Ветер перемен. Книга пятая

Глава 31

— Дорогие друзья! — зычный голос Градского, усиленный микрофоном, разнёсся по залу и шум мгновенно стих. — С большим удовольствием представляю вам наших замечательных гостей — Габриэль и Александра Любимовых. Совсем недавно вы и мы имели возможность смотреть и слушать их выступление на международном музыкальном Фестивале в столице ФРГ Бонне. Сказать, что я был потрясен их выступлением, значит ничего не сказать. Это был как взрыв атомной бомбы! Музыкальной... Что ни песня — то шедевр! А исполнительское мастерство — просто выше всяческих похвал. Я думаю, вы все со мной в этом согласитесь. И снова в этом убедитесь прямо сейчас. Прошу!

Последние слова Градского относились ко мне.

Я подошёл к микрофону и обвел глазами зал. Нужно отдать должное публике: во время хвалебного спича Градского никто не разговаривал, не звякал бокалами и почти не дымил. И сейчас они продолжали сидеть молча с интересом разглядывая меня.

— Добрый вечер, уважаемая публика, — сказал я, пробуя микрофон. — Я счастлив находится в вашем замечательном городе и иметь возможность спеть для вас. Надеюсь вам понравится.

И сразу же без паузы я заиграл вступление. Сначала едва слышно, но постепенно увеличивая громкость.

Берега, берега, берег этот и тот,

Между ними — река моей жизни...

Между ними река моей жизни течет,

От рожденья течет и до тризны

В кафе стало ещё тише. Зрители вслушивались в каждое слово. А когда я запел второй раз припев, кто-то из них стал подпевать:

А на том берегу - незабудки цветут

А на том берегу - звезд весенний салют

А на том берегу - мой костер не погас,

А на том берегу было все в первый раз.

Меня всегда поражало, как сильно меняется выражение лиц слушателей, когда песня попадает в унисон с их мыслями и чувствами, с их душой. Сейчас передо мной были десятки светлых, улыбающихся лиц и горящих девичьих глаз. Я нашел свои любимые и закончил петь не отрывая взгляда:

В первый раз я любил, и от счастья был глуп

В первый раз пригубил - дикий мед твоих губ

А на том берегу, там, на том берегу

Было то, что забыть, никогда не смогу...

Таких аплодисментов мне ещё не приходилось слышать. В нашем гарнизонном Доме офицеров всё -таки публика была специфическая. Военные люди, как правило, нежными и тонкими душами не обладают, а в этом кафе собираются люди не чуждые поэзии и разбирающиеся в музыке.

— Ну Александр, сразил! — одобрительно хлопнул по плечу Градский. — Напишешь слова, мы, с твоего разрешения, возьмём её в репертуар. Ещё бы ритмичное что-нибудь, и такое, чтобы именно для кафе подходило. Может есть что в запасниках? Ты ведь хиты как пирожки печёшь!

Я посмотрел на музыкантов и поймал взгляд Макаревича. Вот кто скоро начнет хиты писать. Подтолкнуть его, что ли? А с другой стороны, вроде как я у него сейчас песню украду... А, ладно, от одной не убудет! Хотя... Зачем воровать? Пусть его и будет!

— Есть у меня одна задумка-заготовка, — стал я придумывать на ходу историю. — У нас в полку, в оркестр перевёлся сверхсрочник из морской пехоты. Хороший парень! Так вот он однажды пристал к нам с просьбой написать песню о море, о моряках преодолевающих трудности и всё такое. У меня, говорит есть первая строчка припева, обязательно её вставьте, а остальное придумаете. И правда, припев мы придумали быстро, первая строчка хороший настрой дала. Вот послушайте:

Я взял на гитаре пару аккордов и негромко запел:

Я пью до дна за тех кто в море

За тех кого любит волна

За тех кому повезет

И если цель одна и в радости и в горе

То тот кто не струсил и весел не бросил

Тот землю свою найдет

У музыкантов загорелись глаза, а Макаревич прямо сделал "стойку", как охотничья собака, почуявшая дичь.

— А дальше? — нетерпеливо сказал Кутиков.

— А дальше застопорилось... — состроил я горестную мину. — Юра-архивариус придумал начало первого куплета:

Ты помнишь как всё начиналось

Всё было впервые и вновь...

И всё. Как отрезало... А потом у нас началась подготовка к фестивалю и песню забросили. Пообещали тому сверхсрочнику, что когда вернёмся, тогда и закончим, а получилось...

Закончить я не успел. Макаревич с остановившимся взглядом что-то шептал себе под нос и вдруг выдал:

Как строились лодки и лодки звались

Вера Надежда Любовь

— Какие лодки? — удивлённо посмотрел на него Градский.

Ты помнишь как все начиналось

Все было впервые и вновь...

Как строились лодки и лодки звались

Вера Надежда Любовь — выпалил Андрей. — Ну, первый куплет...

— А что, по-моему, вполне... — поджал губы Александр. — Ещё четыре строчки первого куплета и ещё хотя бы один куплет надо, сможешь? Тогда уже можно будет исполнять.

— Сейчас попробую... — закусив губу, Андрей снова "ушёл в себя", судя по его стеклянным глазам и отошёл в сторону.

— Саш, а ты давай пока аккорды нам накидай, — повернулся ко мне Градский.

— Да там и писать нечего, — отмахнулся я. — Мелодия простая... Вот смотрите: ля минор, соль мажор, ми минор..

— Подожди, я записываю... — Кутиков схватил карандаш и поглядывая на риф моей гитары стал записывать аккорды.

Мы даже не обратили внимания, что пользуясь паузой, на сцену снова забрался тот же парень в джинсах и стал дальше читать свои афоризмы. Видимо, в этом кафе такая свобода в плане повестки вечера была не в диковинку.

— Я злой мальчик. С каждым днем все меньше – мальчик, с каждым днем все больше – злой. — эти его слова публика встретила смехом и ленивыми хлопками.

— На вас посмотришь - сразу легче ... уже не стыдно за себя ... — вот теперь и смеха и аплодисментов было больше.

Андрей подошёл к нам:

— Послушайте, так пойдёт:

Мы дружно рубили канаты

И вдаль уплывала земля

И волны нам пели и каждый пятый

Как правило был у руля

Это конец первого куплета.

— А почему "пятый"? — удивился Буйнов.

— Ну нас же пятеро! Считать не умеешь? — шутливо стукнул его по лбу барабанной палочкой Володя.

— Пойдёт и даже очень! — одобрительно кивнул Градский. — Только "мы" нужно заменить на "как". Так правильнее по-русски будет: "Ты помнишь КАК всё начиналось, КАК строили лодки" и поэтому — "КАК дружно рубили канаты".

— Хорошо, — не стал спорить Андрей и черкнул у себя на листке.

— А второй куплет? — Кутиков вопросительно смотрел на друга.

Напрасно нас штормом пугали

Вам скажет любой моряк,

Что шторма бояться нам стоит едва ли

В сущности, штормы пустяк

При шторме лишь крепче руки

Да и парус поможет и друг

Наверно трудней не свихнуться от скуки...

— А дальше никак не могу окончание придумать, чтобы было в рифму. — Андрей сконфуженно замолчал.

Подсказать, что ли?

— Ну-ка, дай сюда, — Градский забрал у Макаревича листок с текстом и впился глазами в строчки.

— Ещё ни разу не говорил "Спасибо" людям, которые говорили мне: "Ты мне ещё потом спасибо скажешь". — не унимался парень со своими афоризмами.

Градский вышел из задумчивости и быстро стал что-то черкать и писать.

— Вот, теперь нормально! — протянул он текст Андрею. — Я заменил твой "шторм" на "бурю", а то слишком много шипящих получается, ну и... читай дальше сам.

И парус поможет и киль

Гораздо трудней не свихнуться со скуки

И выдержать полный штиль — закончил Макаревич. — Киль, конечно звучит не очень, но зато в рифму.

— Да пойдёт! — радостно потёр руки Буйнов. — Ну что, рискнём ?

— Прямо сейчас? Без репетиции? — Андрей с сомнением посмотрел на Градского.

— Саша, сыграешь на гитаре? — спросил тот, обращаясь ко мне. — Тогда Андрей пусть поёт, ну а остальные, думаю справятся...

Буйнов, Кутиков и Володя-ударник согласно закивали головами.

— Да без проблем, — согласился я. — Как раз хотел сам предложить.

— Ну, тогда — вперёд! — скомандовал Градский, поправляя ремень акустической гитары. — Ты закончил, Цицерон? — дождавшись паузы, спросил он у "клетчатого" парня.

— Вообще-то, у меня ещё есть... — повертел тот исписанный листок, — Ну ладно, я потом...

Парнишка снова растворился в зале, а Градский подойдя к микрофону, объявил:

— После такой дозы мудрости, которой нас попотчевал молодой поэтический гений, думаю самое время проветрить мозги свежим морским ветром и размяться на нашей танцевальной палубе. " За тех, кто в море!" Песня исполняется впервые, потому что родилась прямо сейчас. Встречайте!

Уже через пару минут все посетители "Лиры" до единого стучали в такт, хлопали и орали во всю силу лёгких:

Я пью до дна за тех кто в море!

Песню мы прогнали дважды, без паузы, чтобы народ наплясался вдоволь.

Совсем рядом со сценой я вдруг обнаружил весело отплясывающую Вику в кампании с "Цицероном". Интересно... А где Габи и Михаил? В какой-то момент в просвете между танцующими мне удалось разглядеть наш столик. Михаил сидел ко мне спиной и подавшись вперёд, в чём-то горячо убеждал Габриэль, а она только как-то слабо улыбалась и отрицательно качала головой. Зовёт танцевать? И почему Габи не хочет?

Закончив песню, я поблагодарил парней и протолкавшись сквозь толпу, не успевших рассесться по местам посетителей, подошёл к столику.

— ... тогда завтра давайте я покажу вам другую Москву, — услышал я слова Михаила. — Вика вас по тряпкам таскала, а у меня другие предпочтения.

— И какие же они у вас? — спросил я, положив руку ему на плечо.

Михаил вздрогнул и повернулся ко мне. Моя ладонь соскользнула с плеча и коснулась его шеи. Мгновенная "вспышка" и... все его "предпочтения" мне стали ясны. Выросший в бедной семье, он с детства считал, что не заслужил такой участи. Поэтому, ещё в старших классах решил во что бы то ни стало "выбиться в люди". К сожалению, природа не наградила его особым умом или талантами, зато внешность была — на загляденье. И девушки заглядывались... Причём, даже те, кто был гораздо старше его. Поэтому он рано потерял девственность и уже к окончанию школы, когда почти все его друзья ещё только носили за подругами портфели, он достиг определенных успехов в любовных делах. Соблазнить внучку Генсека ему не составило особого труда, а чтобы "закрепить" успех, он сделал ей ребёнка. Мать Виктории, Галина Брежнева, воспитанием дочери никогда не занималась и Вика всегда жила у деда с бабкой, которые души в ней не чаяли. Именно Леонид Ильич настоял на скорой свадьбе, чтобы "плоды ранней любви" не стали видны общественности. Ему хватило дочери... Но Михаил, получив такой "приз" от жизни, вместо того, чтобы успокоиться и заняться строительством собственной семьи не остановился, а продолжил поиски ... Чего? А он и сам себе не смог бы объяснить. Виктория его полностью устраивала, как женщина, а уж о возможностях, которые давал ему этот брак и говорить было нечего. Казалось бы, живи и радуйся! Но, когда Михаил видел красивую девушку, поделать с собой он ничего не мог...

— Я хотел показать Габриэль Воробьёвы горы, — сбивчиво начал Михаил, с удивлением и даже с опаской глядя на меня. Неужели тоже что-то почувствовал, как тогда Громов? — Ты же всё время занят. Оттуда вся Москва как на ладони...

Последние слова Михаил произнёс совсем тихо. Расхотелось?

— Вы это с Викторией решили? — спросил я, наблюдая за его реакцией.

Он быстро взглянул на Габи и нехотя ответил:

— Нет, Вика будет сидеть с дочерью...

Ну да, он бы мне соврал, но Габи-то здесь и он предлагал поездку ей одной.

— А ты знаешь, на Западе ребёнок не обуза и родители путешествуют везде даже с грудными детьми, — я чуть не усмехнулся ему в лицо. — Бери жену, дочь и езжайте все вчетвером. Или они будут лишними? Помешают вашим планам?

— Саша я не хочу никуда ехать, — вмешалась Габи, — И сейчас я хочу домой. Мне не очень хорошо...

Я взглянул на Габи и только сейчас заметил, как она побледнела. С этим ловеласом даже не удосужился сначала на жену посмотреть.

— А что с тобой, солнце моё? — обойдя Михаила, подошёл я к Габи и приложил ладонь к её лбу. Он был холодный и мокрый. И только тут я обратил внимание на два высоких стакана, стоящих перед Габи. Один был пуст, а второй — на треть наполнен искрящимся напитком.

— Это всё ты выпила? — уточнил я.

— Да и Михаил уговорил попробовать "Мимозу", которую Вика пила...

— Из чего эта ваша "Мимоза"? — повернулся я к Михаилу.

— Шампанское с апельсиновым соком... — едва слышно ответил он. Что-то вся его уверенность куда-то подевалась...

— А первый коктейль? Как его? ""Русская красавица"...

— Коньяк с сиропом, — ещё тише ответил Михаил. — И лимон...

Я чуть не выругался. Хотя чего теперь... Надо было раньше смотреть. Но, с другой стороны, не буду же я в стаканы Габи заглядывать...

— Тебе очень плохо, малышка? — я снова положил ладонь на лоб.

— Тошнит... — извиняющимся тоном ответила она. — Но с твоей рукой мне легче.

— Пойдём на воздух...

Я помог Габи подняться и мы осторожно двинулись к выходу. Откуда-то сбоку появился наш шофёр и пошёл сзади.

Мы вышли на тротуар перед кафе, где ещё осталась самая стойкая часть толпы, не потерявшая надежды попасть внутрь.

— О, девушка нагулялась... — услышал я чей-то насмешливый голос. Но сейчас было не до него. Габи прислонилась ко мне и мы немного постояли. Только сейчас я понял, насколько же душно было внутри.

— Вас отвезти домой? — спросил шофёр.

— А как же Виктория с мужем?

— У меня инструкции только насчёт вас, — спокойно глядя на меня ответил "шофёр". — Они могут взять такси, когда захотят.

Я не стал больше забивать себе голову на тему "прилично-не прилично" и молча кивнув, повёл Габи к припаркованной здесь же "Волге".

Нам повезло, что гостиница была совсем рядом, иначе Габи могла и не доехать. Как только мы поднялись в номер, она, ничего не говоря бросилась в ванную и оттуда донеслись знакомые мне по прошлой жизни звуки.

Я подождал, когда всё стихло, зашёл в ванную, молча раздел Габи и поставил под душ. А потом и сам присоединился к ней. Запах табака и алкоголя, пропитавший нашу одежду и волосы был ужасен.

— Мне так стыдно... — услышал я сквозь шум воды голос Габи и облегчённо вздохнул. Значит, полегчало...

— Это я виноват, — сказал я, чуть было не добавив, " старый дурак". — Я же знал, что ты совсем не пьёшь. А тут коктейли, да ещё коньяк с шампанским. Поэтому, это ты должна меня простить.

Габи подняла голову и щурясь от брызг, недоверчиво посмотрела на меня.

— Прощаешь? — спросил я, серьёзно глядя на неё.

Видно было, что она пытается понять, не дурачусь ли я. И когда она наконец пришла к какому-то выводу и хотела что-то сказать, из гостиной нашего номера раздался длинный телефонный звонок.

— Междугородный? — удивился я. — А кто нам может звонить по межгороду?

Разжимать объятия Габи и бежать к телефону очень не хотелось, но он не умолкал.

— Придётся идти... — вздохнул я и Габи опустила руки.

Я наскоро вытерся и набросив полотенце на плечи выскочил из ванной.

— Слушаю, — сказал я в трубку не уточняя, кто именно слушает.

— Вечер добрый, герр Любимов! — неожиданно услышал я голос Громова. — Не разбудил? Я звонил час назад, но никто не ответил.

— Здравствуйте, господин советник, — ответил я. — Нет, не спим. Только что вернулись. А вы почему так поздно не спите? Что-то срочное?

— Так у нас ещё не поздно, разница с Москвой ведь два часа. — мне показалось или и правда голос у полковника какой-то весёлый?

— Я звоню по просьбе господина Штрауберга — продолжил Громов, — У него ведь нет с тобой связи. Передам только суть. Вышел ваш первый сингл, так это вроде называется? Бьёт все прошлые рекорды по продажам. Штрауберг уверен, что в Западной Германии он займет первое место в каких-то чартах. Он сказал, что ты поймёшь о чём речь. Из других стран Европы тоже поступают обнадеживающие новости из музыкальных магазинов. Так что можешь приглядывать новый сейф для хранения своих капиталов. Это уже мои соображения. Ну и прими мои поздравления.

— Спасибо. Но мне кажется, что только из-за одной этой новости, вы бы не стали звонит ночью.

— Вот ничего от тебя не скроешь, — усмехнулся Громов. — Да, это только первая новость. Но и вторая тебя не расстроит. Штрауберг сказал, что утвержден предварительный план гастролей и требуется только ваше согласие. Я не помню всех стран, но в списке точно есть Западная Германия, Франция, Англия и Италия. Испанию тоже, вроде называл, но это потом сам уточнишь. Штрауберг торопит вас с возвращением. Там ещё нужно обсудить кто с вами на каких-то разогревах будет играть. Говорит, что это вы с Парсонсом будете решать. Кандидаты есть, но я запомнил только этих ребят из Швеции, с которыми ты подружился на фестивале.

— АББА? — уточнил я.

— Вроде да, — неуверенно ответил Громов. — Приедешь — узнаешь. Вот теперь все новости. Долго вы ещё там?

— Да, в основном закончили... — я не знал, что можно говорить по телефону. Ясно же, что сейчас кое у кого ушки на макушке. — Приеду, расскажу. Спасибо, за хорошие вести.

— Ну, добре... Поцелуй за меня Габриэль. До скорого! — попрощался Громов.

— А вы от нас с Габи передавайте привет обеим Машам.

— Ой, Машка вам же тысячу поцелуев передавала! — спохватился полковник. — Совсем забыл... Она там с девчонками каждый день до упаду танцует, собралась с вами на гастроли. А я даже и не знаю...

— А что там знать, Степан Афанасьевич? — бодро ответил я. — Со мной же поедет. Я пригляжу...

В этот момент из ванной вышла замотанная в полотенце Габи и вопросительно посмотрела на меня.

— Ну всё! До встречи! Габриэль вот вам поцелуй передаёт!

— Кому это ты мои поцелуи раздаёшь? — прищурилась Габи. Отошла совсем... — Ещё и без спроса!

— А я из собственных запасов отдал один, — обнял я её. — Из моей ежедневной порции. Так что неплохо бы восполнить потерю, как ты считаешь?

— А вот нечего раздавать кому попало. — в глазах Габи запрыгали знакомые бесенята.

— Обидны ваши слова, фрау Любимофф! Неужели вы думаете, что я таким сокровищем просто так буду разбрасываться? Тут случай особый и стоит даже не одного поцелуя.

— И что же это за случай? — с Габи упало полотенце, но мы уже не замечали таких мелочей.

— Там даже два случая, — продолжил я, в то время как мои руки сами знали, что им делать. — Во-первых, наш первый синг разлетается с невиданной скоростью. Да-да, фрау и это ещё не всё! Главное — мы едем на гастроли по всей Европе.

— По Европе? — засияли глаза Габи. — И в Париж?

— И в Париж...

— И в Лондон?

— А что нам стоит?

— А в Италию?

— Да хоть в Испанию!

— Ииии! — повалила меня на кровать Габи.

И в этот момент снова зазвонил телефон. Но не как раньше длинно и требовательно, а скромно звякнул и умолк.

— Кто там ещё? — проворчал я, отрываясь от Габи. — Вот не пойду никуда!

И тут же, как бы отвечая мне, телефон позвонил ещё раз. Чуть длиннее...

Понятно — рецепция. Может Вика с Михаилом извиняться приехали?

— Слушаю...

— Извините, что потревожил, но вам пакет с фельдъегерской службой, — голосом преисполненным почтения, сообщил администратор. — Будьте добры, спуститесь на минутку.

— Хорошо, спасибо.

— Кто там? — Габи приподнялась на кровати.

— Пакет " оттуда", — показал я пальцем вверх. — Не пойму, что за спешка... До утра подождать что ли не могут?

Я быстро натянул на себя спортивные штаны, майку, взглянул на ноги...

— А, и так сойдёт! — махнул я рукой, решив идти в тапочках. Я в конце концов не на службе и каблуками щёлкать не обязан.

— Ты пока морально готовься, я — быстро! — поцеловал я Габи в лоб и вышел из номера.

Спустившись в холл я сразу заметил стоящего в центре молодого крепкого парня в военной форме. Подойдя, разглядел погоны старшего лейтенанта и непонятные эмблемы в петлицах. До этого дня сотрудников фельдъегерской службы ни СССР, но России мне видеть не приходилось.

— Я Любимов... — представился я и раскрыл удостоверение личного помощника Генерального секретаря.

Фельдъегерь всмотрелся в мою фотографию и мне показалось, что у него расширились глаза. Удивлён? Или он не знал о моей должности?

— Пожалуйста, распишитесь здесь, — как-то суетливо протянул мне старлей ручку и разлинованный блокнот.

Я черкнул что-то похожее на мою роспись.

Он спрятал блокнот и ручку в портфель и достал из него толстый пакет из плотной коричневатой бумаги с красной полосой пересекающей его по диагонали. Немного замешкавшись, ( молодой что ли совсем?), он, как будто нехотя, протянул его мне.

Я взялся за край конверта и только тут обратил внимание, что на руках фельдъегеря натянуты тонкие кожаные перчатки. Это у них форма одежды такая, что ли? Насколько я знаю и помню по прошлой жизни, кожаные перчатки не полагались по уставу, хотя конечно, некоторые старшие офицеры позволяли себе такие вольности. Может у этих "государевых гонцов" это норма? Но сейчас на дворе июнь месяц, какие перчатки?

Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, а старший лейтенант, как только я взял пакет, быстро разжал пальцы и убрал руки. Слишком поспешно... Огонёк тревоги вспыхнул у меня в мозгу, но тут же картинка перед моими глазами стала быстро сужаться, как если бы в моих глазах стала закрываться диафрагма, как в фотоаппарате. Последнее, что я увидел, это напряжённое лицо фельдъегеря и его широко раскрытые глаза, а потом — тьма...