Ветер перемен. Книга пятая

Глава 25

Ричард Никсон оглядел главный зал собора. С высоты балкона, куда его пригласили канцлер с женой, было видно, что свободных мест на скамьях уже нет, но люди ещё подходили и заполняли свободное пространство вдоль стен. Двое служащих церкви стояли в центральном проходе направляя туда людей.

— Ричард, а ты бывал когда -нибудь на мессе в католической церкви? — спросила жена канцлера.

— Я и просто в католических соборах был всего несколько раз, на официальных мероприятиях, — улыбнулся краешком губ президент. — А уж на богослужениях — точно не был! Моя вера имеет собственный взгляд на все эти обряды. Мы считаем, что человеку не нужны посредники в отношениях с Богом.

— Я понимаю, о чём ты, — согласилась Рут. — Я ведь тоже лютеранка, и у нас церкви куда проще устроены. Но, признаться, католические соборы сами по себе производят потрясающее впечатление. Есть в них какая-то прямо-таки божественная торжественность. А когда проходит месса с хором и под орган, это звучит словно пение ангелов. Поэтому мне очень интересно, что придумали Александр с Габриэль. Симфонический оркестр — уже само по себе смело и необычно. А уж рок-группа в католическом соборе!.. Я поверить не могла, что архиепископ и церковный совет пойдут на это.

— Да, ты права, нужно отдать должное смелости вашему церковному начальству ... — заметил Никсон.

— Как говорил мне каноник, Его Преосвященство остался в восторге от предварительного прослушивания, — поделилась знаниями Рут. — Он даже направил приглашение папскому посланнику на сегодняшнюю мессу или, правильнее будет сказать — на мероприятие. И тот принял его и приехал даже не один. Вон, целая делегация от папского престола присутствует.

Жена канцлера глазами показала на первый ряд, который полностью занимали важные гости в дорогих сутанах.

День за стенами Кёльнского собора угасал и последние лучи солнца, проходя сквозь разноцветные витражи, рисовали причудливые узоры на отполированных плитах стен и пола. В соборе стоял негромкий, но плотный гул голосов. Люди обсуждали невиданное доселе событие, которое их ожидало. Многие с удивлением рассматривали телевизионные камеры и огромный музыкальный пульт, за которым восседал высокий парень с аккуратной бородкой.

Музыканты оркестра уже сидели на своих местах. Кто-то поглядывал в зал, кто-то чуть слышно наигрывал что-то на своём инструменте...

Никсон, скользя взглядом по их лицам, встретился глазами с Александром и слегка кивнул ему, улыбнувшись.

Дирижёр поднял палочку и все звуки сразу же стихли. Тут же застрекотала кинокамера, объектив, которой нацелился прямо в спину маэстро. Он едва заметно взмахнул рукой и звук церковного органа, постепенно нарастая, заполнил зал.

Из боковых проходов, из-за алтаря, показались две процессии в белых монашеских одеяниях идущих навстречу друг другу. Лица торжественно шествующих были почти полностью скрыты низко надвинутыми капюшонами. Вот обе шеренги встретились перед алтарём в центральном проходе и выстроились в два ряда: один, повыше, сзади и второй, пониже и постройнее — впереди. Капюшоны упали на плечи и зрителям открылись лица хористов: мужчин, в задней шеренги и женщин и детей — в первой.

— А где же Габриэль? — канцлер повернулся к жене, удостоверившись, что она больше знает о концерте, чем он.

— Не знаю, — пожала плечами Рут. — В подробности действа меня не посвящали.

К дыханию органа добавилось нежное звучание скрипок. Чуть слышно обозначился ритм. Вдруг в задних рядах зрителей раздались аплодисменты и сразу же вспыхнули два прожектора, скрестив лучи на тоненькой стройной фигурке в длинном белом платье. Все телекамеры мигом развернулись, выискивая новую цель. Девушка двинулась по проходу к алтарю и в этот момент оркестр заиграл в полную силу. Рок-группа добавила мощный ритм.

— Габи! — восхищённо ахнула жена канцлера и зааплодировала.

Никсон пригляделся к идущей девушке. В ослепительных лучах прожекторов и в белоснежном платье, скользящем по мраморным полам собора, казалось сам ангел летит, не касаясь поверхности.

Габриэль дошла до первого ряда хора и повернулась к зрителям. Оркестр почти совсем смолк и её чистый голос зазвучал под сводами собора:

Is it you I feel inside?

Should my heart awaken so?

I have known your gentle light,

While the shadows softly go.

Ты ли это, кого я чувствую внутри?

Должно ли сердце моё пробудиться так?

Я познала твой мягкий свет,

Пока тени мягко уходят.

Оркестр вновь заиграл в полную мощь, вступил хор и Никсон почувствовал, как горячая волна прошла по всему телу, от макушки до пяток! Какое мощное воздействие... Ничего подобного он никогда не испытывал на тех богослужениях, что проходили в их церкви. Почему? Не было музыки... А ведь он творческий человек и сам поиграл в любительском оркестре. Он любил и понимал музыку... Но применить это в протестантской церкви? Почему отказались от неё? Отвлекает от мыслей о боге? Но сейчас он видел и чувствовал, что как раз наоборот: даже эти простые слова, а не заумные рассуждения, проникают в самую душу и что-то там с ней делают такое, что слёзы сами появляются на глазах и душа жаждет бога! Он повернулся к сидящей рядом жене Брандта и встретил её взгляд, полный слёз...

Песня закончилась на едва слышной ноте, но не успели зрители очнулся и зааплодировать, как плачущий звук электро-гитары пронзил тишину и у Никсона перехватило дыхание — так это было неожиданно! Он взглянул на листок бумаги, который ему дала перед началом Рут. Это был список произведений, которые были включены в сегодняшнее представление. Фрау Брандт, опасаясь, что высокий гость не владеет латынью, на которой проводились все церковные мероприятия у католиков, написала рядышком перевод:

1. Fleurs du mal — Цветы зла.

2. Sempire d'Amor — Вечная любовь.

3. Domine — Господи.

И снова, без паузы, звучит следующая песня:

Domine,

Interimo, adaperi.

Domine,

Aeternum, aeternum

Laetare,

Laetare me.

Domine.

Никсон больше не смотрел на лист бумаги, лежащий у него на коленях. Ему не нужен был перевод. Где-то в глубине души он понимал, о чём все эти песни, так потрясающе звучащие в исполнении прекрасных музыкантов, Габриэль и хора. Это вечные темы: Человечество, боль, поиск истины. Очищение, преодоление, надежда. Плач по миру, который можно ещё спасти. Величие духа. Возрождение...

Я, стоя с гитарой прямо за Габи и слушая вдохновенное пение хора, ещё раз убедился в правильности моего решения заменить тексты песен группы Era. Их и текстами -то можно было назвать с большой натяжкой. По сути это был бессмысленный набор звуков, отдалённо напоминающих латынь. Не знаю, почему пошли на это члены группы, может для большей таинственности? Ну, и звучало, как бы, красиво... А латынь ведь всё равно никто не понимает. В Ризе я об этом не задумывался и в церкви Святой Барбары мы исполнили то, что звучало в моем времени. Но во время разговора с архиепископом и капельмейстером Кёльнского собора, обнаружив, что оба они прекрасно знают этот почти совсем забытый язык, я вовремя спохватился и спрятал уже написанные тексты песен. Ну, как вовремя? Почти... Когда я передал пачку нот капельмейстеру и он, промурлыкав себе под нос мелодии песен "Эры", спросил о текстах, я подал листок со словами Ameno. Он пробежал глазами по строчкам и поднял на меня удивлённые глаза:

— На каком языке это написано? Что-то очень знакомое, но...

И вот тут я и вспомнил, что уже в эпоху интернета узнал, что никакая это не латынь и все песни "Эры" написаны на несуществующем языке. Поклонники группы окрестили его псевдо-лытынь.

Я лихорадочно попытался придумать удобоваримую версию и выдал первое, что пришло в голову. Вроде как, не зная языка, в отличие от нот, я запомнил, как мне казалось, несколько слов из тех древних манускриптов, а остальные придумал просто по мелодии... Хартманн только посмеялся и предложил написать тексты заново. С чем я радостно и согласился.

Очередная буря аплодисментов прервала мои размышления. Дирижёр повернулся к зрителям и сделал лёгкий поклон. Дождавшись тишины, он поднял руку, взглянул на ожидающую сигнала Габриэль, шепотом отсчитал доли : " Eins, zwei, drei..." и она вступила :

Now let the day

Just slip away

So the dark night may watch over you

Подбирая репертуар для концерта, я не хотел просто повторить то, что мы уже исполнили в Ризе. Поэтому, покопавшись в памяти вспомнил прекрасный "Ноктюрн" норвежской группы Secret Garden . Музыка хоть и не церковная, но очень уместная в таких местах. Заворожённо слушающая публика была тому подтверждением...

А потом пришло время триумфа и для капельмейстера собора. Ещё на первой встрече я обратил внимание на его голос, настолько он был мощным, каким-то прямо осязаемым. Я был уверен, что он профессионально занимается пением, поэтому был удивлен, услышав, что он всего лишь "поёт дома, перед сном". Тогда-то я и предложил ему спеть дуэтом с Габриэль. Он начал было отговариваться, но когда я молча подошёл к роялю и сыграл ему несколько тактов Canto della Terra, шедевра, который исполнили Сара Брайтман и Алессандро Сафина в том же Венском соборе, глаза у него загорелись и устоять он уже не смог.

Si, lo so amore che io e te

Forse stiamo insieme solo qualche istante

Zitti stiamo ad ascoltare il cielo alla finestra...

Старательно пела Габи на незнакомом ей итальянском. Была мысль написать текст хотя бы на английском, но посовещавшись, мы решили, что всё равно английский не очень распространён среди старшего поколения, а итальянский очень "песенный" язык и буквально ласкает слух. К тому же я всё время помнил, что будет выпущен и видео-концерт и диск с "живой" записью, поэтому наличие в них песен на латыни, английском, немецком и итальянском увеличит аудиторию.

Guarda questa terra che

Che gira insieme a noi anche quando è buio

Guarda questa terra che

Che gira anche per noi a darci un po'di sole,

Sole, sole

Я даже вздрогнул от мощного тенора Людвига Хартманна. Неужели я ещё одного прекрасного артиста вытащу на свет божий? Интересно, а в моей реальности он так и пел всю жизнь только "для себя, чтобы легче было уснуть" ?

Столько рукопожатий за один раз, сколько я выдержал после этого концерта, хватило бы на обе мои жизни. Сначала руку жали все музыканты симфонического оркестра, начиная с дирижёра, потом подошли хористы в полном составе и в конце, к моему большому изумлению — делегация Ватикана! Я даже замешкался, не зная, что мне делать, когда их главный, в красивой лиловой сутане, протянул руку. Но потом, мысленнно махнув рукой — не целовать же её! — я просто пожал сухую и неожиданно сильную ладонь, напустив на себя максимально уважительный вид. Судя по лицу посланца Ватикана, смертного греха я не совершила и рукопожатием он удовлетворился.

— Удивили вы нас, сын мой, — приятным, поставленным голосом сказал он. — Честно скажу — были сомнения насчёт вашей затеи! Но теперь, я лично буду рекомендовать на церковном совете, смелее внедрять новаторские идеи, для привлечения новых прихожан. Обязательно покажу запись этого ... эээ... богоугодного мероприятия Папе.

О, подал отличную мысль! Я оглянулся на телевизионщиков, которые не торопясь разбирали свою аппаратуру. Успею подойти...

Закончив принимать мою часть поздравлений и оставив Габриэль добирать свою, гораздо большую, я подошёл к парням с телестудии.

— Можно узнать, как дальше будет проходить процесс создания фильма? — спросил я.

— Сейчас мы отвезем плёнки в лабораторию, — ответил парень с буйной шевелюрой, видимо старший. — Там их проявят, проверят на качество , склеют в полный фильм и, скорее всего завтра — начнут уже делать копии для показа и продажи.

— Только завтра? — уточнил я. — А сегодня не успеваете?

— Можем и успеть... - поскрёб затылок лохматый. — Если работать ночью. Но заказа на срочность не было от начальства.

— А если я закажу для себя две срочные, — я подумал и добавил, — или нет, лучше три срочные копии, это можно будет сделать к завтрашнему утру?

Парни переглянулись, а я прибавил:

— Плачу двойную цену.

— Вообще-то, студия обычно дарит автору одну копию... — протянул парень.

— Окей, от четвертой подарочной не откажусь, — улыбнулся я. — Но она может и подождать, а хотя бы две можно к утру? Двойной тариф...

— Да, думаю, успеем сделать. — утвердительно кивнул главный телевизионщик.

Да уж, мороки с кинопленкой много. Не говоря уже о том, что дело это довольно дорогое. Поэтому и не очень развито оно в коммерческом плане. Мало кто из простых людей имеет дома кинопроектор. Но скоро должны появиться бытовые видеомагнитофоны и кассеты VHS. Вот они-то вызовут настоящий бум! Я вспомнил, сколько появятся сначала подпольных, а потом и вполне легальных видеосалонов в Союзе. Сотни тысяч по городам и весям. Миллионы простых пользователей будут иметь дома видеомагнитофоны и покупать кассеты с фильмами и концертами. А что если это дело слегка подтолкнуть? Кто там у нас занимается разработкой видео? JVC? Sony? Phillips? Какие у них трудности? И что я помню обо всём этом? Не очень-то и много, но...

* * * * *

Закрытие фестиваля. Аэропорт Бонн-Кёльн.

Отъезд советской делегации.

— Ну что, щенок, красивой жизни захотелось? - оскалился высокий спортивного вида моложавый мужчина. - Все вы, " творческие люди" с гнильцой внутри.

Двое других, с пустыми, ничего не выражающими глазами, крепко держали Богдановича за руки.

— Что молчишь? - продолжил высокий и вдруг резко, наотмашь, ударил Юру по щеке.

Голова у Богдановича мотнулась и в глазах потемнело.

— Слушай сюда и соображай быстро! - высокий схватил Юру за воротник форменной рубашки и подтянув к себе так близко, что слюни летели прямо в лицо, зло зашипел, сверля взглядом. - Сейчас ты пойдешь в полицейский участок здесь в аэропорту и попросишь политического убежища. Скажешь по-немецки:" Ich bitte um politisches Asyl". Запомнил? Повтори!

Юра не понимающе смотрел на высокого.

— Повтори! - почти крикнул тот и снова хлёстко ударил открытой ладонью по щеке.

— Их битте ум... - прошептал Богданович, запнулся и попытался вспомнить, что там говорить дальше.

— Политишес азил, - закончил за него высокий.

— Политишес азил... - тихо повторил Юра.

— Тебя отвезут в лагерь, - продолжил инструктаж высокий. - Там скажешь, что не хочешь служить в советской армии, что ненавидишь коммунистов, которые расстреляли твоего деда...

— Он живой... - возразил Юра.

— Это можно исправить, - ухмыльнулся высокий. - Хочешь? А вот если не хочешь - делай что тебе говорят. И попробуй только дёрнуться - найдём и размажем! И родителей твоих не забудем. Уяснил? Не слышу!

— Да...

— В лагере будешь просить оставить тебя в ФРГ. Говори, что если тебя вернут в Союз, то самое малое наказание, которое тебя там ждёт - это Колыма. Западники любят писать об ужасах ГУЛАГа, так что поверят и пожалеют. Можешь плакать, валятся в ногах, если надо будет, но ты должен получить Азил.

— Зачем?

— Ну ты же этого хотел? Или чего?

Юра промолчал.

— Сладкой жизни, ты хотел, как и все вы — предатели. — высокий продолжал сверлить взглядом сжавшегося от страха солдата. — Но тебе не повезло, парень, в отличие от твоего дружка, Любимова. Ты ведь ему позавидовал, да? Подумал, что, вон "молодой" такой прыткий: и девку- красавицу отхватил и на Западе будет как сыр в масле кататься, а я военную лямку тянуть буду? Чем я хуже него, так, Богданович? Слушай, а ты случайно не еврей? Очень фамилия у тебя подходящая. Может поэтому ты один из всех и пошёл на предательство.

— Русские мы... - возразил Юра.

—Да вы, евреи кем угодно можете прикинуться, - ухмыльнулся высокий, - вот прикинулся же ты советским человеком, а подвернулся момент и ... Но, у тебя есть шанс искупить свою вину перед страной и народом, которые тебя вырастили и воспитали! — вдруг резко изменил тон высокий. — Последний шанс! И я тебе могу его дать. Выбирай: или ты сейчас летишь транзитом через ГДР прямо в "дальние края" или.... — он сделал паузу, глядя в глаза Юры, — или ты делаешь то, что я тебе скажу. Что выбираешь?

— А что нужно делать? — Юра непонимающе смотрел снизу вверх на высокого.

— Как я уже сказал, остаться в ФРГ, а потом присоединиться к группе Любимова.

— А как я его найду?

— Об том не беспокойся, поможем...

— А потом?

— Будешь играть с ним, выступать, - пожал плечами высокой. - его ведь устраивает твой уровень как музыканта?

— Да, мы с ним хорошо сыгрались, - не понимая, чего от него хотят ответил Юра.

— Ну, вот и отлично! Продолжишь в том же духе.

— И всё?

— И всё. - кивнул высокий и добавил: - Ну и будешь рассказывать мне всё о жизни Любимова: с кем встречается, о чём они говорят, куда ездит...

— А зачем это вам?

— Да просто интересно! - криво улыбнулся высокий. - Талантливый парень он и всё у него легко получается. Хочу вот поучиться. Так ты согласен?

— И вы меня правда отпустите?

— Слово коммуниста! - посуровел лицом высокий. — И офицера...

— А я тоже слово должен дать?

— Обязательно! - с нажимом сказал " коммунист и офицер". - И дать, и написать.

- Написать? - не понял Юра. - Где?

— А просто на бумаге. Пойдём, тут рядом можно присесть... - высокий сделал знак своим напарникам и те, немного ослабив хватку, направили Юру в нужном направлении.

— Пиши, - стал диктовать высокий, когда Юра уселся за столик в одном из многочисленных кафе разбросанных по всему огромному залу аэропорта. - Я, Богданович Юрий, как тебя по отчеству?

— Михайлович... — сказал Юра.

— А не Моисеевич? - коротко хохотнул высокий. — Ладно-ладно, шучу! Пиши дальше: "Я, Богданович Юрий Михайлович, добровольно даю согласие на сотрудничество с органами Комитета государственной безопасности СССР". Да, добровольно, что ты на меня так смотришь? Ты же добровольно выбирал из двух вариантов, которые я тебе предложил? Ну вот... Пиши: " Обязуюсь сообщать органам КГБ информацию о поведении, высказываниях и связях Александра Любимова. Обязуюсь не разглашать факт данного сотрудничества. С настоящего момента беру себе псевдоним".... Придумай себе псевдоним.

— А какой можно? - Юра поднял голову от листа бумаги. - Я не знаю какие они бывают...

— Да какие угодно! — пренебрежительно махнул рукой высокий. — Как тебя в детстве во дворе пацаны называли? Кличка была какая-нибудь? Вот её и можешь взять...

Юра вспомнил, что его до самой армии дразнили "задохликом", хотя он был не таким уж и слабым. Просто постоянные занятия на фортепиано не способствовали развитию мускулатуры, а вот пальцы из-за этого у Юры были длинные и тонкие. Как у девчонки... Пальцы свои Юра берёг, поэтому никогда не дрался и это обстоятельство окончательно убедило всю окрестную шпану, что Юра "слабак".

" Ну, задохлика я не возьму", подумал он и спросил:

— А можно подписываться — " пианист"?

— Да хоть онанист! — захохотал высокий, но тут же примирительно сказал, — Ладно, не обижайся! Просто в рифму само выскочило. Пиши "пианист", если хочешь. Дату и подпись ниже поставь.

Юра закончил писать, высокий взял лист бумаги, быстро пробежал глазами текст и снова вперив колючий взгляд в Богдановича чётко произнося каждое слово сказал:

— И запомни: попробуешь соскочить — эта бумага станет известна и Любимову и властям Западной Германии. А они агентов КГБ не жалуют. Понял? Ну вот и хорошо! И про родителей с родственниками помни. Сейчас мы покажем, где здесь полицейский участок. Идёшь туда, просишь Азил, тебя сразу отвезут в центр. Несколько дней будешь сидеть в нём безвылазно, но потом у тебя будет свободный выход и бесплатный проезд на любом транспорте. Да, буржуи любят предателей... Так вот, ровно через месяц, 30 июня, встречаемся с тобой на вокзале в Бонне. Я буду ждать тебя с 12 до часу дня внутри вокзала. Там есть такое специальное место для встреч, Treffpunkt называется. Прямо висит табличка на стене. В крайнем случае, спросишь кого-нибудь. Если, по каким-то чрезвычайным обстоятельствам ты не сможешь приехать десятого числа, я буду ждать тебя на следующий день в это же время и в том же месте. И на следующий день — тоже. Только убедительно тебя прошу, — высокий сделал почти зверское лицо. — Постарайся, чтобы этих чрезвычайных обстоятельств не было. Иначе, они случаться уже с тобой. И твоими родными...