Учитель. Назад в СССР. 2

Глава 24

Неделя до первого сентября пролетела как одно мгновение. Мы репетировали, строгали, паяли, чертили, рисовали, вырезали.

К моему удивлению, на призыв поучаствовать в мероприятии на первое сентября откликнулся весь мой класс. За исключением Свирюгина. Вовку мы с Григорием хотели подключить к пирамиде. Со слов физрука парень сильный, спортивный, в одиночку может на плечах без подстраховки кого угодно удержать, хоть самого физрука. Но не срослось.

В бой за парня вступил председатель колхоза Семен Семёнович Лиходед. Битва наша вышла жаркой, аргументировал Семен Семенович только одним: зачем пацану играть в детские игры, когда у него в колхозе уже рабочее место имеется, он бы и школу уже бросил, да не положено.

Лиходед настаивал, что без Владимира сейчас. В условиях уборочной, колхоз как без рук., потому что на его, Вовкином таланте и гениальности держится вся колхозная техника, которая только его и слушается. Сам Володя в нашей с председателем дискуссии не участвовал, работал. Председателя мне не удалось убедить, не помогло даже заступничество директора школы. Лиходеде упрямо стоял на своем: школа подождет, нужны колхоза важнее.

В конце концов, я согласился с аргументами Семен Семёновича, точнее, пошел на уступки. Но про себя отметил нехорошую тенденцию: Лиходеду очень нужен малообразованный Вовка. Ему неинтереснее Володя Свирюгин как грамотный специалист с высшим образованием. Лиходеду важно, чтобы парень сразу со школьной скамьи пошел работать в колхоз. Почему? Потому что гений? Ну так выгоднее иметь образованного гения чем вчерашнего школьника.

Непонятно все это, но я выясню, ради чего парню собираются испортить жизнь. Оно ясно уже сейчас: ради того, чтобы пацан ни на что другое не отвлекался, а только пахал на благо колхоза, председатель готов на многое, если не на все. Сейчас в момент внезапной словесной битвы я стратегически отступил, но не сдался. Оставил на время Семен Семеновича в приятном заблуждении. Путь думает, что Свирюгина трогать больше не буду, и меньше тоже. Пусть пока утешается этой мыслью.

Но прежде, чем начинать войну за светлое будущее Свирюгина, мне обязательно нужно переговорить с парнем лично. Выяснить чего хочет сам пацан. А то средневековье какое-то вырисовывается на отдельно взятой советской территории.

Со слов Лиходеда получается, никакое образование не обеспечит Свирюгину тот уровень жизни, который уже сейчас гарантирует ему председатель. Что называется: ученье — дурь, а не ученье — большая зарплата, почет и уважение.

Зато с Волковым и Швецом проблем никаких не оказалось. То ли после инцидента с падением из окна, то ли еще по какой другой причине, но мои классные хулиганы покладисто согласились участвовать в акробатическом этюде. Поначалу я наблюдал за обоими, был уверен, что начнут чудачить. Но нет, оба с удовольствием тренировались, и я расслабился, поверил, что все будет хорошо.

Собственно из моего десятого класса мало кто отказался, все принимали деятельное участие под зорким надзором Нины Валентиновны, которая успевала в течение дня командовать на всех рабочих участках. Но не только Ниночка бдила за школьниками. Репетиции в школе проходили под строгим неусыпным контролем Зои Аркадьевны Шпынько.

Репетировали мы на заднем дворе, с матами. В смысле тренировались на спортивных матрацах, чтобы никто не расшибся в процессе постановки фигуры. Но это не мешало нашему завучу каждые полчаса появляться привидением на пороге черного входа и наблюдать за процессом, недовольно поджав губы.

Первое время пацаны напрягались, дергались, переживали. Из-за этого ребята сбивались, фигуры и переходы не получались. Но в какой-то момент нам так надоел этот контроль, что мы перестали обращать внимание на Шпынько. И дело пошло как по маслу с задорными шутками, смехом, беззлобной руганью и подначками, когда кто-то косячил.

Я выпросил-таки у Свиридова его фотоаппарат. Это оказался Зенит 66, по нынешнему времени очень крутая камера. Время от времени я фотографировал наши репетиции. Мысль о стенгазете меня не отпускала, как и в целом идея создания школьной газеты. Заметив, каким азартом загорались глаза десятиклассницы Полины Гордеевой при виде фотоаппарата в моих руках, я решил привлечь ученицу к съемкам. А позже, в разговоре с Тамарой Игнатьевной, выяснил, что у девочки хороший слог и стиль письма, но «несколько хромает грамотность».

— Ошибки поправим, — уверенно заявил я нашему режиссеру. — Ведь поправим же, Тамара Игнатьевна? — уточнил у русички, Звягинцева благосклонно согласилась. — А желание работать фотокором — такое за отметки не купишь, — пояснил свою мысль.

Полина поначалу отказывалась, смущалась, но я видел, что идея пришлась девочке по душе, потому настоял на своем. Передача фотополномочий освободила мне кучу времени. Я объяснил девочке свою идею, своей волею объявил главным редактором будущей школьной газеты, а пока назначил фотокором. И теперь Гордеева тенью с фотоаппаратом носилась по школе и фотографировала все самое интересное. К тому же Юрий Ильич обещался показать, как делать фотокарточки, так что стенгазета уже не казалась мечтой, потихоньку становилась реальностью.

Поля снимала все: от репетиций акробатического этюда до учителей за работой и завхоза с молотком, который ругался на малолетнюю шпану, что пыталась скоммуниздить у Степана Григорьевича рулончик изоленты для наших нужд.

За попытку воровства юные пионеры огребли лично от меня. В наказание отправились отрабатывать уборщиками под началом Бороды в его же мастерские сроком до выходных. Ребятишки огорчились, но я заверил: если днем провинившиеся будут работать без нареканий от завхоза, то вечером жду в обязательном порядке на посиделки у меня во дворе.

В моем доме к этому времени вовсю развернулись несколько мастерских. Садовый стол был завален цветной бумагой, кусками ткани, картона, щепками, шишками, ветками и корягами, ножницами и клеем. Тут же лежали пилы и молотки с гвоздями. Инструмент натаскали из дома пацаны семиклассники. На следующий вечер, правда, прибыли отцы на разборки, но убедившись что сыновья опустошили домашние сараи на нужное дело, махнули рукой и оставили нас в покое, велев все вернуть на места, когда закончим.

Увидев такое дело, вслед за семиклассниками притащились малыши из пятого и шестого классов. Старшие поначалу хотели избавиться от ненужного, с их точки зрения, человеческого балласта, но я заверил, что работы хватит всем. И что командная работа — лучшее, что придумало человечество. Как говорил кот Матроскин: труд он объединяет.

Про говорящего кота пришлось выкручиваться на ходу. Сказал, что это герой новой детской книжки. В принципе, даже ни разу не соврал. Зато сколько новых идей с помощью Матроскина вложил в юные головы. И про крепкую дружбу, что зарождается в моменты трудового подвига. Когда плечом к плечу строгаешь, пилишь, клеишь, помогаешь товарищу — появляется связь, которая длится долго. Очень долго. Иногда всю жизнь.

И про то, что настоявший мужчина должен уметь не только на комбайне работать, но и самостоятельно починить любую технику в своем доме и любую вещь, в том числе и приготовить обед из трех блюд. С обедом вышли жаркие споры, пацаны уверяли меня, что у печи стоять не мужское дело. Надеюсь, мне удалось их переубедить в обратном историями из моей армейской жизни.

Так что пятые, шестые и седьмые классы, пусть и не полным составом, вовсю трудились на украшательными элементами для нашего Дня знаний, забыв про разделение труда на женский и мужской. Постепенно, с моей легкой руки, первое сентября все-таки обрело привычное для моего уха название. Между собой мы так и говорили: «Это гирлянда на вход школы на День знаний, а эта — на стенд, смотри, не перепутай!»

Моя фантазия разыгралась не на шутку, я генерировал идеи, как автомат по производству мороженого. Комбинировал и придумывал новое, опираясь на свой педагогический опыт будущего.

Над входом решено было сделать гирлянду из пятерок и четверок. Причем светящуюся. Я понимал, что вряд ли где достану маленькие лампочки, чтобы соорудить нечто похожее на лампочку Ильича. Потому мы с ребятами придумали взять обычную новогоднюю ленту с лампочками и пропустить ее между вырезанными из фанеры цифрами.

Ниночка не понимала, к чему нам такие заморочки. Потому что утром фонарики никто не увидит. Но мы с пацанами категорически не соглашались с пионервожатой и уверяли, что разноцветные мигающие огонечки, если повесить их под самый козырек, заметят все гости.

В конце концов, Нина Валентиновна от нас отстала, и мы с упоением принялись вырезать пятерки и четверки лобзиками, затем нанизывали их на проволоку, обматывали гирляндой.

Гирлянду, кстати, раздобыл для нас вездесущий Митрич. Собственно, Василий Дмитриевич стал для нас кем-то вроде личного завхоза. Каждый вечер он приходил ко мне во двор самым первым, готовил рабочее место. И каждый день помогал мне с ребятишками. Пацанва быстро к нему привыкла и перестала бояться, но относилась с уважением. Митрич же с удовольствием делился своими знаниями: как правильно держать молоток, чтобы не попасть по пальцам, под каким наклоном пилить, как варить клей, как строгать и сверлить.

Так что один на один с архаровцами я не оставался. И это радовало, потому что развязывало мне руки для других дел.

К нашей августовской вакханалии присоединилась и Ниночкина подруга Вера Павловна — учительница рисования и черчения. Вместе с ней мы создавали букварь. Причем делать книгу решили объемной, похожей на настоящую. Долго ломали голову, из какого материала химичить, чтобы поделка получилась большая, но легкая. В конце концов, решили, что папье-маше — самое то, чтобы Буратино мог самостоятельно поднять и вынести книгу на линейку.

Так что мы с Митричем наскоро сколотили отдельный столик из дверцы шкафа, которую я откопал в своем сарае, и коротких толстых чурбачков. Вместо стульев приспособили деревянные ящики и поленья. И теперь девчонки вместе с Верой Павловной резали, мочили, клеили, сушили. Одним словом создавали книгу знаний.

Товарищ Дмитриева переживала, что книга не успеет высохнуть, значит, не успеют ее разрисовать под букварь. Но я не сомневался, что девочки все закончат вовремя.

Со старшими девочками восьмиклассницами занималась Ниночка. Они вырезали красивые украшения на окна первого этажа. Эскизы для трафаретов нарисовала по моей просьбе Вера Павловна.

Учительница рисования оказалась на редкость спокойным и невозмутимым человеком. Никакие катаклизмы не могли выбить Веру Павловну из душевного равновесия. Она молча выслушивала очередное задание, кивала, а спустя какое-то время приносила на утверждение нарисованный эскиз.

Не знаю, почему, но называть ее Верочкой у меня язык не поворачивался. Что-то такое было во взгляде Веры Павловны, и оно не позволяло переступать ту самую черту, которая отделяет уважение и сотрудничество от дружбы и более тесных отношений. Таких вот дружеских, как у нас сложились с Ниночкой… С Ниной Валентиновной.

Сама Ниночка вертелась как электровеник. Кстати, это новое слово плотно вошло в наш разговорный лексикон из-за меня. Пришлось на ходу объяснять, что это за зверь такой. И заверять ребятишек, что в будущем такие метелки обязательно появятся. Детворе так понравилось это слово, что пару вечеров мальчишки и девчонки чуть ли не каждые пять минут вставляли его по поводу и без в свои разговоры.

«Что ты скачешь, как электровеник!» «У тебя что, электровеник в попе?» «Метнись элетровеником и попроси у Егора Александровича обычный веник». И все в таком роде.

Ниночка металась между репетициями в школе и моим двором. Убедить девушку, что мы с ребятами прекрасно справляемся без ее контроля, мне так и не удалось. Нина переживала, нервничала, охала и ахала по любому поводу. Но, надо отдать должное, это не мешало ей четко и планомерно выполнять все наши общие задумки.

Захватила Ниночку и идея стенгазеты ко Дню знаний. Она убедила Юрия Ильича поделиться некоторыми архивными школьными фотографиями. Но на этом не остановилась. Прошлась по селу и выпросила у соседей и друзей редкие семейные фотографии под честное слово и обещание все вернуть в лучшем виде после первого сентября.

В результате в пионерской комнате развернулась целая мастерская. Одни девочки резали картинки для окон. А часть девятиклассниц склеивали в одно полотно несколько больших бумажных листов. На этой импровизированной панораме Нина Валентиновна планировала написать название «Наша школьная жизнь», и разместить фотографии по годам с подписями и короткими заметками.

С каждого, кто выдал Ниночке фотографию из семейного альбома, пионервожатая переговорила, расспросила и заставила вспомнить смешную или интересную школьную историю. Не знаю, как в результате будет выглядеть это монументальное полотно, но как по мне, истории подобрались добрые, душевные, смешные и даже поучительные. К эпопее присоединились и школьные учителя. Разглядывали фотографии, вспомнили своих учеников и тоже делились забавными историями из жизни.

Так я узнал, что в жеребцовской школе учатся не только дети недавних школьников, но уже даже и внуки, и правнуки. Богатая история у нашей школы. С ней можно и нужно работать. Собирать по крупицам и создавать музей.

В такие моменты мозг каждый раз начинал генерировать все новые и новые идеи, но я откладывал их в ближайший ящик в собственной голове, черкал в блокноте пометки. Кстати, я внезапно заимел привычку все время таскать с собой блокнот. Точнее, тетрадку в клеточку, разрезанную пополам и сшитую вместе. в него-то и записывал все свои гениальные и не очень мысли. Просто потому что голова пухла от информации и постоянно меняющихся вводных.

К моему удивлению, Юрий Ильич наблюдал за нашей суетой с добродушной улыбкой, иногда интересовался, не нужна ли какая помощь, но не лез ни с контролем, ни с замечаниями. За что я был директору искренне благодарен.

А вот Зоя Аркадьевна продолжала сканировать своим суровым недовольно-недоверчивым взглядом. Завуч мрачной тенью преследовала нас по всей школе. Как только где взрыв хохота или веселый писк, так Шпынько тут как тут. То отчитает за неуместные громкие разговоры: «Школа не терпит громких звуков. Здесь не цирковое училище».

То, сурово поджав губы куриной попкой, сверлит взглядом несчастного физрука, когда тот ведет отсчет, чтобы ребята отрабатывали чёткость движений при создании спортивной пирамиды. Бедный Григорий в какой-то момент при виде завуча даже заикаться начал.

— Егор, я ее боюсь до дрожи в коленях! — жаловался мне физрук. — Не поверишь, никогда такого не было! Как только она появляется, так у меня в голове только одна мысль: как бы кто-то не упал! Честное слово, Зоя Аркадьевна просто ждет когда кто-то свалится! Пацаны начинают путаться, дергаться, сбиваться!

Пришлось решать и эту проблему. Рассказал Гришане, как справится со страхом перед строгой Шпынько.

— Гриш, а ты когда ее видишь, сразу представляй полностью раздетой, — посоветовал я.

— Ты дурак? — Борода младший покраснел от возмущения. — Не буду я ее представлять раздетой! — сердито бурчал Григорий — Старая она и… завуч же!

— А если бы молодая была? — коварно поинтересовался я.

— Все равно нет! Некрасиво это, — покачал головой Григорий.

— Ну, я ж не заставляю тебя во всех подробностях представлять Зою Аркадьевну. Тут задача понизить градус опасности, потому что голый человек не вызывает опасения, он же голый! — объяснил я физруку.

— Ну-у-у, все равно как-то это… неправильно… — упрямствовал Григорий.

— Ну хорошо, — сдался я. — Тогда представь ее в колпаке шута. Ну, или не знаю… с кривым носом и большой бородавкой! На метле! Или в перьях всю, — фонтанировал я идеями.

— А можно рыбой? — выдал вдруг Гришаня.

— Кем? — опешил я.

— Ну… рыбой… я на картинке видел такую рыбину худущую, длиннющую, с такими глазами вытаращенными. И в сарафане, — уточнил физрук.

— Камбалу что ли?

— почему камбалу? — не понял физрук.

— Ну, плоская такая рыбешка и глаза у нее на выкате.

— Нет, — покачал головой Гришаня. — Я ее селедкой буду представлять… В платочке… и в сарафане… в книжке какой-то детской видел. Смешно, — заверил меня физрук.

— Ну, селедкой так селедкой, — покладисто согласился я, так и не поняв, в каком месте это смешно.

Вот так и крутилось все день за днем в последнюю неделю августа. В конце концов, день икс наступил. На генеральную репетицию прибыли все заинтересованные лица: директор, завуч, завхоз, даже учителя всем составом. Ниночка Валентиновна носилась по школьному двору, нервно выкрикивая последние указания. Мои десятиклассники ожидали начала с совершенно невозмутимыми лицами.

Я выслушивал нравоучения Зои Аркадьевны по поводу недопустимой длинны юбки у школьного платья ведущей. Молча кивал и обещал провести воспитательную беседу с Леночкой Верещагиной. Юрий Ильич в нашу беседу не встревал, но я видел как директор время от времени сочувственно на меня поглядывает.

— Я все понял, Зоя Аркадьевна, а сейчас попрошу всех занять места согласно купленным билетам! — громко оповестил я, не дослушав монолог завуча.

Шпынько привычно поджала губы, окатила меня ледяным взглядом и процедила:

— И где, по-вашему, мы должны стоять?

— Сейчас все объясню.

И я объяснил. В результате мы еще полчаса препирались, потому что завуч считала, что директор, гость от образования, и сама Зоя Аркадьевна должны непременно находиться на верхних ступеньках школьного порога, но никак не сбоку.

— Этого не было в сценарии, Егор Александрович! — упрямо твердила Шпынько.

— Зоя Аркадьевна, давайте посмотрим, — мягко прервал возмущения завуча Юрий Ильич. — Чтобы что-то менять, надобно для начла посмотреть, как это выглядит. Не находите?

— Хорошо, Юрий Ильич, как скажете, — недовольно проворчала Шпынько. — Куда нам идти? Показывайте. — бросила мне.

— Прошу, — я махнул рукой, показывая на Ниночку, которая обозначала группу в полосатых купальниках, в смысле, место, куда мы планировали поставить начальство и гостя.

Любопытствующие учителя рассредоточились по периметру, неожиданно для меня без всяких просьб и объяснений заняли предназначенные для них места. Для удобства мы с ребятами воткнули в утрамбованную землю таблички с нумерацией классов. Так вот классные руководители встали каждая возле своего. Остальную массовку изображал завхоз и я вместе с Тамарой Игнатьевной. Русичка к моему удивлению слегка нервничала, но старалась не показывать, лишь одобряюще кивала Лене и Павлу, которые топтались на порожке школы, дожидаясь команды: «Мотор!».

Наконец, все заняли свои места, и Звягинцева махнула рукой.

— Здравствуйте, товарищи! — звонко начала Лена Верещагина.

В результате мы сделали три прогона, отчаянно сражаясь с Зоей Аркадьевной за каждую реплику, за каждую интонацию, за каждое слова. охрипли все, включая директора. В конце концов, спустя три часа споров и повторов, товарищ Шпынько запомнила последовательность выступления, одобрительно кивнула в адрес акробатического этюда, скептически приподняв брови оглядела наш красивый большой букварь. Предложила заменить Буратино на простого советского школьника. Поджала губы куриной жопкой, услышав наше коллективное: «Нет!» Потребовала сделать длиннее платье у ведущей и Мальвины.

Утвердив все замечания, сделали финальный прогон и, наконец, все разошлись по своим домам с легкой руки директора.

Мы же с командой пионеров планировали вернуться в пять часов и украсить школу по своему вкусу. Этот момент в наших спорах мы сознательно скрыли, поставили в известность только директора. Юрий Ильич дал добро и попросил завхоза впустить нас в школу, а когда мы закончим свои секретные дела, запереть за нами все двери и ворота.

— Ну что, по домам? — вдоволь налюбовавшись красотой, которую сотворили собственными руками, скомандовал я младшим мальчишкам и девчонкам. — А вас завтра жду пораньше, в половине восьмого. Объявляю общий сбор, — напомнил своему десятому классу, который по собственной инициативе присоединился к нам вечером и помог украшать школу.

— До свидания Егор Александрович, — зазвучало со всех сторон.

— До свидания, ребята. Не забудьте лечь пораньше завтра в школу, — напутствовал пострелов. — Ну что, Нина Валентиновна, домой?

— Домой, Егор Александрович, — устало выдохнула Ниночка.

Молча мы побрели каждый к себе, сил на разговоры не осталось. Я думал проводить Ниночку до дома, но по дороге к нам присоединился Иван. Честно говоря, я очень обрадовался встрече, сильно хотелось в душ и спать. Возле моей калитки мы быстро последний раз обсудили линейку и я, наконец, остался один в своем дворе впервые за последнюю неделю.

— Ну что, Штырька, спать?

— Ауф-тяф, — щенок согласно замотылял хвостом.

Уснул я сразу же, едва коснулся головой подушки. Снилась мне завуч верхом на метле, летающая вокруг букваря, обмотанная гирляндой и грозно требующая тишина. Тишина никак не наступала. Кто-то из учеников, стоя на вершине нашей пирамиды, изо всех сил тарабанил колотушкой в крышку от кастрюли. И я никак не мог разглядеть, кто хулиганит.

— Ляксандырч! Вставай! Беда у нас! Ляксандрыч! Коромысло тебе в селезенку!

«Какое коромысло? Какая селезенка? И почему Пашка Барыкин говорит голосом Митрича?» — подумал я и резко подорвался с кровати.

Штырька отчаянно лаял на окно, за которым маячил дядь Вася, со всей дури тарабаня по стеклу.

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ