Вершина Мира

Глава 18

Мы начали подготовку к новому акклиматизационному выходу через три дня отдыха в базовом лагере. За это время шерпы успели закрепить новые верёвочные линии, укрепить лестницы и поднять часть грузов до второго лагеря. К утру четвёртого дня погода установилась ясная — небо чистое, ветер стих, только на вершинах клубились тонкие перистые облака. Это было хорошим знаком: значит, гроза не грозит ближайшие сутки.

В этот раз выход планировался в два этапа: из базового лагеря — до лагеря два с ночёвкой в нём, а затем подъем до высоты семь тысяч сто метров, установка и ночёвка в лагере три. Главная цель — не просто добраться до высоты, а переночевать на ней, чтобы организм привык к редкому воздуху.

Выход назначили на три часа ночи. Луна подсвечивала ледопад Кхумбу, как будто сама гора открывала нам путь. По знакомым меткам, отмеченным красными лентами и бамбуковыми шестами, мы продвигались уверенно. Снег за ночь подмерз, и кошки цеплялись надёжно.

На ледопаде уже были натянуты стационарные верёвки, в некоторых местах даже дублированные, и движение шло быстрее, чем в первый выход. Шерпы несли лёгкие грузы — в основном топливо, баллоны с кислородом, еду, запасные крючья, лебобуры, якоря и карабины. Каждый шаг был отработан: пристегнись, перейди, отстегнись — ритм, в котором исчезают мысли и остаётся только дыхание.

Через шесть часов, ближе к девяти утра, мы в рекордные сроки добрались до площадки первого лагеря. Палатки стояли на прежнем месте, немного припорошенные снегом. Несколько шерпов остались там, им сегодня предстояла ещё одна ходка с грузом в базовый лагерь, к тому же они должны были проверить крепления палаток и подготавливать площадку к складированию припасов.

После короткого отдыха и чая мы двинулись выше. Этот участок был самым опасным — трещины, ледовые стены, крутые переходы. Солнце быстро поднималось, и ледник оживал — потрескивал, шевелился, где-то глухо гремело, будто внизу переворачивались каменные глыбы.

Подъём шёл по уже проложенному маршруту. Верёвки местами заменили новыми, старые участки укрепили дополнительными кольями. Двигались медленно, почти ползком, но ритмично.

Ночевали в лагере два. Вечером температура резко упала до минус двадцати по Цельсию, ветер усилился. Голову ломило у всех, у Фомина слегка шла кровь из носа — впрочем, это была его обычная реакция на сухой воздух. Мы выпили чай, перекусили без аппетита и легли — спать почти никто не смог.

На рассвете ветер стих. Это был знак — хороший день для выхода наверх. Груз разделили: на каждого по пятнадцать-двадцать килограмм: кислородные баллоны, часть еды, верёвки, шесты для лестниц, палатки. Двое шерпов шли впереди с ледорубами, я в этот раз двигался третьим, проверяя крепления страховочных верёвок и вырубленные в тропе ступени.

Первые сто метров — крутая стена, где без жумара было не обойтись. С помощью собранной на месте лестницы, двух ледорубов и кошек закрепленных на ногах, молодой шерпа по имени Анг Гонбу уверенно поднялся по обледенелому склону, врубаясь в лёд острым железом. Этот шерпа и на ледопаде Кхумбу всегда поднимался первым на отвесные стены, совершенно не боялся высоты, и кажется абсолютно не страдал из-за разряженного воздуха высокогорья. К его поясу был прикреплена тонкая пеньковая веревка, с помощью которой он поднял наверх трос потолще, который он надежно закрепил за ближайший выступ скалы. Поднявшись по очереди, с использованием жумаров и ножной петли, мы продолжили путь.

Потом был пологий участок, уходящий под траверс под сероками. Местами приходилось пробивать ступени прямо во льду, местами — ползти на коленях. Каждый шаг давался ценой одышки и кругов перед глазами. Воздух был не просто разрежён — он словно выскальзывал из лёгких, не успевая насытить кровь. Мой голос, когда я пытался говорить, звучал чужим, глухим. Впрочем, мы не тратили силы на разговоры, дышать, идти вверх и работать и так было чертовски трудно.

Через три часа мы вышли на узкий гребень — место, где ветер сдувал снег в облачные вихри. Отсюда уже виднелась цель — площадка для третьего лагеря, защищённая ледовой стенкой.

До высоты семь тысяч сто метров мы добрались ещё через час, выжитые как лимон и хватающие ртом разряженный воздух будто выброшенные на берег рыбы.

Работа началась сразу, без передышки: шерпы вырубали и ровняли площадки, мы закрепляли палатки. Лёд был твёрдый, пришлось повозиться и использовать железные колья, а ледобуры. Палатки поставили друг за другом, закрыв их невысокой снежной стенкой. В обоих палатках были установлены высотные примусы, работающие на газолине.

Пока Фомин, непрестанно кашляя проверял кислородные баллоны и аппаратуру, я занимался верёвками — метки и флажки нужно было проложить до края террасы, чтобы при спуске в тумане не сбиться.

К вечеру лагерь напоминал укреплённый остров среди белой пустоты. Мы сварили суп из концентратов, выпили по кружке горячего чая и сидели молча, глядя на вершину — до неё казалась теперь рукой подать.

Ночь прошла в полудрёме. Каждый вздох давался усилием, в ушах звенело, как под водой. За палатками ветер выл, но лагерь стоял прочно. Воздух был сухим, лампа коптила, и даже дыхание оставляло вкус железа на губах.

Я сидел, прислонившись к своему рюкзаку на спальном мешке, и записывал в путевой журнал короткие строки — пальцы едва слушались, ворочая карандашом;

«Высота 7100 метров. Давление 358 мм. Воздух сильно разряжен, у всех членов команды присутствуют признаки горной болезни. Фомин — головные боли, кровь из носа, сухой кашель. Норсон и Волков — головные боли, сухой кашель, легкая тошнота. Кожные покровы бледные, губы синюшные у всех. Сон урывками. Шерпы чувствуют себя довольно хорошо, хотя тоже жалуются на головные боли, хорошо спят. Всё идёт по плану.»

Фомин, проснувшись, шевельнулся и спросил глухо:

— Всё пишешь?

— Да. Пытаюсь мысли в кучу собрать, сознание слегка затуманенное. — глухо прошептал я — А ты хорошо держишься Сеня, учитывая, что тебя «горняшка» всегда накрывала первым. Я помню как ты при подъёме на Полярное плато чуть не сдох, а сейчас как огурец, зеленый правда и весь в пупырышках. Идут на пользу тренировки и акклиматизация.

— Привыкаем — через силу усмехнулся Арсений синими губами — И к этой высоте привыкнем.

— К этой не привыкнем — Отрицательно покачал я головой — Полная акклиматизация на таких высотах невозможна, и длительное пребывание приводит к прогрессированию симптомов горной болезни, истощению организма и, в конечном итоге, к смерти. Но тут еще хотя бы можно какое-то время обходится без кислорода, а вот на восьми тысячах и выше… Там «зона смерти». Для выживания в этих условиях человеку необходимо постоянное использование кислородных аппаратов. Если твоя аппаратура не сработает как надо, когда мы пойдём на штурм, то нам крышка.

— Вот завтра и проверим. — Арсений усмехнулся и натянул капюшон на глаза, не смотря на работающую горелку он зябко ежился от холода.

За тонкой стенкой палатки стоял тот самый холод, которого нельзя описать словами. Да, он был не такой лютый, как на Южном полюсе, но был один важный нюанс, которые делал его почти не переносимым. Чертова гипоксия, что в совокупности с низким атмосферным давлением и сухим воздухом превращала лёгкий морозец в минус двадцать, почти в адскую стужу. Ощущалась эта температура на все минус шестьдесят, как по мне, если не больше. Мороз не кусал кожу — он прожигал, как напалм. Пуховики в принципе справлялись со своей задачей: и куртки, и комбинезоны, и спальные мешки, набитые утиным пухом, почти не намокали, и были лёгкими и тёплыми, но сейчас мне хотелось ощутить на своих плечах тяжесть эскимосской парки, вместо легкой куртки, набитой «птичьим мехом».

Когда над восточным гребнем заполыхала тонкая полоса света, палатка вспыхнула изнутри, словно подожжённая. Ветер стих. В этот миг я понял, что ночь закончилась, а я так и не сомкнул глаз.

Утро в лагере три началось с тишины. Ветра не было совершенно. Ни ветра, ни снега, ни облаков. Только хрустящий воздух, холодный и плотный, как стекло. Я точно знал — это окно погоды, редкий дар. Сколько я ни читал статей про Эверест, сколько ни смотрел фильмов, везде и всюду говорили, что такая погода на этой горе — как выигрыш в лотерею. И именно это заставило меня поменять планы. Такой шанс упускать было нельзя. Нет, я не собирался идти на штурм вершины, но на разведку штурмового маршрута выйти сам бог велел!

Фомин первым выбрался наружу. Его усы покрылись инеем, глаза щурились от резкого света.

— Сеня, глянь-ка, чего там приборы показываю? — Попросил я Фомина, задумчиво оглядывая гору — Мне кажется, что надо бы нам немного подняться ещё, разведать маршрут.

— Давление чуть выше чем вчера, — сказал Арсений, глядя на барометр, — повезло. Можно попробовать, хотя я чувствую себя как будто мне на грудь слон сел. Хреново, если честно.

— И обратно успеем до темноты? — спросил Норсон, натужно кашляя.

— Если не засидимся наверху. — На автомате ответил я, и обернулся к напарникам — Пойдут не все. Я, Анг, и кто-то из вас, смотрите сами по состоянию. Лучше бы ты конечно пошёл Сеня, потому что я собираюсь проверить аппаратуру! В лагере остаются два шерпа, на всякий случай, остальные собираются, и двигают вниз, нас не ждут.

Ровно в восемь мы вышли. Втроем. Фомин нашел в себе силы подняться и пойти на разведку. Мои слова о том, что я буду использовать баллоны, ему как будто сил придали.

Шли налегке: по одной связке верёвки, несколько карабинов, ледобуры, шесть ледорубов, один кислородный аппарат. Норсон остался в лагере вместе с шерпами: у него началось кровотечение из носа, и я не хотел рисковать.

Первый участок — длинный, пологий, с плотным настом. Потом — резкий взлёт, почти стенка. На солнце лёд блестел, будто залитый маслом, и кошки скользили. Анг рубил ступени, мы с Фоминым страховали.

Воздух был редок. Мы шли медленно, по пять-десять шагов и остановка. Дышать приходилось глубоко, через рот, но казалось, что кислород не доходит до лёгких.

Через два часа мы остановились на узком уступе.

Я вынул из-за спины барометр: 7360 метров.

На этой высоте уже чувствовалось, что мы перешли невидимую грань. Голова пульсировала, пальцы немели даже под перчатками. Фомин предложил включить кислород — хотя бы на двадцать минут, проверить, как работает система.

Он закрепил шланг к баллону, повернул вентиль. Сухой шипящий звук показался громче ветра.

— Пробуй, — сказал он.

Я вдохнул. Воздух был прохладный, почти без запаха, но он меня буквально оживил. Сразу отпустило тяжесть в груди, исчез звон в ушах.

— Работает, — кивнул я. — Отлично. Пусть поочерёдно пробуют все.

Через десять минут мы шли дальше, уже не на издыхании, а с уверенностью. Перед нами поднимался длинный гребень, уходящий под саму вершину Южной седловины. Мы не собирались лезть туда сегодня — только осмотреть путь, проложить первые отметки и закрепить верёвки для штурмового подъёма.

Солнце уже стояло высоко, и лёд начал «петь»: трещал под ногами, мелкие кристаллы падали вниз как песок. Снег тут был рыхлым и ненадёжным. Мы протянули первую верёвку вдоль узкого кулуара, обозначили места для будущих станций — где можно будет закрепить палатки четвёртого лагеря.

Эта площадка — узкая, метра три на пять, на склоне, где можно вкопать лишь половину палатки. Но другого места не было. Мы решили: сюда вернёмся для штурма.

Фомин чертил в блокноте схему, я делал пометки в журнале:

«Высота 7420 метров. Гребень устойчив. Лёд плотный, местами с настающей коркой. Подъём возможен при лёгкой нагрузке. Баллоны работают. Самочувствие удовлетворительное, у Фомина головная боль, у шерпа усталость умеренная. Видимость отличная. Вершина видна.»

Мы простояли там около часа. Потом я приказал спускаться:

— Всё. Хватит. Мы знаем, куда идти. Следующий раз поднимемся сюда со снаряжением, и штурмовыми палатками. Пора спускаться.

На обратном пути ветер усилился, но не перешёл в бурю. Солнце ослепляло, отражаясь от стенок льда. Двигались медленно, стараясь не оступиться на размягчённых участках.

К четырём дня мы добрались до лагеря три. Шерпы встретили нас с чаем. Мы сидели у входа в палатку, пили чай и молча смотрели вниз — там, внизу, в серо-голубой дымке, угадывался базовый лагерь. Я открыл блокнот и добавил последнюю строчку за день:

«Путь к вершине найден»

Отдохнув пол часа, мы начали спуск. До темноты мы успели спуститься до второго лагеря, где остановились на ночь. И в эту ночь, я впервые спал на горе почти как убитый.

Утро после спуска до второго лагеря было тихим и ясным. Погода нас радовала, что при подъёме, что сейчас. У всех было приподнятое настроение, казалось, что до подъёма на вершину остался последний рывок, всего ничего. Если погода опять не подведёт, у нас будет шанс. Я смотрел на улыбающегося Фомина и шерпов, а в груди у меня поселилась тревога. Такая погода на Эвересте сродни чуду, и не факт, что, когда мы пойдём на штурм, она будет нам благоприятствовать снова.

Ветер стих, над ледником клубился тонкий туман, а склоны Пумори и Лхоцзе отражали розовое солнце, словно горы и сами радовались нашему возвращению. Мы сидели возле палаток второго лагеря, молча пили горячий чай с жирным сухим молоком, и впервые за последние дни чувствовали, как в тело медленно возвращается сила.

Шерпы, казалось, тоже ожили — кто-то смеялся, кто-то напевал себе под нос непальскую песенку. Один из них, седой мужик лет сорока по имени Лакпа, достал из-за пазухи засохший кусочек ячьего сыра и с улыбкой протянул его Фомину — как знак уважения. Арсений отломил кусочек и кивнул в ответ. Этот жест — обычный, человеческий — показывал, что шерпы приняли нас за равных себе, таких же людей гор.

Второй акклиматизационный выход окончен, и выполнен идеально. Три дня, три ночёвки на высоте, разведка маршрута до штормового лагеря — этого хватит, чтобы организм привык, чтобы горло, лёгкие и голова приняли новую реальность. Теперь оставалось самое трудное — дождаться шанса, когда можно будет идти наверх для решительного штурма.

Спуск от лагеря два до базового занял почти целый день. Снег за эти дни подтаял, и кое-где трещины разошлись сильнее, чем прежде. Приходилось идти осторожно, снова и снова проверяя старые лестницы, переставляя костыли, ледобуры, натягивая новые участки верёвок.

К вечеру, когда солнце уже касалось пика Нупцзе, мы вышли на ровную площадку перед ледопадом. Внизу, в синеве сумерек, виднелись купола наших палаток — базовый лагерь. Шерпы, заметив нас, закричали и забили в пустые канистры, будто встречали героев.

Когда мы дошли, Фомин устало опустился на ящик с провиантом и усмехнулся:

— Ну что, Сидор, теперь можно и помирать спокойно — свою семёрку мы взяли.

— Рано помирать, — ответил я. — Нам ещё до восьми тысяч девятьсот метров доползти надо. И вернуться оттуда…

Следующие трое суток мы отдыхали. Каждый занимался своими делами: Фомин возился с кислородными системами, заправлял баллоны, проверял соединения и очищал клапаны; Норсон составлял донесения в резидентуру, чтобы передать их в Катманду; я составлял график штурмового выхода, и, наверное, в тысячный раз просчитывал все возможные варианты.

Мы решили: через четыре дня — выход к лагерю три, затем установка четвёртого штурмового лагеря на высоте около семь тысяч восемьсот метров. После короткого отдыха — штурм вершины. Всё зависело от погоды.

Я понимал: окно может закрыться в любой момент. Облака уже собирались над гребнем Эвереста — пока лёгкие, но настораживающие. Вечерами ветер свистел между камнями и шевелил флаги над базой.