Учитель. Назад в СССР. 2

Глава 6

Маленький кабинет-лаборантская Геннадия Анатольевича оказался полностью заваленным папками, книгами, бумагами, рукописями, какими-то макетами. Небольшой стол у окна с трудом можно было разглядеть из-за документов. Лапшин бочком пробрался к рабочему месту, пристроил портфель на подоконник, где стояла литровая банка с водой, чашки, надорванная пачка заварки.

Почемучка тут же сел за стол, пододвинул к себе телефон и принялся накручивать диск.

— Присаживайся, Егор, — гостеприимно предложил хозяин кабинета, включаясь в разговор с невидимым собеседником. Я оглянулся по сторонам, обнаружил под стопкой папок табуретку, аккуратно переложим бумаги на пол и уселся, терпеливо дожидаясь результата переговоров.

Лапшин сделал несколько звонков, пытаясь выяснить, где находится гений инженерной мысли по имени Гоша, он же Юра. Каждый раз ему что-то отвечали, он расстроенно цокал языком, сбрасывал звонок и по новой набирал очередной номер.

— Егор, чаю хочешь? Кипятильник в коробке, не стесняйся. Будь как на кафедре, — улыбнулся Почемучка.

Я прислушался к своему организму и решил, что горячего чайку выпить — хорошее дело. Но, увы, пришлось отказаться от идеи. Вода и кипятильник присутствовали, а вот заварки в надорванной пачке не оказалось, как и рафинада. Почему-то я этому совершенно не удивился. В пединституте у Лапшина в такой же лаборантской вечно толпились студенты, аспиранты, велись разговоры, споры, обсуждались проекты и, конечно же, выпивалось очень много чаю.

Профессор смущённо улыбнулся и пояснил, про студентов и коллег, что постоянно занимают у него чай, но регулярно забывают возвращать долги. Я сочувственно покивал, глядя, как азартно Лапшин разыскивает Гошу. Прям любопытно стало, что ж там за самородок такой. Про себя подумал: студентам очень повезло, что Почемучка теперь преподаёт в Академгородке, занимается не только научной деятельностью, но судя по тому азарту, с которым наставник рассказывал о детях, ещё и для ребятишками ведёт кружки.

Спустя пятнадцать минут и пару десятков звонков Геннадий Анатольевич воскликнул: «Нашел! Быстрее!» Мы с Лапшиным покинули кабинет и начали забег по этажам в поисках Гоши. В первом же кабинете, где должен был находиться неуловимый слесарь, нам сказали фразу, которая стала присказкой ещё в нескольких местах: «Только что был, вышел к такому-то!»

В конце концов, мы отловили его где-то в подвале. Худощавый коротышка с залысиной, маленькими глазками неопределённого цвета и крупным носом отыскался у себя в каптёрке. Мужичок в потрёпанной, но чистой спецовке задумчиво колдовал над какой-то схемой. Почёсывая затылок карандашом, Гоша поглядывал на рисунок, то и дело что-то черкая в ученическую тетрадку, лежавшую рядом.

— Юрий Витальевич, ты-то нам и нужен, — радостно оповестил Геннадий Анатольевич, здороваясь и пожимая мозолистую руку. — Знакомьтесь, наш гений, без которого не обходится ни одна защита, — Юрий Витальевич Боровой. А это мой бывший ученик, нынче мой коллега Егор Александрович Зверев. Тоже гений в своем роде, но пока не принимает своё предназначение. Ну ничего, ничего, справимся, — хохотнул Лапшин, потрепав меня по плечу.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался я, протягивая ладонь слесарю. Пожатие у мужичка было крепкое и уверенное.

— Гоша, тут такое дело. Сей молодой, но уже очень талантливый вьюноша, придумал нечто особенное для своей школы. Признаю, идея совершенно простая и лёгкая в исполнении, но вот поди ты, никому в голову не пришёл соединить обычные вещи в одно изделие.

Я терпеливо ждал, пока Почемучка закончит живописать мою идею, попутно накидывая похвалы. Я так понимаю, наставник не оставлял надежды переманить меня в свой институт.

— Юрий Витальевич, вот смотри… — Геннадий Анатольевич похлопал себя по карманам и нахмурился, не находя искомого. До меня дошло, что он ищет, я протянул ему свой корявый рисунок.

— Ага, вот оно! Гоша, вот смотри… — Лапшин развернул мою схему на столе перед Гошей. — Ты понимаешь, а? Всё гениальное просто! Да если у него получится собрать эту… что это? Ах, да, лампа! Эту лампу, её можно патентовать и запускать в производство! Лампочку Ильича в каждый дом, а? — хохотнул Геннадий Анатольевич. — Так сказать, вернёмся к истокам и напомним, с чего начиналась слава нашей страны! Тем более впереди пятьдесят лет Октябрьской революции! Егор, уверен, начальство оценит и твою задумку, и твоё исполнение!

Мне не понравился взгляд, который кинул на Лапшина молчаливый слесарь после слов о патенте и запуске производства. Но я не придал этому значение: мало ли, что у человека на душе. Может, этот самый Гоша как родители Зверева. На людях улыбаюсь, а на кухне злобно хают свою страну.

Смысл улыбки прояснился в недалёком будущем, но тогда я ещё не знал, чем для меня лично обернётся далеко не самая мудрёная поделка. Причём идея по факту и вовсе не моя, позаимствовал я её из своего будущего. Или уж прошлого? Один чёрт, я уже запутался во всех этих временны́х моментах!

Тем временем Геннадий Анатольевич продолжал вещать:

— Ты понимаешь, лента ему нужна, — наставник хмыкнул. — Не поверишь: светодиодная! — Почемучка покачал головой. — Ну, чудак-человек, верно? Светодиодная! Такого в природе нет! Но идея хороша, да, хороша же, Гоша?

Слесарь молчал и невозмутимо дымил папиросой. Я удивился, обнаружив на столе пачку «Герцеговины Флор». Если не ошибаюсь, стоили они раза в четыре дороже обычной «Примы» или там «Севера», которые курили простые работяги. Однако, интересный слесарь. Читал, что «Герцеговину» курил сам Сталин, предпочитая их любым другим папиросам.

Я более внимательно пригляделся к Юрию Витальевичу. А ведь точно, непростой слесарь, явно непростой. Вот вроде и выглядит как обычный советский трудяга, да не совсем. Как говорится, и ботиночки вроде обычные, но качеством получше, и рубашка хорошая под спецовкой, стрижка модная.

Мысленно одёрнул сам себя: что-то тебе, Саныч, мерещится непонятно что, так и до шпионов доиграться недолго. Ну а что, местечко тёплое, считай, все тайны страны Советов в одном месте собраны. Да ещё и непосредственное участие обеспечено гению инженерной мысли. Буквально по золоту ходит каждый день. По интеллектуальному.

Из задумчивости в реальность меня вернул голос Почемучки, который продолжал расписывать молчаливому Юрию Витальевичу идею.

— А если и есть, то у военных. Но сомневаюсь, что ленты. Какие ленты? Но идея хороша, да, хороша! Егор Александрович, ну какая тебе школа? С твоими идеями тебе к нам надобно! А? Ладно, об этом потом, потом. Да. Так вот, дорогой мой Юрий Витальевич, надо бы помочь юноше! Очень талантливый, на пустом месте — и лампа. Ты понимаешь, да? А за основу, знаешь, что берет? Не поверишь! Цилиндр! — Лапшин восхищено прицокнул. — Обыкновенный автомобильный поршень… двигатель…

Лапшин окончательно запутался, на секунду остановился, задумчиво пожевал губами, а затем продолжил.

— Так вот, да… Ленты… светодиодные ленты, ты понимаешь, ему подавай. А где их взять? Совершенно секретная информация.

— Геннадий Анатольевич, можно я? — мягко вступил я в монолог наставника.

— Что? А, Егор, конечно, конечно!

Я кивнул и в двух словах объяснил Юрий Витальевичу, что мне необходимо для моей задумки. В каптёрке повисло странное молчание. Лапшин уселся на стул, придвинул к себе чертёж, над которым до нашего прихода мозговал слесарь, и потерялся. Я молча ждал ответа, товарищ гений также молча курил, глядя на меня.

— Ну, светоиды точно не достану. Это только у оборонки… — когда слесарь заговорил, я даже не сразу понял, что это его голос, настолько он не соответствовал внешности. Чистый бас, ему бы в хоре петь.

Я включился в разговор.

— О светодиодной ленте я даже не мечтаю, — сказал и на секунду подвис: не ляпнул ли снова лишнего? Ну да чёрт с ним, слово не воробей уже вылетело, ловить поздно.

— Мне бы лампочек мелких таких, знаете, как на гирляндах современных. Я их выкрашу в красный. Но главное — переключатель нужен. Здесь вся соль в переключателе, чтобы, значит, светильник ровно горел, а при желании мигал.

— Хм… — Гоша задумчиво на меня посмотрел, потом перевёл взгляд на схему. — Есть у меня и лампочки, и переключатель.

— Поделитесь? — поинтересовался я. — В долгу не останусь.

— Разберёмся, — махнул рукой гений инженерной мысли, он же самородок, буквально спрыгнул со стула, потому оказался необычайно низкого роста, и молча покинул каптёрку.

Я несколько растерялся и с удивлением смотрел вслед слесарю, который исчез в дверном проёме.

— Это да или нет? — обернулся к Геннадию Анатольевичу, который внимательно разглядывал схему, которую изучал Юрий Витальевич до нашего прихода.

— А? Что? — Лапшин очнулся, завертел головой, рассеянно улыбнулся и снова склонился над чертежом. — Вернётся, — убеждённо заметил он и снова потерял интерес ко всему происходящему.

Я шагнул поближе, заглянул через плечо, пытаясь понять, что же так заинтересовало профессора. Чертёж оказался любопытным, но чтобы понять суть, нужно знать, для чего придумали странный подъёмный механизм.

Лапшин что-то увлечённо чертил в тетрадке слесаря, я терпеливо ждал, чем всё закончится, прикидывая, как буду добираться домой. Напоминать профессору о том, что он собирался меня довезти, не хотелось, а с его рассеянностью всякой может случиться.

— Чем богат — поделюсь, — раздался позади басовитый голос Юрия Витальевича.

Мозолистые руки бережно поставили на стол деревянную коробку, открыли крышку, вытащили из ящика ещё одну коробочку, поменьше, и вот уже оттуда появились на свет миниатюрные лампочки. Точно такие, какие я искал.

Затем слесарь порылся в ящике среди других богатств и вытащил переключатель. Ему я обрадовался гораздо больше. Всё-таки игра со светом и была ключевой в моей задумке.

— Спасибо, что… сколько? — прикидывая, хватит ли у меня налички за такое богатство.

— Сочтёмся, — пожал плечами Юрий Витальевич. — Хотя нет… вот что…

Геннадий Анатольевич изумлённо глянул на самородка, видимо, впервые на его памяти слесарь захотел получить плату за свои запчасти.

— Ты, это, как соберёшь, привези показать, — неожиданно попросил Юрий Витальевич, требовательно глядя на меня снизу вверх. — Покажешь, как говорится, расскажешь, что да как. Идея любопытная, как говорится, вроде понятно всё, а вот как работать будет — интересно посмотреть, как говорится.

Слесарь закончил и снова молча на меня уставился.

— Договорились, — кивнул я, протягивая ладонь, чтобы скрепить уговор.

Мы пожали друг другу руки, Юрий Витальевич бережно закрыл крышку на коробочке с лампочками, накинул крючочек и передал мне вместе с переключателем.

— Это для Власова никак? — полюбопытствовал Геннадий Анатольевич, отлипая от чертежа.

Слесарь молча кивнул, подхватил большую коробку, в которой притащил для меня нужные запчасти, и также молча растворился в подвальных коридорах.

— Ну что, доволен? А? — хлопнув меня по плечу, радостно поинтересовался Лапшин.

— Более чем, спасибо, Геннадий Анатольевич, — совершенно искренне отозвался я. — Не ожидал, что всё и в одном месте.

— У нас тут и не такое раздобыть можно! — задав вверх указательный палец, доверительно сообщил наставник. — Ну что, куда тебя? А то, может, экскурсию проведу по всему городку? А? Покажу, рассажу всё?

— В следующий раз, Геннадий Анатольевич, — решительно отказался я. — Вот приеду с ребятами и вы нам всё и расскажете, и покажете, и очень надеюсь, дадите попробовать. А сейчас домой, если можно.

— Договорились, Егор, — со всей серьёзностью заявил Лапшин. — Тогда прошу на выход, — Почемучка, не дожидаясь моего ответа, двинулся в сторону дверей.

Примерно через полчаса мы, наконец, выбирались из здания института. По дороге наставника не останавливал разве что только ленивый, чтобы перекинуться парой слов от банального: «Куда пропал?» до рабочего: «Что там на совете?»

Обратно мы домчались с ветерком. Водил Лапшин хорошо, да и в области хорошо ориентировался. Заплутали только в самом селе по моей вине. Насыщенная событиями жизнь поменяла мои планы, я так и не изучил местность, которая стала моим домом. Мысленно поставил себе заметку в ближайшее время отметить все ходы-выходы, расположение и названия улиц.

— Чайку, Геннадий Анатольевич? — предложил я, когда Лапшин лихо затормозил возле теперь уже моего дома.

— В другой раз, Егор, — отказался наставник. — Неплохо, неплохо, — оглядывая моё хозяйство, заметил Почемучка. — Такое поле для деятельности, а, Зверь Горыныч? Все твои бытовые поделки пригодятся. Думал ли ты о таком? Хотя думал, думал, потому и в деревню рванул из столицы, да?

— Ну… — пожал я плечами, не зная, что сказать. Непростой парень этот Егорка, по всему выходит. Жаль, с памятью его так и не удаётся разобраться, куски и фрагменты в общую картину не складываются.

— Правильно, Егор Александрович, — вдруг совершенно серьёзным тоном выдал педагог. — Что мы, теоретики, что называется, жизни не нюхали. Быть практиком — великое дело! Уверен, аспирантура тебя дождётся! Как и Государственные премии! Ну, бывай, Егор, жду в гости. И сам приезжай, и с ребятами. Обязательно с ребятами. И присмотрись, хорошенько присмотрись к своим ученикам! Нам самородки ох как нужны! Блиновы да Кулибины наше всё! не только Пушкин, — хохотнул Почемучка и продекламировал. — О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух, и опыт, сын ошибок трудных…

— И гений, парадоксов друг, и случай, бог изобретатель… — закончил я, неожиданно для самого себя.

— Ну, до свидания, Егор Александрович, — Лапшин потряс мне руку. — Жду в гости! И не затягивай, да!

— До свидания, Геннадий Анатольевич, буду, обязательно буду. И не один, а с ребятами, — заверил я совершенно покорившего меня преподавателя.

Мы попрощались и «Победа», довольно урча, помчалась обратно в город.

Жизнь снова покатилась своим чередом, не без приключений, но по сравнению с первыми часами моего пребывания в славном селе Жеребцово обыденность оказалась вполне приемлемой и спокойной.

Днём я ходил на работу, помогал завхозу, разбирался с учебниками и рабочими программами, вести мне предстояло несколько предметов в разных классах, и я усиленно готовился к своему первому учебному году в роли классного руководителя и учителя многопредметника. Успел познакомиться с некоторыми коллегами, которые постепенно выходили из отпусков и приступали к наведению порядков в своих классах с помощью учеников.

Вечерами мастерил свою поделку, доводя до совершенства, чтобы не ударить в грязь лицом, так сказать, перед добрейшим и милейшим директором Юрием Витальевичем. Вместе с председателем Иваном Лукичом они в скором времени улучшили мой быт. Директор чуть ди не за ручку провёл по всем инстанциям, от знакомства с суровыми дамами в образовании до бухгалтерии. Звениконь прислал бригаду женщин, они в два дня побелили внутри мой домишко, печку, навели порядки и во дворе. Покосили траву, перекопали огород. Подключился и председатель колхоза Лиходед, поставил меня на довольствие, обеспечил сухпайком: мешком картошки, лука, свёклы, консервами, подсолнечным маслом. Жизнь налаживалась.

А ещё у меня появился щенок Штырька, приволок его внук Степаниды Михайловны. Пацан долго маячил за забором, катая туда-сюда велосипед, но потом всё-таки решился, зашёл в гости и показал мне свой подарок. Я сдался под напором его аргументов и определил щенка на постой.

Штырька оказался помесью овчарки и дворняги, длинноногий и веселый, с заливистым звонким лаем, вентилятором вместо хвоста и разноцветными глазами. Был он лохматым и добрым и немного трусливым. Пугали его коровы и почему-то бабочки. А ещё его штырило от малины. Заросли кустарника я обнаружил в дальнем углу сада-огорода. Малиной давно никто не занимался, да и за всё лето никто не оборвал в бесхозном дворе. То ли мальчишки про неё позабыли, то ли и вовсе не знали. Так что я умудрился набрать целую миску переспевшей ягоды.

Вот как раз в тот день Борька и притащил мне подрощенного щенка. Пёсель подобрал с земли упавшую ягоду, а потом началось шоу. Что он только не вытворял, выпрашивая лакомство. Так и получил свою кличку — Штырька, за пагубное пристрастие к малине. Удивительный пёс.

Изделие для школы я мастерил вечерами. Митрич не забыл своего обещания и через два дня после эпопеи с больницей приволок мне поршень. У завхоза Степана Григорьевича я раздобыл стеклорез, но выпросить кусок стекла не удалось. С ним снова помог дядь Вася.

Вообще, его жена, Мария Фёдоровна, взялась меня опекать. Причём не одна она. Вместе со Степанидой Михайловной женщины устроили мне весёлую жизнь, в хорошем смысле этого слова. Каждое утро я находил на столе во дворе то пяток яичек, то свежих овощей или ягод-фруктов из соседских садов и огородов, то литрушку молока, то пирожки, то котлетки.

Все мои попытки отблагодарить хоть чем-то добрых хозяек не увенчались успехом, как и настойчивые просьбы не беспокоиться. Дамы словно сговорились, дошло до того, что потребовали отдавать им одежду на стирку. Но тут я встал насмерть, не хватало ещё, чтобы мои трусы с носками кто-то стирал вместо меня и развешивал в чужом дворе. С опекой пришлось смириться. Обе нашли во мне тех, кого потеряли. Ну и пока не лезли в мою жизнь с указаниями и воспитаниями, я решил оставить всё как есть.

Да и на душе, честно говоря, от такой заботы теплело. Не привык я к тому, чтобы кто-то переживал за мой ужин или завтрак, за то, на чём спал, есть ли у меня чистая простыня.

Думаю, и Егор мало что понимал в материнской любви, такой, какой она должна быть без дальнего прицела на старость, без пресловутой последней чашки, когда рожают для того чтобы, а не потому что от любви.

Лето неумолимо катилось к концу, а вот первое сентября приближалось. Школа оживала, каждый день появлялись все новые и новые задачи, и в один прекрасный момент директор Юрий Ильич объявил о грядущем педагогическом собрании. На нём я и планировал представить на товарищеский суд свою лампочку Ильича.

Но, по славной традиции, которая зарод

илась в моей новой жизни, всё пошло не по плану.