Вершина Мира

Глава 10

Путь от Кашгара до Лхасы оказался одним из самых трудных за время моих путешествий по Азии. Мы шли через суровые горные перевалы, пустыни и высокогорные плато. Этот маршрут требовал от нас огромных физических и моральных усилий. Больше двух месяцев в пути под видом караванщика…

Сейчас я почти не напоминал европейца, мне даже больше не нужно было прилагать особых усилия к маскировке. Я вполне уверено освоил уйгурский и казахский язык, и уже мог общаться со встречными торговцами и погонщиками, которые менялись у нас в караване с завидным постоянством. Я научился управляться с вьючными животными и жить полудикой жизнью кочевника. Теперь мне казалось, что покрытые льдом полюса нашей планеты где-то далеко, и в то что я там когда-то был, мне даже уже и не верилось. Я так втянулся, что мне казалось будто я всю жизнь водил торговые караваны…

Караван уходил южнее, вдоль подножья Куньлуня, через Яркент в Хотан. Больше полутысячи километров по дикой жаре, среди пыльных бурь и песков. Редкие оазисы на нашем пути почти не давали возможности отдохнуть измученным животным и людям. Если на пути встречался колодец или даже грязная лужа, это было для нас как праздник. Мы дошли до такой степени пофигизма, что не брезговали ничем.

Я никогда не забуду, как в оазисе Куча, когда мы напились чая, первыми набрав воды из источника и начали поить верблюдов, мы нашли на дне колодца полусгнивший труп человека… То ли это была жертва несчастного случая, то ли так с ним поступили разбойники, понять было решительно не возможно. Стеганный халат, набрав воды послужил отличны грузом, который держал труп на дне, не давая ему всплыть, и потому раньше времени обнаружить его не удалось. Хотя, что бы мы сделали, если бы нашли его раньше? Другой воды тут не было. До следящего источника мы шли, неся в бурдюках эту воду. Жажда брала верх над брезгливостью, и мы её жадно пили, кипятя на кострах и старясь не думать о том, что в ней плавало.

После Хотана дорога сворачивала к горам. В Керии Бауржан продал верблюдов и лошадей, и купил яков, наняв тибетцев в качестве погонщиков и проводников. Начинались трудные перевалы высотой до пяти с половиной тысяч метров высотой. Дорога стала узкая, каменистая, с опасностью лавин и селевых потоков. Резкие перепады температур превращали наш путь в борьбу за выживание. Днем температура воздуха могла подниматься до плюс двадцати, а ночью резко падала до минус пятнадцати. Дров, и даже кизяка на этой тропе было найти невозможно. Кутаясь в ватный халат и дрожа от холода в сотрясаемом ледяным ветром дырявом шатре, я с тоской вспоминал эскимосские меха и теплые, снежные иглу, что были нашими надежными спутниками на обоих полюсах. Перевал Куньлунь унес жизни трех яков и едва не стоил жизни Арсению, у которого снова начался острый приступ горной болезни. Каравану пришлось стоять на перевале два дня, тратя драгоценный фураж и остатки топлива, пока Фомин не пришел в себя и не акклиматизировался. Нам с Бауржаном тоже было нелегко, но мы чествовали себя гораздо лучше, чем мой друг и постоянный спутник в экспедициях.

На высокогорном плато Нгари, было ничуть не лучше. Мы были уже в Западном Тибете. Здесь было мало воды, часто мели бураны, очень редко встречались кочевья тибетцев пасущих своих яков. Можно было идти два-три дня, не встретив ни одного источника. Для яков, привычных к таким условиям это не было проблемой, они вполне обходились снегом, если он был, мы же страдали от жажды, так как натопить достаточно воды на кострах не получалось, у нас попросту не было топлива. Бурдюки, набитые снегом, приходилось вьючить на яков, чтобы он растаял от тепла животных. Учитывая, что процесс этот был медленным, воды нам всё равно не хватало. Да и злоупотреблять этим способом тоже было нельзя, живые грелки могли заболеть и погибнуть, даже не смотря на привычку к холоду и неприхотливость.

— Да гребись она конём, эта ваша Льхаса! — устраиваясь в очередной раз на холодный ночлег, я срывался на Арсении — Чего мы там забыли? Мы что, с Тибетом воевать собираемся⁈

Я повышал голос на Фомина, кутаясь в халат, который держался на честном слове и паре заплат.

— Или, может, царю срочно понадобилось Шамболу найти⁈

Арсений, бледный и с распухшими губами от высоты был занят записыванием зашифрованных кроков в походный блокнот, который были замаскирован под сборник буддистских сутр.

— Ты давай не бурчи. На каждом привале это от тебя слышу. Мы люди военные, тупые и подневольные, нам высшие планы руководства не понять. Сказали идти — идем, сказали умри — умрём. Тебе и мне думать не надо, чего и зачем, этим есть кому заняться.

— А стоило бы подумать — я подбросил кусок сухого навоза яка в костёр и только собирался продолжить разговор, как заметил подходящего к костру тибетского проводника. Ему слушать русскую речь не полагалось, и я тут же затянул выученную накануне мантру — Ом муни муни маха муние соха!

Мантры и я Арсений начали учить еще по дороге к Тибету. С плато Нгари и дальше к центру Тибета всё чаще нам будут попадаться монастыри и тибетские чиновники, которые очень хреново настроены против чужестранцев, зато довольно лояльно относятся к паломникам. Так как наши с Арсением рожи не очень-то на азиатские похожи, нам будет проще выкрутится в случае чего, если мы представимся буддистами. Эта мантра, которую я пел, была направлена на очищение ума, избавление от омрачений и приближение к состоянию просветления. Тибетский проводник одобрительно кивнул, устроился у костра рядом и тоже затянул её хриплым голосом.

— Не хорошо это начальник, читать молитвы неверных — осуждающе покачал головой Бауржан, когда проводник после скудного ужина отправился проверять яков — Нельзя так. Ты же не буддист, в их бога не веришь.

— Не верю Баке — согласился я — Но я никого чтением сур и мантр не оскорбляю, я можно сказать изучаю буддизм. Это этнография. На севере я изучал верования инуитов, а в Азии — местные. Даже в христианских духовных семинариях изучают другие религии. Священнослужителям это нужно для более эффективной миссионерской и пастырской работы, чтобы знать верования и ценности людей других конфессий. Так что считай, что я просто занимаюсь исследованиями, а не молюсь.

На третий месяц пути мы впервые столкнулись с тибетскими властями.

Монастырь, стоявший на скалистом уступе над узкой долиной, мы заметили издалека: белёные стены, украшенные тёмно-красными балками, и ряды молитвенных флажков, трепещущих на ветру. Дорогу нам преградили трое всадников в длинных халатах-чубах, подпоясанных широкими ремнями. При них были старые кремнёвые ружья и кривые тибетские сабли. Старший, с косматой бородой и в жёлтой шапке, что сразу выдавала в нём чиновника из амбанской канцелярии, требовательно поднял руку.

Наши проводники тут же спешились, сложили ладони на груди и низко поклонились. Мы последовали их примеру, стараясь не выделяться. Арсений, как ни в чём не бывало, достал из вьюка книжицу сутр, раскрыл её и стал напевать молитву на скверном, но понятном тибетском. Я подхватил — благо мантру уже зубрил наизусть.

Чиновник нахмурился, разглядывая нас. Потом сказал что-то монаху, который подошёл из ворот монастыря. Тот был худ, с выбритой головой, в тёмно-бордовой рясе, и смотрел на нас с любопытством, как смотрят на редких зверей. Монах долго прислушивался к нашему чтению, а затем неожиданно улыбнулся и кивнул. Видимо, наш акцент его позабавил, но слова он признал верными.

— Откуда идёте? — спросил чиновник на ломаном уйгурском, коим он, похоже, пытался нам облегчить жизнь. Обратился он именно ко мне, напрочь проигнорировав тибетцев и казаха-разведчика.

— Из Хотана, — ответил я, внутренне холодея, похоже моя маскировка местных не обманула — в Лхасу. Мы паломники. Присоединились к торговому каравану уважаемого Бауржана, чтобы не идти одним через перевалы.

С этими словами я указал на книжицу Арсения, а затем поднял к губам чётки, что мы прикупили ещё в Кашгаре.

Чиновник долго молчал, щурясь на нас, а потом прямым текстом спросил, какие дары мы приготовили монастырю. Такого мы ожидали. Бауржан вытащил из мешка пару кусков чая-кирпича, зеркальце и полоску коралла. Увидев подарки, чиновник заметно смягчился.

— Лхаса далеко, — произнёс он. — Дорога трудна. Но монастырь примет вас на ночь.

Во дворе монастыря нас встретил запах ячьего масла и кислого молока. Монахи усадили нас у низкого очага, угостили масляным чаем и цампой. Я чувствовал, как за каждым нашим движением следят десятки глаз. Арсений, бледный и всё ещё слабый от высоты, сидел с видом усталого паломника, делая вид, что углублён в молитвы. Бауржан напротив держался настороженно — ему не нравились ни рясы, ни молитвенные барабаны, что гулко крутились в углу.

После ужина к нам подошёл старший лама, человек с проницательным взглядом и голосом, звучавшим так, словно он смеётся над каждым словом. Он задал несколько вопросов — о том, где мы родились, каким святыням поклонялись в пути. Я отвечал, что наш путь лежит через многие святые места, что мы ищем просветления. Лама долго смотрел на меня, словно пытаясь заглянуть внутрь. Но в конце лишь рассмеялся и сказал:

— Все ищут просветления. Даже те, кто идёт не туда. И запомни, лож не скрыть, если ты честный последователь учителя, то тебе ничего не грозит, но если нет… — Лама не договорил, однако я его прекрасно понял. Нам не верили, и почти открыто угрожали расправой.

Ночью я долго не спал. В темноте слышал, как монахи переговариваются о нас. Их слова я почти не понимал, но уловил несколько знакомых: «передать», «чужаки», «амбан». Это заставило меня похолодеть.

— Сидор, — шепнул Арсений, повернувшись ко мне, — завтра двинемся на рассвете. Они слишком уж внимательно к нам приглядываются.

Так и сделали: едва рассвело, мы поклонились ламам, оставили ещё пару подарков и, не задерживаясь, тронулись дальше. За спиной ещё долго звенели молитвенные колокольчики, а у меня в душе не отпускало ощущение, что монахи будут помнить нас дольше, чем нам хотелось бы.

После Нгари путь стал несколько легче, поселений и монастырей становилось на нашем маршруте всё больше и больше. Каждый день мы рисковали нарваться не на кочевников или монахов, а на чиновников амбаня, для которых любой чужеземец — шпион.

В одном из ущелий нас остановил отряд всадников — в длинных чубах, с ружьями, украшенными латунными бляшками. Их старший, невысокий, но с острым взглядом, сразу потребовал документы. Наши тибетские проводники почтительно поклонились, а я, скрывая волнение, достал свёрток: «пропуск паломника», выданный ещё в Хотане. За него нам пришлось изрядно заплатить, и вот сейчас предстояло проверить, не выбросили ли мы деньги на ветер. На пропуске было больше печатей и подписей, чем на официальном донесении в Генштаб.

Сертификат на право торговли и пропуск каравану к перевалам Непала старшего почти не заинтересовали, а вот наши с Арсением документы он не вернул. Чиновник долго вертел бумагу, разглядывал печати, потом подозрительно уставился на наши лица.

— Лхаса не любит чужаков, — сказал он. — Особенно белых.

Я склонил голову и пробормотал всё ту же мантру. Арсений добавил несколько слов о поиске просветления и о том, что мы идём поклониться Джово-Ринпоче.

Подозрение всё равно осталось. Нас отвели в сторожку при маленьком монастыре, где стены были расписаны демонами-мстителями с выпученными глазами. Там чиновники совещались, а мы сидели у стены, под надзором двоих вооружённых монахов.

Бауржан шепнул:

— Если решат, что мы шпионы, головы нам не сносить. Никто и не вспомнит, где мы пропали.

К счастью, один из монахов, старик с мутным глазом, подошёл к Арсению и заглянул в его блокнот. Тот успел заранее переписать туда мантры и несколько сутр на тибетском. Старик пробежал глазами страницы, потом одобрительно кивнул и сказал что-то чиновникам. Те зашумели, но подозрительность их явно поубавилась. В итоге и в этот раз нас отпустили.

Через несколько дней караван снова был остановлен — на этот раз на большом перекрёстке дорог, где стоял каменный сторожевой пост. Здесь уже нас ждали не деревенские начальники, а настоящие посланники из Лхасы: двое в чёрных шёлковых чубах с золотыми шапками и печатями на шнурах. Их сопровождали монахи из Гандена — с бубнами и длинными трубами, звуки которых отдавались в груди, словно гул землетрясения.

Посланники допросили нас куда суровее. Спрашивали о пути, о том, кто нас послал, что мы ищем в Лхасе. Один несколько раз повторил:

— Белые люди не могут быть паломниками. Белые люди всегда — послы или шпионы.

Арсений упорно держался роли: говорил, что он оставил службу, что ищет духовного пути, показывал свои записи. Я молчал, лишь повторял мантры и делал вид, что усталый паломник слишком поглощён молитвой. Бауржан изображал простого караванщика, которого задержки из-за двух паломников сильно раздражают.

Наконец чиновники перестали задавать вопросы. Но ясно дали понять: без взятки нас не пропустят.

— Путь открыт тому, кто чтит великий город и его богов, — с усмешкой сказал старший. — дары монастырям сделают ваш путь легче.

Пришлось открыть сундук с припасённым для таких случаев «подарком уважения»: коралл, кусок янтаря и серебряный кувшин. Чиновник долго смотрел на кувшин, вертел крышку и, наконец, кивнул.

Когда мы тронулись дальше, монахи ещё долго гудели в трубы нам вслед. Арсений, бледный и измученный, выдохнул:

— Хреново дело. Такое впечатление, что о нас уже знают все посты стражи. Обычно паломников они не трогают, чего с них взять? А мы на каждом шагу платим.

— Так может повернём нахрен? — Мне эти проверки изрядно подпортили нервы — Мы же первоначально знали, что в Льхасу не попадем, ты сам говорил, что пройдем просто мимо. Чего мы тогда лезем в эту мышеловку? Как видишь, нас выкупили на раз.

— Может и повернём — Задумчиво ответил Фомин, который и сам заметно нервничал — Не нравиться мне всё это. Подумать надо.

Когда до Лхасы оставалось меньше недели пути, нас остановил последний пост. Их шатёр стоял прямо у дороги, рядом с молитвенной стеной из каменных плит-мани. При них было несколько десятков вооружённых стражников, и, что хуже всего, двое китайцев в шёлковых халатах — явные чиновники из канцелярии амбаня.

Они долго рассматривали наши бумаги, сверяли печати, потом старший китаец резко отрезал:

— В Лхасу белым путь закрыт. Это воля амбаня. Даже если вы и паломники, вы чужеземцы. Но вы можете идти дальше — на юг. Дорога в Непал открыта, а по дороге много монастырей, где вас примут. Молится можно и в них. В Лумбини, в Непале же ваш Будда родился? Идите туда, место это более святое чем Льхаса — Китаец презрительно и надменно усмехнулся, добавив — В Непале чужаков терпят.

Я услышал это, и будто камень свалился с плеч. Мы все прекрасно понимали, что даже если бы нас пустили в Лхасу, дальше — только допросы, слежка и, возможно, арест.

Арсений, впрочем, выглядел так, словно у него забрали любимую игрушку. Он готовился именно к Лхасе — к Джокангу, к великим монастырям. Его заметки, блокнот, все эти месяцы учёбы мантр — и вот так, одним словом «закрыто».

— Мы должны были хотя бы попытаться… — прошептал он, но голос его дрожал.

Бауржан лишь плюнул под ноги:

— Живыми уйти — уже победа.

Наш караван развернули на южные тропы, что вели к перевалам в сторону Непала.