Ведьмы поместья Муншайн

23

Понедельник, 25 октября День

Урсула смотрит сквозь сетчатое ограждение и видит человека с небольшой сумкой, человека, который не может быть Руби. Откуда эти короткие седые волосы, впалые щеки и щетина на круглом подбородке?

Урсула внимательно вглядывается и узнает контуры плеч, посадку склоненной набок головы. Теперь нет никаких сомнений, что эта одинокая фигура и есть Руби. И при этом – узкие мальчишеские бедра, брюки, мужская рубашка и плоская грудь.

Руби уже вышла за пределы Дейтоновского исправительного учреждения для мужчин, и Урсулу пронзает мысль:Ах, Руби. Что-то надламывается в ней, словно трещины в глыбе льда.

Руби выглядит как старик – именно так ее и воспринимают остальные. И те, кто приговорил ее к многолетнему заточению среди мужчин, полагали точно так же.

Это душераздирающее зрелище – видеть Руби такой. Все равно что подловить человека обнаженным, когда он особенно беспомощен. И дело не только в том, что Руби выдает себя за мужчину (до трагических событий она с тем же рвением старалась оставаться женщиной). Ко всему прочему, Руби выглядит ужасно растрепанной. Какое вопиющее нарушение личного пространства – ведь она никогда, сколько Урсула ее знает, не позволяла себе показаться на людях в подобном виде.

В памяти Урсулы сразу же всплывает картинка из детства: на следующий день после своего приезда шестилетняя Руби сидит на полу своей комнаты напротив Урсулы и вытаскивает из сундука викторианских кукол – этот сундук Мирабель притащила для девочек с чердака.

– Гляди, какие у нее волосы. – Руби тянется к одной из кукол. – Прямо как у меня.

Руби расчесывает кукле огненно-рыжие кудри крошечной расческой, а Урсула зачарованно смотрит на нее, удивляясь, что эта девочка – точное подобие куклы с фарфоровым лицом. Сама Урсула, крепко сбитая и курносая, не обладала такой нежной красотой. По сравнению с Руби она была простушкой – скорее, пахотная лошадка, чем выставочная пони.

Урсула любовалась длинными ресницами Руби, губками бантиком, лицом с россыпью премилых веснушек. Но Урсула вовсе не завидовала ей, как можно было бы предположить. Напротив, она прониклась ее изяществом и утонченностью, получив все это от Руби в результате их дружбы. Урсула гордилась тем, что они вместе, и купалась в лучах света, исходящего от нее.

И вдруг, в какой-то момент, когда Руби достала из сундука чепчик, чтобы надеть его на куклу, случилось невероятное. Руби замерцала, словно мираж, и в следующее мгновение перестала быть девочкой.

Вместо нее на ковре сидел светлокожий, веснушчатый, рыжеволосый мальчик. На нем было платье Руби, только длинные кудри укоротились, а черты лица стали более грубыми, мальчишескими.

У Урсулы челюсть отвисла от удивления, а мальчик, заметив это, внимательно посмотрел на нее, словно пытаясь оценить ее реакцию, словно проверял ее на прочность. Поняв, что Урсула не собирается кричать или биться в истерике, мальчик поменял чепчик на белую ленту, чтобы подвязать кукле волосы.

– Со мной иногда такое бывает, – просто сказал он.

Урсула не знала, как к этому относиться. Перед ней по-прежнему ее подружка или какой-то другой человек?

– Это ты, Руби?

– Да, – ответил мальчик. – Это я, и я немного побуду мальчиком, пока не превращусь обратно.

– Обратно? – в замешательстве переспросила Урсула, пытаясь осознать происходящее.

И тогда Руби все рассказала. Как родилась в теле мальчика, но при желании могла превращаться и в девочку. Это случалось довольно частно, но не всегда, так как в иные дни Руби ради баловства нравилось быть мальчиком. Руби росла, становясь сильнее с каждым годом, и все дольше могла оставаться девочкой. Подобное преображение стало удаваться ей на несколько дней подряд, а то и больше.

Потом Гарнет, мать Руби, погибла в автомобильной аварии, и ребенка забрал к себе дедушка, единственный их родственник. Руби его прежде не видела, так как Гарнет не поддерживала с ним отношений. Дедушка Хэнк не разрешал называть себя дедушкой, полагая, будто Гарнет не его дочь. Он вбил себе в голову, что его жена завела интрижку с коммивояжером, отчего на свет и родилось такое чудо в перьях – девочка с огненно-рыжими волосами и бледной кожей, хотя сам Хэнк был красным как рак.

Судя по тому, какие опасливые взгляды он бросал на Руби, они ее считал странной. В глазах человека, неспособного воспринимать мир во всем его богатстве красок, странность являлась плохим качеством. И поскольку Хэнк старался не находиться с Руби в одной комнате, ей дольше месяца удавалось скрывать свой талант преображения. Но однажды все это раскрылось, и Хэнк, пройдя с Руби пятьдесят миль, оставил ее на крыльце приюта для мальчиков, приколов к ее пижаме записку: «Заберите это. С ним что-то не так».

– Знаешь, я даже рада, – сказала Руби Урсуле, стряхивая с себя мысли о сиротской доле. – Хэнк все равно был ужасным человеком.

Через два дня Руби выгнали из приюта. Просто утром она проснулась девочкой, испугав воспитательницу. Та подумала, что девочка проникла в спальню, чтобы испробовать кровати, словно сказочная Златовласка.

– Других таких, как я, там не было, – расстроенно поведала Руби. – Дети в основном скучные – они либо мальчики, либо девочки.

Урсуле не хотелось, чтобы и ее считали скучной.

– Я просто девочка, – сказала она, – зато я могу видеть то, чего не видят другие.

– Правда? Например? – оживилась Руби.

– Я всегда вижу, когда приближаются плохие люди, – пояснила Урсула. Положив в сундук темноволосую куклу, она взяла светловолосую. – Иногда предугадываю появление хороших людей – таких как ты, например.

– А сейчас ты что-нибудь видишь? – спросила Руби и порылась в сундучке в поисках игрушечной сумочки.

– Нет, – со вздохом ответила Урсула. – У меня не получается по заказу. Оно происходит само по себе.

– Со мной точно так же, – призналась Руби. – Если мне грустно, я не могу надолго оставаться девочкой. – Руби с тревогой взглянула на Урсулу. – А если Мирабель узнает, она не отошлет меня обратно в мальчишеский приют?

Урсула жила в доме всего на один день дольше Руби, так что не могла знать, как поступит Мирабель. Но понимала, что лучше не рисковать.

– Ты когда сможешь перепревратиться? – спросила она.

– На это потребуется день, а может, и меньше, если только я смогу думать о хорошем.

– Тогда я тебе помогу, – сказала Урсула, отложив куклу и сосредоточившись на Руби. – Что делает тебя счастли- вой?

Руби призадумалась, а потом ответила:

– Я люблю музыку, люблю петь и танцевать.

– Ладно, – сказала Урсула, уже зная, как следует поступить. – Оставайся тут, я скоро вернусь.

Через полчаса уговоров Мирабель согласилась перетащить в комнату Урсулы громоздкий граммофон. Она хоть и не была уверена, что можно доверить ребенку такое дорогое устройство, но сдалась, узнав, что граммофон нужен Урсуле ради Руби, которую музыка делает счастливой.

Когда граммофон был водружен на письменный стол Урсулы, Мирабель объяснила ей, как заводить его при помощи ручки, а потом вручила пластинки с записями Бинга Кросби[56], Фреда Астера [57], Билли Холлидей [58] и Фэтса Уоллера [59], показав, как вытаскивать их из конвертов – аккуратно, держа за края, и так же аккуратно укладывать на круг, чтобы не поцарапать об иглу.

Когда Мирабель ушла, Урсула накрыла Руби одеялом, перевела к себе в комнату и поставила ей песню Фэтса Уоллера «Лгать грешно». И уже через минуту Руби радостно затрясла попой, одеяло свалилось на пол, и дети визжали от восторга и танцевали. Они прослушали пластинку несколько раз и отплясывали так, что комната ходила ходуном.

Уже через рекордные двенадцать часов Руби снова превратилась в девочку. А когда позднее Мирабель прознала про их секрет, то беспокоиться было не о чем.

Сколько Урсула помнила Руби, та всегда сочетала в себе эти две ипостаси, как и весь промежуточный спектр своей личности. Она была хамелеоном, способным произвольно менять облик без ущерба для собственной психики и при полном приятии и понимании со стороны их маленького коллектива.

Руби могла быть кем угодно: крупным темноволосым брюнетом или тонкокостным блондином, рыжеволосой, с плавными формами женщиной или эльфом с зелеными волосами, андрогином или вовсе бесполым существом, – и при этом она всегда оставалась цельной и очень стильной.

И вот теперь она перед ними – неухоженная, неопрятная, опустившаяся.

Ах, Руби. Что они сделали с тобой?– думает Урсула и часто моргает, чтобы не расплакаться. Она ждала этого момента тридцать три года и вот наконец дождалась. Ужас сковывает дыхание, и Урсула боится, что вот-вот грохнется в обморок.

Как воспримет ее Руби после всего случившегося? Вдруг она проклянет ее, прогонит прочь? Или просто промолчит, проигнорирует?

Неожиданно для Урсулы Руби оглядывается, словно ища на парковке кого-то еще. Наконец она замечает Урсулу и идет к ней. Остановившись, она улыбается, протягивает руку и ощупывает лицо Урсулы, от счастья та готова заплакать. Может, все-таки Руби простила ее, даровала ей отпущение грехов, чего она, Урсула, конечно, не заслуживает.

– Руби, – шепчет Урсула, вкладывая в это имя всю свою любовь. – Ах, Руби, как мне тебя не хватало.

Руби проводит пальцем по подбородку Урсулы, словно ощупывая край обшарпанной фотографии. Она улыбается, но затем убирает руку, и ее взгляд затуманивается. Она крепко прижимает к себе сумку, словно прикрываясь ею как щитом.

– Ах, простите, – говорит она, неуверенно нахмурив брови. – Мы с вами знакомы?