Вершина Мира

Глава 6

Мы уходили от разгромленного лагеря в темноте, используя в качестве естественного укрытия балку, что вела в сторону от караванной тропы. На наше счастье погода благоприятствовала бегству. Ещё с ночи в долине Арпа начал дуть ураганный ветер, а с неба большими хлопьями падал мокрый снег.

Снег лип к одежде, мешал видеть дорогу и сбивал дыхание, но именно он скрывал следы наших лошадей и делал почти невозможной погоню. Ветер выл в расщелинах так, что даже громкое ржание испуганных лошадей тонуло в завываниях стихии. В такие минуты природа становилась нашим единственным союзником.

Лошади шли тяжело, оступаясь на камнях, скрытых под рыхлым настом, всадники молчали — каждый понимал, что любой звук может привлечь внимание. За спиной, со стороны лагеря, ещё доносились редкие выстрелы и какие-то крики, но с каждой верстой они становились всё глуше. Хунхузы, похоже, атаковали склон, на котором до этого мы скрывались ночью, но потеряли нас, и сейчас пытались определить, куда же мы делись.

— Вашбродье, поднажать бы, — сказал вполголоса Луцкий, ехавший немного впереди меня. — Балка уводит нас к речке. Если переправимся до рассвета — будем в безопасности.

Я кивнул, хотя он не мог этого видеть. Ветер бил в лицо, снег колол глаза, и казалось, что вся долина превратилась в один бесконечный белый вихрь.

Мы двигались почти наугад, доверяясь больше чутью и знанию местности казака, чем собственным глазам. Иногда мимо проносились клочья тумана, в которых чудилось движение, и сердце замирало от страха, что это хунхузы. Но всякий раз это оказывалась лишь игра теней и снега.

Когда впереди забурлила вода — мутная, полная наледи, — я понял, что мы достигли реки. Теперь всё зависело от того, сможем ли мы быстро и тихо переправиться, пока буря глушит звуки и скрывает нас от глаз врага.

Мы подвели лошадей ближе к берегу и остановились. Река ревела, мутные потоки бились о ледяные глыбы, и казалось, что перейти её в такую ночь — чистое безумие. Но выбора не было: оставаться на этом берегу значило ждать, пока преследователи нагонят нас.

— Быстро, вперёд! — громко приказал я, чтобы перекричать ветер. — По одному, держите вожжи покрепче!

Первым в воду вошёл Луцкий, разматывая за собой толстую пеньковую верёвку, которую обвязал вокруг пояса. Казаки страховали его, крепко обмотав другой конец вокруг ближайшего валуна и по не многу стравливая трос по мере продвижения Паши. Через пять минут, мокрый с ног до головы казак вышел на другом берегу, проложив нам путь и протянув страховку через бурный поток. Не задерживаясь мы отправились вслед за ним, ведя в поводу вьючных лошадей. Вода захлестнула по брюхо коню, ледяные брызги летели в лицо, дыхание перехватывало от холода. Кони дрожали, но шли, вскакивая на камни и едва удерживаясь на ногах. Люди следовали друг за другом, сцепив зубы. Никто не осмеливался крикнуть, только тяжёлое дыхание и плеск воды нарушали завывания бури.

На середине реки конь Бочкарёва оступился, и его повело в сторону. Всадник закричал, но двое казаков сразу же рванулись к нему, подхватили под уздцы, и конь вырвался из омута. На миг в моих глазах мелькнул ужас — если бы не успели, его унесло бы вниз по течению.

Мы выбрались на другой берег обессиленные, промокшие до нитки. Снег и ветер тут же начали замораживать одежду, превращая её в тяжёлую ледяную броню. Но никто не жаловался. Все понимали — пока буря стоит над Арпой, мы спасены. Стоило ей стихнуть, хунхузы снова пойдут по следу.

Я оглянулся. Там, за рекой, в снежной круговерти оставался разоренный разбойниками лагерь и могилы наших погибших товарищей. Сердце сжалось от тоски и жалости — надеюсь у китайских бандитов есть хоть какие-то остатки совести и уважения к умершим, и они не тронут погребения. Я встряхнулся, нельзя падать духом, времени для воспоминаний у нас нет.

— В путь! Будем стоять, замерзнем — сказал я. — Куда дальше, Паша?

— Идём к ущелью. — Луцкий ответил сразу — Там наверняка нас искать не будут, и там можно найти укрытие. Мы то сами ладно, перетерпим, но коней надо обтереть и накрыть сухими попонами, чтобы не заболели.

Мы двинулись вдоль берега, держась друг за другом, чтобы не потеряться в снежной круговерти. Балка быстро переходила в теснину, и ветер там стихал, хотя снег валил всё так же густо. Лошади шли неохотно, усталость и холод брали своё, но люди подбадривали их тихими окриками, боясь снова поднимать голоса.

Через полчаса пути впереди показались первые каменные склоны ущелья. Снег ложился на серые глыбы неровными пластами, и в темноте они казались черными силуэтами каких-то чудовищ. Здесь, в теснине, было хоть чуть-чуть легче: ветер не так рвал одежду, и можно было отдышаться.

— Здесь можно остановиться на передышку, — сказал Луцкий, соскочив с седла и потрогав влажную шею своей лошади. — Дальше ущелье заведёт нас в дебри, там уж точно никто не сунется следом. Но сначала коней надо растереть, а то к утру и половины не останется.

Казаки молча кивнули. Работали быстро, как на учении: один стаскивал мокрую попону, другой грубо растирал шерсть пучком сухой травы, заранее заготовленной и увезённой в тюках, третий укрывал новой попоной, вместо которой мы использовали наши войлочные подстилки и одеяла. Лошади фыркали, пар валил от них густыми клубами, но понемногу в их глазах появлялся живой блеск.

Я же обошёл отряд. Усталость давила на плечи, но в людях сохранялась сосредоточенность, без паники, без ропота. Все и без меня знали: ночь решает всё. Если доживём до рассвета, не оставив следов, то у хунхузов не будет ни малейшего шанса нас настичь.

Где-то позади, сквозь шум метели, мне всё же почудился далёкий выстрел. Я остановился, прислушался — и ветер тут же смёл этот звук, будто и не было. Может, воображение, а может, они всё-таки идут по нашим следам.

— Паша, — сказал я негромко, когда мы снова забрались в седле, — нельзя задерживаться. Погоня может быть ближе, чем кажется. Веди нас глубже в ущелье. Кстати, что там дальше?

— Чёрт его знает, вашбродье — Луцкий хмуро пожал плечами — Про ущелье я знаю, но сам там не был. Местные говорят, что там дьявол живёт, никто туда не ходит по своей воле. Иногда охотники на архаров и ирбисов тут появляются, да пастухи изредка заходят, в поисках пропавшей скотины. Говорят, что через него на перевал тоже можно выйти, только без лошадей, по горным тропам. Короче, дороги я не знаю, но это всяко лучше, чем в голой степи оставаться, по крайней мере нас никто обойти не сможет.

Мы продвигались дальше вглубь ущелья, пока дорога окончательно не сузилась до узкой тропы, прижатой к склону. Каменные стены поднимались отвесно вверх, и снег, осыпаясь сверху, ложился ровным ковром на наши плечи и шапки. Ветер здесь стих почти совсем, лишь время от времени в просветах завывал особенно зло, напоминая о буре, бушующей в долине.

Вскоре Луцкий поднял руку, останавливая отряд.

— Предлагаю здесь встать вашбродье, место хорошее, дальше такого можно и не найти, — сказал он, показывая на довольно большую нишу в камнях, над которой козырьком нависали скалы. — ветра тут нет, и от снега укрытие.

— Привал! — С облегчением объявил я, идти дальше больше не было сил.

Мы с трудом затащили туда лошадей: чтобы укрыться под козырьком пришлось подняться по камням метра на два вверх. Зато ветра там не было и снег не падал на голову. Здесь пахло сыростью и старыми кострами — видно, охотники или кочевники не раз находили приют под этой естественной крышей.

Солдаты сразу занялись делом. Двое принялись разводить костер из дров и кизяка, что мы везли с собой в тюках, и вскоре в центре заиграл огонь. Другие снимали седельные одеяла и попоны, растирали лошадей, чтобы те быстрее обсохли. Люди сбрасывали с одежды ледяные наросты и протягивали ладони к пламени.

Я сел на камень у костра, слушая, как трещат дрова и как тяжело дышат лошади, наполняя этот странный грот густым паром. Впервые за последние часы мы могли позволить себе передышку.

— Вашбродье, — тихо сказал Луцкий, присаживаясь рядом, — Кумекаю я, что, если буря продержится ещё сутки, мы оторвёмся окончательно. Не сунуться они в ущелье.

— Сунутся, не сунутся… Что в их китайских головах творится одному богу известно — Буркнул я — Выставляем часовых пока, а завтра на разведку пойдёте, дальше надо будет ущелье разведать. Мало ли кто в горах бродит… Вечно мы тут не просидим, у нас топлива считай нет. Обсушиться хватит, и на завра горячую пищу приготовить, а потом замёрзнем здесь к чертям. Нам нужно выбираться к перевалу, и срочно. Сегодня объявляю дневку, а вот завтра мы должны будем отсюда уйти.

Мы были живы, оторвались от погони и нашли укрытие. Этого на этот день и ночь было достаточно. Завтра предстояло решить, куда идти дальше — искать новую дорогу в сторону перевала, искать обходные пути, чтобы уйти как можно дальше от хунхузов, или переждать в этом укрытии несколько дней (если сумеем найти топливо) и вернутся на караванную тропу.

Остаток ночи в ущелье тянулась тяжело. Сначала все оживились от тепла костра, но усталость быстро взяла своё — люди засыпали прямо сидя, облокотившись на камни или притулившись к седлам. Лишь часовые стояли неподвижно у входа в нишу, вглядываясь в снежную мглу, где время от времени казалось, что что-то движется.

Я не спал. Долго слушал, как потрескивают дрова и сопят кони, пар от их дыхания клубами висел под сводом каменного козырька. Мы все были промокшие и голодные, но, несмотря на холод, в этом укрытии чувствовалась какая-то защищённость, будто сами горы приняли нас под своё крыло.

К утру буря немного стихла. Снег всё ещё валил, но ветер уже не рвал его в лицо, а мягко укладывал на землю. В свете серого рассвета ущелье показалось ещё более мрачным и диким: тёмные скалы нависали отвесно, где-то сверху слышался крик ворона.

С первыми лучами солнца Луцкий и Хабаров ушли на разведку.

Дневка в ущелье началась с тяжёлого, вязкого утра. Люди просыпались медленно, словно выныривали из-под ледяной воды: то и дело кто-то вскакивал, хватаясь за оружие, думая, что слышит шаги, крики или выстрелы. Но то был лишь гул ветра и потрескивание костра.

Первым делом занялись одеждой. Вьючные тюки мы раскрыли — достали сухое бельё, шерстяные портянки и остатки сухой одежды. На кострах натянули верёвки, и вся ниша превратилась в подобие сушильни: по ним висели шинели, папахи, сапоги, попоны, мокрые палатки, из которых пар валил, будто дым из трубы. Запах стоял тяжёлый — мокрая шерсть, кожа, дым и конский пот. Но для нас это был запах жизни.

Лошадей снова обтерли как могли, казаки накинули на своих коней бурки, а остальных укрыли в более-менее сухие тряпки, что нашлись во вьюках. Животные стояли усталые, понурив головы, но корма хватало — накануне удалось спасти тюки с овсом, и кони с жадностью щипали зерно.

К полудню казаны закипели. Варили простую пшённую кашу на топлёном сале, заедали её галетами и редкими кусками вяленого мяса. Каша показалась царским пиром после холода и страха последних суток. Даже молчаливые казаки оживились, переговаривались, кто-то тихо бормотал молитву, благодарив за еду.

Но стоило насытиться и согреться, как разговоры сами собой вернулись к погибшим. Тот же Бочкарёв снял папаху и сказал:

— Жаль ребят… Хорошие были. Мы-то вырвались, а они там остались.

Все помолчали. Кто-то перекрестился, кто-то покачал головой. Я тоже молчал — слов не было. Только горечь и злость на бандитов, разоривших наш лагерь.

К вечеру Луцкий и Хабаров вернулись из разведки. Лицо Паши было хмурым.

— Дальше по ущелью следы видел, — сказал он, садясь у костра. — И будто бы копоть на камнях выше по ущелью. Может, охотники. А может, шайка тут зимовала.

— Вот только этого нам не хватало, — пробормотал я. — Выход то там хоть есть?

— Развилка есть, — Неопределенно ответил Паша — одна тропа дальше в горы идёт, как раз та, где следы, а вторая как будто обратно в долину поворачивает. Там кстати ущелье шире становиться. Далеко мы не ходили, боялись до темноты не успеть.

Луцкий виновата опустил уставшие глаза. Паше досталось больше всех, он толком не отдыхал и ел только в сухомятку, не говоря уже о том, что ему не довелось даже сменить одежду. Разведчик держался только на силе воли и на злости. Мы переглянулись с Бочкаревым. Ущелье давало укрытие, но оно же могло оказаться ловушкой. Теперь нужно было решить, что делать. Ждать и надеяться, что буря окончательно собьёт хунхузов со следа, а потом возвращаться, или уже этой ночью двигаться вперёд, по разведанному казаками пути, рискуя наткнуться на неизвестных.

Я поднялся и тихо сказал, обращаясь к Луцкому и Хабарову:

— Отдыхайте, братцы. Поешьте горячего, поспите. Сегодня последний спокойный день. Ночью… нет, ночью мы и себе и коням ноги переломаем, рано утром уйдём вперед по ущелью. Здесь задерживаться нельзя.

Ночь в ущелье выдалась тревожной, но на наше счастье хунхузы так и не появились. С рассветом мы собрались в путь. Лошади нехотя тронулись вперёд по узкой тропе, снег хрустел под копытами, а дыхание отряда клубилось паром. Ветер стих окончательно, лишь редкие порывы пробирались между скал. Казалось, будто сама гора прислушивается к каждому нашему шагу.

Мы двигались медленно, вытянувшись цепочкой. Луцкий шёл в головном дозоре, за ним Хабаров, потом я и остальной отряд. Ущелье то сужалось, превращаясь в каменный мешок, то расширялось до небольших прогалин, где можно было перевести дух. На камнях действительно попадались следы — старые кострища, обугленные сучья, даже кости баранов. Значит, здесь бывали охотники или пастухи. Но свежих признаков жизни не было.

К полудню дорога пошла на убыль. Тропа, всё время петлявшая вверх, вдруг стала спускаться, и вскоре мы услышали далёкий гул реки. Воздух изменился — стал влажнее, теплее. Скалы раздвинулись, и впереди забрезжил просвет. Луцкий махнул рукой:

— Выходим к долине, вашбродье! Похоже, это и есть отворот к Арпе.

Сердце сжалось: возвращаться в ту же долину, где нас застигла беда, было рискованно. Но иного пути не было — только так мы могли снова выйти на караванную тропу и продолжить путь к перевалу.

Через пару часов мы выбрались из ущелья. Перед нами лежала долина Арпа, белая и бескрайняя, заваленная снегом. Над рекой клубился пар, и в морозном воздухе висела мёртвая тишина. Ни души, ни следа, будто сама природа скрыла всё, что случилось здесь в минувшие дни.

— Кажись там тропа вашбродье, — указал Луцкий на заметный прогал в снегу. — вышли выходит, слава тебе Господи!

— Похоже на то — Я осматривал открывшуюся картину в бинокль, но ни каких следов присутствия человека не видел — Только расслабляться рано Паша, до перевала ещё далеко, топлива считай нет, и где эти блядские хунхузы, нам не известно. И кстати на перевале, по словам Обручева тоже лихие люди иногда промышляют, так что оружие держим под рукой.

— Это само собой, вашбродье — Кивнул головой Луцкий — Тепереча я с винтовкой даже по нужде ходить буду.

— Эх… не было печали — Я тяжело вздохнул, и посмотрел на казака — За Бауржана и мужиков я переживаю, вывел ли он их, как нас найдет теперь…

— Бауржан дорогу знает, до перевала нас нагонит — Отмахнулся Луцкий — Он с виду простак, а так-то ушлый. Где надо — тенью незаметно пройдет, где надо — договориться, а если коснётся, то и ножом поработать может и нахрапом проскочить. Я его давно знаю, он не пропадёт. И раненых он вывел наверняка, пока хунхузы на нас отвлекались, он тихо и ушел.

— Твои бы слова, да богу в уши — немного успокоился я и оглянулся на потрепанный караван — Ладно, потопали дальше, лишенцы. Не экспедиция, а отступление Наполеона из-под Москвы, тфу…