Вершина Мира

Глава 5

— Хунхузы! — Меня разбудил отчаянный крик часового и грохот нестройного ружейного залпа.

Брезент палатки дернулся от попадания пули, тупой удар чуть не выбил мешок, который я использовал вместо подушки, из-под моей головы.

Действуя на автомате, еще толком не осознав, что же происходит, я отбросил в сторону одеяло, схватил револьвер, который по заведенной давно привычке лежал у изголовья, и рванулся к выходу. Полог палатки я даже не пытался развязать, а просто с силой дернул в сторону, разрывая завязки.

В лагере творился хаос. Солнце только начало появляться из-за горизонта и в долине, затянутой туманом, царил сумрак. Мрачное, сырое и холодное утро в Арпе. Где-то в той стороне, где должен был стоять часовой звучали выстрелы из винтовки, ей в ответ, в разнобой били ружья. Вдруг, прямо у меня над головой прошуршала стрела и впилась в центральную стойку навеса, под которым мы сушили обувь. Из брезентовых укрытий, кто в чем выбирались казаки и стрелки.

— К бою, занять оборону! — Послышался крик Бочкарева.

Я бросился к ближайшему ящику чтобы использовать его в качестве укрытия, но тут же в полутьме различил тени, мелькнувшие между валунами на противоположном склоне. Узкие силуэты, повязки на головах, и гортанные крики, подхваченные десятками голосов. Хунхузы шли в атаку лавой, под прикрытием тумана.

Кто-то из наших опрокинул в костровище треногу с котлом, и головни, разлетевшись по сырой траве, задымили, добавив к туману ещё и гарь с густым паром от попавшей в костер воды. В этом полумраке всё смешалось: крики, конское ржание, собачий лай. Вьючные кони рвались с привязи, путаясь в арканах. Один из них, обезумев вырвался, понёсся прямо сквозь лагерь и сбил с ног двоих стрелков.

— Круговую! Держать фланги! — теперь уже кричал Егоров, и его голос, гулкий и властный, звучал уверенно.

Первыми ответный огонь открыли казаки. В густом сумраке тускло блеснули выстрелы, и один из нападавших, взмахнув руками, кубарем покатился вниз по камням. Но другие, были уже совсем близко. Разбойники выли, как бешеные волки и размахивали саблями и ружьями.

Я упал на колено и, стараясь не целиться долго, выстрелил из револьвера в ближайшего — тот рухнул, держа обеими руками живот. Второго подстрелил почти в упор Бауржан, оказавшийся почему-то ближе всех к нападавшим.

Пули свистели над головой, несколько вонзились в землю рядом с моими ногами. И только тут я осознал, что только я один торчу посреди лагеря как три тополя на Плющихе, стоя на одном колене и стреляя из револьвера как в вестерне. Все мои бойцы уже заняли позиции укрывшись за чем придётся.

— Ложись твою мать! — Паша Луцкий возник как призрак и навалился на меня сверху, — вот же холера! Куда тебя черти несут вашбродье⁈

Через секунду мы вместе с казаком были уже возле потухшего костра, спрятавшись за валуном, который дежурный повар использовал в качестве разделочного стола.

Паша выглянул из-за камня, и я последовал его примеру. Короткий миг мне показалось, что нас сейчас сомнут, но вдруг залп стрелков, занявших оборону у подножья склона, отбросил хунхузов назад. Несколько тел остались валяться неподвижно, и вопли раненых перекрыли их боевой клич.

— Кажись отбились. — Паша начал было крестится, но остановился, не завершив ритуал — Етить колотить!

Из-за скал показались новые группы. Теперь их было куда больше — человек пятьдесят. Они обступали нас с обеих сторон, надеясь взять лагерь в клещи. Я повернул голову в право, и обмер от увиденного. Пока нас обстреливали из-за холма, возле наших вьючных лошадей без крика, шума и выстрелов уже суетились несколько низкорослых фигур.

— Не дать им взять обоз! — гаркнул я и, перескакивая через тюки и седла, помчался в сторону импровизированной коновязи.

— Куда⁈ — Возмущенный вопль Луцкого ударил в спину — Вот же малахольный!

Я и сам не заметил, как оказался возле лошадей, а на моем пути встал щуплый китаец с огромным ножом в руке. Его лезвие, поддернутое ржавчиной и с зарубками на кромке, выглядело страшно. Заорав я ткнул в его сторону револьвером и несколько раз нажал на спусковой крючок. Китаец рухнул как подкошенный, но на его мете тут же появились ещё три фигуры. Я выстрелил снова, и револьвер вхолостую щёлкнул курком.

— А-а-а! — Не останавливаясь я швырнул бесполезный револьвер в ближайшего противника, а потом всем телом врезался в эту троицу.

Бок обожгло болью, что-то теплое полилось под рубахой, но я не обратил на это никакого внимания. Адреналин бурлил в крови бурными потоками, я бил куда и чем попало, толком не разбирая кто передо мной.

— Сарынь на кичу! — Боевой клич донских казаков, подсказал мне, что рядом дерётся Луцкий. Неизвестно каким ветром занесенный в семиреченское казачье войско донец не оставил меня одного.

— Сдохни сука! — Я вцепился в горло очередного китайца и рухнул вместе с ним на грязную землю.

По мне кто-то топтался, наступая то на ноги, то на спину, а я боролся с хрипящим разбойником, пытаясь его задушить. Вдруг прямо перед моим лицом мелькнуло лезвие шашки, воткнувшись в глаз моего противника. Кровь брызнула мне в лицо, и меня вырвало прямо на умирающего.

— Всё вашбродье, всё, оставь его, подох он ужо! — Голос Луцкого привел меня в чувство.

Я попытался подняться, но ноги едва слушались. Бок пульсировал болью, в глазах темнело. Луцкий рванул меня за ворот и усадил, сам встав на одно колено.

— Сиди, не рыпайся, вашбродье — процедил он, — не хватало мне тебя тут в гроб укладывать.

В этот момент над валунами снова затрещали выстрелы. Хунхузы, заметив, что взять обоз быстро не вышло, пошли второй лавой. Теперь они стреляли реже, но двигались плотнее, передвигаясь перебежками, и укрываясь за изгибами местности.

— Держать линию! — крикнул Бочкарёв, и его команда разнеслась по лагерю.

Стрелки, уже успевшие перезарядить винтовки, встретили разбойников залпом. Несколько фигур упали, но другие, словно не замечая потерь, влетели прямо в ряды казаков и стрелков. Сталь встретилась со сталью, крики, мат — всё смешалось.

Я попытался нащупать за поясом подсумок с патронами, но никак не мог его найти, пальцы дрожали. Через пару секунд я осознал, что пояса не было, он остался в палатке. Тогда я схватил с земли китайский тесак. Лезвие было скользким от крови, и рука еле удерживала рукоять.

Из-за тюков выскочил хунхуз в кожаном нагруднике, короткий клинок в руке блеснул прямо у моего лица. Я едва успел поднять своё оружие, отражая нападение, удар получился косым, и лезвие противника с визгом соскользнуло. Луцкий, как чёрт из-под земли, прыгнул на него сбоку и сшиб в грязь.

— Гляди в оба, вашбродье! — рявкнул он, уже отворачиваясь к следующему противнику.

Я поднялся, чувствуя, как по спине катится холодный пот. В стороне слышался топот — это часть коней, сорвавшись, носились по лагерю, ломая палатки и спотыкаясь о тюки и ящики. Среди дыма и тумана мелькали лица — то свои, то чужие.

Кто-то заорал:

— На фланге прорыв! К обозу идут!

И сердце ухнуло в пятки: возле обоза были только мы с Луцким…

Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Над лагерем пронесся протяжный свист, и нападавшие как один развернулись и бросились бежать. Прошло несколько мгновений, и противников перед нами не осталось.

Лагерь напоминал поле боя.

Казалось, всё вокруг превратилось в месиво из грязи, дыма и крови. Сбитые палатки лежали комьями мокрого брезента, перемешанного с сорванными верёвками. Тюки с провиантом были вспороты ножами и пробиты пулями, галеты и мука валялись прямо в грязи, и по ним топтались испуганные кони. Собаки, про которых мы совсем забыли в горячке боя, сорвались с привязи, носились по кругу, выли и не поддавались ни окрику, ни свисту.

Воздух был густ от порохового дыма и запаха крови. Где-то на краю лагеря стонал раненый стрелок, его пытались перевязать двое товарищей, торопливо рвавших на бинты подолы своих рубах. Недалеко от кострища неподвижно лежал часовой — тот самый, чей отчаянный крик поднял всех нас из сна. Его глаза, застекленевшие, смотрели прямо в низкое серое небо. В проклятой, безжизненной Арпе стояла вязкая, давящая тишина, нарушаемая лишь стонами раненых. Туман тянулся по долине, скрывая следы врага, и казалось, будто сами горы затаились, ожидая продолжения боя.

Я тяжело опустился на ящик, всё ещё сжимая в руке китайский тесак. Кровь с него капала на мою голую ступню, но я даже не пытался её вытереть. Бок саднил всё сильнее, рубаха промокла насквозь. Луцкий, оглядевшись, только сплюнул в сторону и сказал сипло:

— Ушли… сволочи. Но могут вернутся.

Бочкарёв подошёл, он был весь покрыт грязью и пороховой копотью. Подпоручик остановился рядом, поправил на плече ремень с чужой винтовкой и посмотрел на меня так, словно хотел убедиться, что я всё ещё жив.

— Исидор Константинович, счёт не в нашу пользу, — тихо проговорил он. — Двоих убили, пятеро ранены, Егоров тяжко. Лошадей — трое увели, двое зарезаны прямо на месте. И вьюки с припасами потрепали знатно.

Я провёл рукой по лицу, смывая с глаз кровь и грязь. Мы выстояли, но мне в это с трудом верилось. Нападавших было как бы не под сотню, а нас всего пятнадцать.

— Кто убит?

— Попов и Гнусов. — Четко доложил подпоручик — Гнусов на часах стоял, вовремя тревогу поднял, но сам почти полный залп схватил. Стрелял ещё потом, пока жив был, откуда только силы взял… Они по палаткам били в начале нападения, Попова во снеубили.

— Ясно… — проскрипел я зубами — Организуй оборону Женя, поймайте лошадей, а раненых срочно ко мне. Луцкий, помогать мне будешь.

— Так вы сами ранены, вашбродье — Паша, который за время боя несколько раз спасал мне жизнь, ткнул пальцем в мою пропитанную кровью рубаху — Ножом вас пырнули, я видел. Ещё подумал, что убили вас, а вы ничё, справно потом бились. Горазды вы кулаками и ногами махать, я после вас только подранков добивал.

— Хорош мне дифирамбы петь! — охая от боли, я задрал рубашку и осматривал свою рану — Воду на огонь, срочно! Много воды! Нужны перевязочные материалы и медицинский ящик. Поставьте навес! А у меня… глубокий порез, рана не проникающая, по касательной нож прошел. Жить буду короче. Перевяжи меня Паша чем ни будь туго, чтобы кровь остановить и займемся работой, себя я позже подлатаю. И… спасибо казак, ты мне сегодня жизнь спас!

Паша, смущённо крякнув, махнул рукой:

— Да ладно, вашбродье, не в первый раз. На войне же оно завсегда так, сегодня я вам, завтра вы мне. Сочтемся короче.

Он исчез на несколько секунд, а потом вернулся, неся в руках чью-то чистую рубаху, ловко разорвал её на полоски и принялся перетягивать мой бок. Боль была такая, что я едва не прикусил язык, но стиснул зубы, стараясь не застонать при людях.

Тем временем Бочкарёв уже отдавал распоряжения. Казаки и стрелки, наскоро перевязав друг друга, разбежались по периметру лагеря, выставляя часовых. Двое повели раненых к поваленному навесу, другие ловили обезумевших коней, ставя их обратно в привязь. По лагерю снова зазвучали команды, и этот хаос постепенно начал обретать порядок.

Я тяжело выдохнул. Бок горел, но разум становился яснее.

— Женя, — позвал я подпоручика, — разведку немедленно! Пусть пара человек проверит склоны. Хунхузы так просто не уйдут. Скорее всего, они где-то рядом, как бы снова не сунулись.

— Сделаем, командир, — отозвался Бочкарёв и махнул рукой двум казакам. Те, пригнувшись, исчезли в тумане. — Смогулова я тоже отправил поглядеть окрест и лошадей, пропавших поискать.

Паша, закончив перевязку, подтянул повязку узлом и удовлетворённо хмыкнул:

— Ну вроде всё вашбродь, потерпишь. Кровь останавливаться начала. До кишок не достал нож, значит обойдётся.

Я кивнул и, поднявшись с ящика, посмотрел на людей. Они были мрачны, но держались — каждый понимал, что сейчас от их стойкости зависит жизнь всех. Туман в долине редел, и на сером фоне рассветного неба уже явственно виднелись разбросанные тела хунхузов.

— Собрать оружие у убитых! — приказал я. — Всё, что можно — ружья, сабли, патроны. Пусть хоть их железо нам в помощь будет.

Кто-то из стрелков тихо сказал:

— Господь уберёг…

Я перекрестился и добавил:

— Это только начало, братья. Арпа нас просто так не отпустит. Держим уши востро.

Я поймал взгляд Луцкого. В его серых глазах мелькала усталость, но и злость тоже — та самая, которая даёт силы выжить.

— Ничё, вашбродь, — усмехнулся он. — Выдержали первую волну. Значит, и дальше справимся. Врасплох они тепереча нас не застанут.

Я не ответил. Только молча клялся самому себе: отныне каждую ночь и каждое утро мы будем встречать только с оружием в руках.

Раненых я прооперировал, если это можно так назвать. У одного извлёк пулю из ноги, у другого пулевое ранение в плечо оказалось сквозным, ещё двоим обработал и зашил порезы. А вот Егорову я помочь почти ничем не мог. Китайский тесак оставил глубокую зарубку на его затылке. Кость выдержала, однако штабс-капитан был без сознания, получив серьезную черепно-мозговую травму. Его нужно было срочно доставить в госпиталь, и посовещавшись с Бочкаревым я принял решение отправить его в Нарын в сопровождении двух легко раненых стрелков, как раз тех, что получили пулевые ранения. Вместе с ними я оправлю и донесение Обручеву о нападении хунхузов, наших потерях и дальнейших планах. Отряд уменьшился на пять человек, и с этим ничего нельзя было поделать. Из взятых с собой стрелков туркестанского полка, в строю оставались только Хамзин и Николаев, причем оба они тоже были ранены. Стрелкам не повязло в том, что их палатки стояли как раз на первой линии обращенной к склону, с которого на нас напали хунхузы. Среди казаков погибших и раненых не было. Лошадей тоже, стало на восемь меньше. Троих угнали разбойники, двоих убили, и три лошади вместе с ранеными уходили в Нарын.

Мы похоронили своих сразу, не дожидаясь полудня. Земля в Арпе сырая, тяжёлая; лопаты вязнут, камни под ними скрежещут. Поставили на грудах камней два креста, сделанных из разбитых ящиков. Бауржан прочитал «Фатиху», я перекрестился и вслух назвал имена — Попов, Гнусов. У каждого из живых в этот миг было одно лицо: усталое и злое.

Только после этого занялись лагерем по-настоящему. Сегодня идти дальше уже не было смысла, но нужно было приготовится к обороне. По итогам разведки проведенной казаками и Бауржаном выходило, что хунхузы ушли, но дать гарантий того, что они не вернутся никто, не мог.

Нашлась польза и от убитых разбойников. Собрали восемь ружей — у двоих фитильные древности, у прочих кремнёвки, одна берданка, видавшая виды; к ней нашлось десять патронов, смятых в тряпичном мешочке. Сабель и ножей — с полдюжины, пара щитов из лозы. Патроны к своим винтовкам я велел пересчитать дважды и разделить по людям поровну, чтобы никто не остался с пустыми сумами. Продукты, что размесили копытами, я приказал собрать, муку просеять сквозь чистую ткань. Она конечно всё равно оставалась грязной, но разбрасываться продовольствием в этих диких местах было нельзя. После полудня Бауржан ещё раз сходил на разведку и вернулся только вечером.

— Хунхузы ушли к седловине, командир, — Докладывал мне разведчик — Следы свежие, но не растянулись: кучей уходили. Не далеко станут — жадные.

— Значит, вернутся, — стоящий рядом Луцкий посерел лицом — И вернутся ночью.

— Нам всё равно не сбежать — немного подумав, сказал я — Если в пути застанут, всех перебьют, здесь будем оборону держать, а завтра двинемся в путь, если живы будем… А Обручев ведь говорил, что рисковать бандиты не будут, переговоры предложат, плату за проход, а оно вон как получилось…

Егорова уложили на плащ-палатку, под голову — седельную подушку, к затылку — мех с льдом из ручья. Дышит ровно, но пусто, как будто человек ушёл куда-то и не торопится обратно. Я посидел рядом минуту, послушал молчание. Потом взял карандаш.

Донесение Обручеву я писал коротко, без эмоций: «Нападение хунхузов на стоянке в верховьях Арпы, рассвет, туман. Враг до сотни, вооружение пёстрое. Наши потери: 2 уб., 5 ран., лошадей — минус 8. Противника отбит. Трофеи: 1 винтовка системы Бердан №2, 7 старых ружей, холодное. Раненому штабс-капитану Егорову необходима эвакуация. Прошу прислать конвой из Нарына, усиление патронами, гужевым транспортом, провизией и медикаментами. Путь продолжаем, но меняем порядок движения и стоянок». Подписался, приложил список и схему долины. Конверт опечатал сургучом.

Отправлял я Егорова с двумя легкоранеными стрелками под началом Смогулова — тот умеет идти тихо и быстро. Бауржан должен был отвести раненых подальше от хунхузов, чтобы они их не нагнали, и вернутся к нам. Дал им в достатке провизии и бинтов, поручил идти не той тропой, по которой мы сюда пришли.

— Ну всё мужики, удачи! — Напутствовал я стрелков — Приказ — добраться живыми!

Они уехали, растворившись в молоке тумана, как призраки.

Я приказал снять шкуры с двух убитых коней, мясо — в котлы. Бросать ценный ресурс было не в моих правилах, полярные походы научили меня дорожить каждой калорией. К тому же вареная конина мясо вкусное, как в горячем, так и в холодном виде, да и храниться оно долго. Палаток мы больше не ставили. Спать мы всё равно сегодня не будем.

Пока готовили ужин, я занялся своей раной окончательно. Паша развёл в котелке воду с карболкой. Иглу прокалили в пламени, нитки из хирургического набора, с катгута оставалось немного. Когда я его собирал, я не думал, что мне придется организовывать филиал военно-полевого госпиталя…

— Давай, вашбродье, залипнем дырку, — сказал Паша, и, не давая мне времени передумать, уверенно провёл первый стежок. Я молчал и считал вдохи. Наложили десять швов. Поверх — йодоформ, сухая повязка, сверху — бечёвка крест-накрест, чтобы не разошлось на ходу.

— Готово, — подытожил казак, удовлетворенно осматривая дело рук своих. — На рожон не лезть, тяжёлого не таскать.

— Слушаюсь доктор! — хмыкнул я. — Только ты про это ещё и хунхузам скажи, чтобы не беспокоили.

К сумеркам лагерь стал не узлом хаоса, а крепостью. Три «колокольчика» из жестяных кружек на растяжках, два «ёжика» из сучьев на тропке к ручью, ложные следы за лагерь — пусть ищут нас там. Я обошёл периметр. Хамзин сидел у западной бровки, лицо серое, но глаза живые. Николаев меня встретил ухмылкой:

— Живём, ваше благородие. Благодарствую что подлечили!

У костра я собрал совет, Бочкарёв и Луцкий.

— Предлагаю лагерь покинуть и устроить на ночь засаду. Сместиться на правый склон — там камни, оборону держать можно. Ночью разожжём в старом лагере ложный костёр, поставим пугала из шинелей. Основной лагерь — здесь до полуночи, затем скрытый отход в балку, если нас не атакуют, уйдем на рассвете.

— А если они вернутся раньше? — спросил Бочкарев.

— Тогда встретим конечно. Но не думаю, что они решатся раньше рассвета. Ночью нихрена не видно, а мы в обороне. Наверняка они за нами наблюдали и видели, что мы готовимся. Они то думали, что мы после их нападения тронемся в путь и тогда нас можно будет накрыть при переходе. Но раз мы остаемся…

Возражений ни у кого не было.

Но хунхузы до утра ждать не стали… Первый же час ночи принёс шорох. С востока, где ложная стоянка тлела оранжевым пятном, послышалось еле заметное «дзынь» — жестянка задела растяжку. Мы лежали тихо как мыши. Через минуту — ещё «дзынь», а затем торопливое шарканье шагов. Два тёмных силуэта скользнули к фантомному костру.

— Сейчас! — шепнул Бочкарёв.

Но я поднял ладонь. Хунхузы, насторожённо поводя головами, ткнули пиками в наши «пугала», одно повалилось, другое закачалось. Они хрипло рассмеялись и дали условный посвист. В темноте справа ответил второй — короткий, резкий. Значит, их больше, чем двое, и сидят «веером». Я подождал ещё удар сердца и только тогда шепнул:

— Давай! Паша, Чернов!

Два сухих хлопка разорвали ночь. Тени у костра рухнули. В ответ с оврага залаяли старые кремнёвки, яркими вспышками пороха выдавая своих стрелков.

— Не высовываться! — прошипел я. — Пусть сами идут.

Они и пошли — резво, как в первый раз. Но на полдороги оказались в наших «ёжиках», и их крик дал нам точную метку.

— Сейчас! — сказал я, и мы ударили залпом. Пули положили тех, кто ломился вперёд, а те, что сзади, тут же рассыпались, как горсть гороха. Ночь снова стала ночью — густой, пахнущей гарью.

Тишина вернулась так же резко, как уходила. Я прислушался.

— Отбились, — констатировал Бочкарёв через пару минут. — На этот раз быстро сообразили. Больше не сунуться.

— Они учатся, — ответил я. — И мы учимся. Утром уходим по балке.

Мы легли, не раздеваясь. Я закрыл глаза и подумал о Нарыне, о людях, что сейчас идут туда по каменным отрогам, несут с собой нашего штабс-капитана и моё письмо. И дал себе клятву: утром мы выйдем. И дойдём. Все, без потерь, хватит с этой долины нашей крови.