонные ночи, бесконечные переговоры с поставщиками, выбитые со скрипом разрешения — всё улетало в мусорную корзину. Проект отдали очередному блатному, чья компания по традиции разворует бюджет, провалит сроки, а потом получит ещё миллионы на «доработку».

Та же пьеса, те же актёры, тот же финал. Только декорации меняются.

— Значит, так, — в груди Алексея начал разгораться опасный огонь, тот самый, из-за которого его служебная биография напоминала список покупок в магазин, которые жены подсовывают своим мужьям. — Предлагаю поговорить начистоту.

Игорь Семёнович вздохнул с видом Христа, которого ведут на распятие:

— Я вас внимательно слушаю, но только быстро, у меня через десять минут встреча с людьми, которые действительно важны.

— Какой процент отката вы получаете в этой сделке? — Алексей произнёс это почти шёпотом, но каждое слово резало воздух, как лезвие.

Наступила тишина такой хрустальной чистоты, что на сороковом этаже бизнес-центра «Москва-Сити» стал слышен гул автомобилей далеко внизу.

— Что вы себе позволяете? — голос генерального обледенел до температуры жидкого азота.

— То, что должен был сказать давно, — Алексей впервые за много месяцев почувствовал удивительную лёгкость, будто сбросил невидимый рюкзак с камнями. — Вы — жалкий коррупционер, компания погрязла в откатах, а проекты получают не те, кто может их реализовать, а те, кто умеет делиться. Вы даже не представляете, как меня тошнит от этого дерьма!

Игорь Семёнович медленно поднялся, расправляя плечи, как хищник перед броском:

— Вы уволены. Немедленно. Пропуск оставите на стойке охраны. И считайте, что вам несказанно повезло, если я не подам на вас заявление за клевету.

Алексей нарочито медленно взял портфель и направился к двери, остановившись на мгновение у порога:

— Не трудитесь, заявление об увольнении скину по электронке. И да, Игорь Семёнович… идите на хер. Искренне ваш, Алексей Романов.

В переполненном вагоне метро Алексей стоял, вцепившись в поручень побелевшими пальцами, пока адреналин пульсировал в венах раскалённой лавой, не думая утихать. Мысли разрывали сознание на куски. Переезд с Машкой в светлую квартиру с видом на парк — перечеркнут. А кредит за машину… Господи, о чём он только думал?

«Станция Баррикадная. Будьте осторожны при выходе из вагона».

Вагон внезапно дёрнулся с такой силой, словно на полном ходу врезался в бетонную стену. Людей швырнуло вперёд, как тряпичных кукол. Пальцы Алексея скользнули по поручню — его голова со всего размаха встретилась с металлической стойкой.

Вспышка боли, ослепительная, как сверхновая. Потом темнота и странный, нарастающий гул, будто приближается что-то огромное и неотвратимое.

В последний момент сознания он успел подумать только одно: «Маша меня убьёт, если я опоздаю на ужин знакомства с её родителями…»

— Господин Егор! Господин Егор, просыпайтесь, Христом Богом молю, батюшка с матушкой уже все глаза проглядели!

Я с трудом разлепил веки, словно они были запечатаны сургучом. Меня трясла за плечо невысокая полная женщина в тёмном длинном платье со странным платком на голове. Мой затуманенный мозг выдал первую версию: косплеерша? Ролевой фестиваль?

— Чего тебе? — просипел я, пытаясь сфокусировать взгляд.

И застыл, пронзённый внезапным осознанием. Это был не мой голос.

Я резко сел на кровати. Это была не моя кровать — массивная, с резными деревянными спинками и балдахином, будто украденная со съёмочной площадки исторического сериала.

Комната тоже была чужой — высокие потолки, стены, обитые тканью, тяжёлая дубовая мебель, источающая запах воска и времени. В углу мерцала лампада перед тёмной иконой, бросая на стены причудливые тени.

— Что за хрень? — вырвалось у меня прежде, чем я успел подумать.

— Ох, опять браниться изволите с утра пораньше, — всплеснула руками женщина, словно я совершил привычное, но всё равно шокирующее святотатство. — А ведь Прасковья Никитична сказывала, что вы с колыбели были ангелочком…

Я уставился на свои руки, которые тоже оказались чужими — более узкие, с длинными аристократическими пальцами, без мозолей от штанги и сбитых костяшек после спаррингов, зато с небольшим шрамом возле безымянного пальца. На запястье отсутствовали часы Garmin, с которыми я практически сросся.

— Я… где я? Кто ты? — холодный пот покрыл спину, которая тоже ощущалась иначе — сильнее, но уже.

— Господи, да никак вы опять не в себе? — женщина заглянула мне в глаза с тревогой матери, чей ребёнок внезапно заговорил на неизвестном языке. — Это я, Агафья, ваша нянька — Агафья Петровна. Вы в родительском доме… пока что, — последние слова она добавила шёпотом, словно выдавала государственную тайну. — Сами знаете, батюшка гневается страшно. Мне велено вас одеть да к столу проводить.

Она развернулась к массивному шкафу и начала доставать одежду — рубаху из тонкого полотна, брюки, какой-то странный удлинённый жилет…

— Постой, — я с трудом подавил приступ тошноты, подступившей к горлу. — Какой сейчас год?

Агафья посмотрела на меня так, словно я спросил, сколько будет дважды два:

— Лето 1807 года от Рождества Христова, как и вчера было. Ох, неужто вы так сильно головушку зашибли, когда с квартальным сцепились? Николай сказывал, вы на ногах еле держались, когда домой заявились…

1807? Что за чертовщина? Розыгрыш? Сон? Галлюцинация после удара головой? Ещё вчера я, Алексей Романов, был менеджером среднего звена в крупной IT-компании, послал начальство к чёрту и поехал домой в метро…

Но ощущения были болезненно реальными — запах дерева и свечного воска, жесткое бельё, щекочущее кожу, солнечный свет, пробивающийся сквозь окно с частым переплётом, рисующим на полу геометрические узоры.

— Агафья, — осторожно начал я, словно ступая по тонкому льду, — а я… кто?

— Ну вы и впрямь умом тронулись, — женщина покачала головой с искренним беспокойством. — Вы — Егор Андреевич Воронцов, сын боярина Андрея Степановича и Марии Фёдоровны. Двадцати лет от роду, не женаты, хотя давно пора бы.

Она протянула мне одежду, как беспомощному ребёнку:

— Одевайтесь скорее, не то батюшка ещё пуще разгневается. И так беда — по дому слух ходит, будто вас нынче из семьи выгонят за вчерашнее буйство. Помилуй нас всех Господи!

Меня словно окатили ледяной водой из колодца. Всё это слишком реально для сна и слишком абсурдно для розыгрыша. Каким-то непостижимым образом я оказался в чужом теле, в чужом времени, в чужой жизни. И, судя по всему, в крайне невесёлом положении.

— Мне нужно одеться? — я беспомощно посмотрел на разложенную одежду, как на инопланетный артефакт. — Как… как это надевается?

Агафья округлила глаза до размера чайных блюдец:

— Да вы точно не в себе! Ну-ка, давайте помогу, как в детстве, когда вы ещё от горшка два вершка были.

Следующие десять минут превратились в сюрреалистичный балаган. Агафья, причитая и крестясь, помогала взрослому мужчине надеть рубаху, застегнуть штаны и облачиться в кафтан. Я чувствовал себя беспомощным идиотом, но выбора не было — я действительно понятия не имел, как совладать с этими загадочными застёжками и завязками, словно созданными, чтобы испытывать человеческое терпение.

Наконец, одевшись и, кое-как пригладив волосы (которые оказались гораздо длиннее, чем я привык носить), я последовал за Агафьей, как потерявшийся ребёнок за матерью.

— Нянюшка, — прошептал я, пока мы шли по длинному коридору с портретами хмурых предков на стенах, — а что вчера случилось? За что меня хотят выгнать?

Агафья огляделась по сторонам, словно заговорщица, и зашептала ещё тише, едва шевеля губами:

— Ох, грехи наши тяжкие… Вы ж вчера опять в трактире пировали, в карты проигрались вчистую — говорят, чуть не тыщу рублей спустили! А потом квартального надзирателя поколотили, когда тот вас усовестить пытался. Насилу откупились, чтоб под арест не взяли. Батюшка вне себя от гнева!

Я внутренне застонал. Судя по всему, тело, в которое меня занесло неведомой силой, принадлежало редкостному дебилу с талантом находить неприятности.

Мы спустились по широкой лестнице в просторный зал, где за длинным столом уже сидели несколько человек. Во главе стола — представительный мужчина с окладистой седеющей бородой и пронзительным взглядом, способным просверлить насквозь. Рядом — женщина средних лет в строгом тёмном платье, с высокой причёской, затянутой в сетку, будто на приём к императору собралась. По другую сторону — сухощавая старуха с крючковатым носом и недобрым прищуром, напоминающая ведьму из народных сказок.

Все трое уставились на меня, как на приговорённого к казни, ожидающего последнего слова.

— Явился, голубчик, — голос бородатого мужчины звенел от еле сдерживаемого гнева, как натянутая струна. — Изволь сесть, нам предстоит серьёзный разговор. Весьма серьёзный.

Я неловко опустился на стул, чувствуя себя преступником перед судом. В голове царил хаос. Как объяснить этим людям, что я не тот, за кого они меня принимают? Да и поверит ли кто-то в такую дикую историю? Меня сочтут безумцем или, того хуже, одержимым нечистым духом. От последней мысли по спине пробежал холодок — костры инквизиции, возможно, уже не жгли, но смирительные рубашки наверняка существовали.

Но больше всего меня ужасала мысль, что всё это — реальность. Что каким-то невероятным образом моё сознание перенеслось на два столетия назад, в тело молодого дворянина-дебошира. Читал я иногда на самиздате про такое, посмеиваясь над фантазией авторов. И кто теперь смеётся?

— Егор Андреевич, — отец (а это, несомненно, был отец Егора) тяжело вздохнул, словно каждое слово причиняло ему физическую боль, — терпению моему пришёл конец. Вчерашний твой поступок переполнил чашу. Почти тысяча рублей карточного долга за последние три года, бесчисленные попойки, драки, распутство… Ты позоришь наш род, и я не могу более этого терпеть.

— Мы столько лет молились о твоём исправлении, — подхватила женщина (очевидно, мать), прижимая к глазам кружевной платочек, словно собиралась лить слёзы ведрами. — Нанимали лучших учителей, возили за границу…

— И всё впустую, — отрезал отец, ударив ладонью по столу. — Посему я принял решение: ты более не являешься сыном своего рода. Фамилии тебя пока не лишаю. До первой весточки позорной, но надела и всякого содержания считай, что и не было. Бумаги уже готовы.

Я сидел, оглушённый, словно громом. Меня, то есть, Егора только что официально лишили наследства и выгнали из семьи. В двадцать первом веке это было бы просто громкой семейной ссорой и несколькими вспыльчивыми постами в социальных сетях, но в 1807-м…

— Что… что теперь будет? — прохрипел я голосом, который отказывался слушаться.

— Теперь? — отец поджал губы, как будто ему было противно даже говорить со мной. — Теперь ты волен идти на все четыре стороны. Ты уже не ребёнок, чтобы я за тобой надзирал. Хочешь — иди в услужение, хочешь — в монастырь. Мне всё едино.

Я не знал, что сказать. Вся эта ситуация была настолько чудовищно нелепой, что слова застряли в горле, словно рыбья кость.

В этот момент заговорила старуха голосом, скрипучим, как несмазанная дверь:

— Андрей, мальчишка — дурак и повеса, кто ж спорит. Но всё ж тебе не чужой. Я так мыслю — пусть едет в Уваровку. Я ему ту деревню отписала, что мне от дядюшки Прохора досталась. Там и имение имеется. Пущай там сидит, хлеб растит. Может, на свежем-то воздухе да за сохой ходючи, за ум возьмётся.

— Маменька, вы опять его балуете, — сурово произнёс отец, сверкнув глазами. — После всего, что он натворил!

— Не перечь, — старуха стукнула по столу костлявой рукой с такой силой, что зазвенели приборы. — Моё имение — моя воля. Отписала, значит отписала. Деревня, конечно, дрянь — всего-то дворов пятнадцать, да и те едва концы с концами сводят. Изба того хуже — полвека никто не жил, крысы да тля хозяйничают. Но крыша над головой будет, не на большой дороге околеет.

Она повернулась ко мне, прожигая взглядом насквозь:

— Слышал, оболтус? Будешь в Уваровке сидеть, пока не образумишься. Хоть каторжный труд тебя уму-разуму научит, коли университеты не смогли!

Я медленно поднялся из-за стола. В голове мелькнула абсурдная мысль: «Кажется, я только что получил повышение». Я уволился из крупной компании, хлопнув дверью, и тут же стал землевладельцем, пусть и с пятнадцатью дворами.

Мне хотелось истерически рассмеяться, но я каким-то чудом сдержался.

— Благодарю вас… бабушка, — произнёс я неожиданно твёрдым голосом. — Я постараюсь оправдать ваше доверие.

Все трое уставились на меня с таким изумлением, словно я заговорил на китайском. Они явно ожидали буйства, слёз, молений о прощении — чего угодно, но только не спокойной благодарности.

— Экипаж будет готов через час, — отец поднялся, давая понять, что разговор окончен и приговор обжалованию не подлежит. — Прощай, Егор. Дальнейшая твоя судьба — в твоих руках.

«Да уж, — подумал я, направляясь к выходу из столовой. — В моих руках, которые, кстати, даже не мои».

Я ещё не понимал, что ждёт меня в этой новой, чужой жизни. Но одно знал наверняка: если это реальность, а не бред воспалённого сознания после удара головой, то впереди меня ждёт нечто более интересное, чем бесконечные отчёты и корпоративные интриги.

Загадочная Уваровка, в любом случае, звучала куда заманчивее, чем очередная корпоративная летучка. А мои знания из будущего… может, они помогут мне не только выжить, но и преуспеть в этом странном мире начала XIX века. В конце концов, в каждом кризисе скрывается возможность, надо только уметь её разглядеть.