Участковый. Книга вторая

Глава 12

Я возвращался в отдел после поимки таксы-оборотня со странным, двойственным чувством.

С одной стороны это было удовлетворение. Как ни крути, но со своими обязанностями инквизитора я более-менее справляюсь. Вон, уже и беса приструнил, и с призраком разобрался, и суккуба изгнал, и оборотню звездюлей вставил. С другой стороны — упорно крутилось в голове тревожное предупреждение, брошенное мне вдогонку спекулянтом.

«Он идёт. Он скоро будет здесь».

Фраза, идентичная той, что произнес перед изгнанием суккуб. Два независимых источника твердят об одном и том же. Звоночек? А то! Это очень мало похоже на совпадение. Такое чувство, будто прямо за моей спиной сгущается тень, но я не могу пока понять, чья. А главное — зачем? Кто этот загадочный ОН? Что ему надо?

Семёнов, немного опечаленный упущенным фарцовщиком, но довольный хоть каким-то трофеем в виде рюкзака, догнал меня возле отдела.

— Что там? Ты проверил? — Спросил старлей на ходу.

— Нет. Когда и где?

Вообще, конечно, все я проверил. Более того, убедился, что из рюкзака загадочным образом испарился тот самый платок с блестящими предметами, который мы с Семеновым видели возле ног оборотня на рынке.

Теперь внутри лежали только старые штаны с разодранными коленками, насквозь пропитавшиеся по́том, и два куска хозяйственного мыла. Так понимаю, спекулянт, прежде чем привести себя в божеский вид и убежать, прихватил самое ценное с собой. Правда, не понимаю, когда он успел это сделать. Слишком мало было времени. Ловкость рук, ё-моё.

Но, если рассуждать здраво, так даже лучше. Оборотень больше не сунется на рынок, значит, считай, факт нарушения закона ликвидирован. А вот пальчики, которые могли бы найти, да и сами предметы, среди которых, скорее всего, были те самые крестики или нечто подобное, — это потенциальная проблема. Нам оно надо? Нам оно не надо. А то, чего доброго, выйдут на этого оборотня недоделанного и придется изворачиваться, чтоб его вытащить.

— Ну ты вообще… — Протянул Семёнов.

Он взял рюкзак из моих рук, заглянул внутрь. Однако тут же отпрянул, сморщив нос. Запах старых треников, смешанный с ароматом хозяйственного мыла, бил по обонянию как пудовая кувалда.

— Вот ведь гад… И что нам с этим делать? — Старлей посмотрел на меня вопросительно, а потом, махнув рукой, сам же ответил. — Да ни хрена мы с этим не сделаем. Относи в вещдоки. Не выбрасывать же. А я пока рапорт составлю.

Мы с Семёновым вошли в отдел и сразу двинулись в разные стороны. Он — к кабинету, я — на поиски комнаты для хранения вещдоков.

Нужное мне помещение располагалась в самом конце длинного коридора на первом этаже. Это оказалась небольшая комната, заставленная стеллажами до самого потолка. Стеллажи, в свою очередь, были завалены картонными коробками с описью, прикрепленной к боковой стенке.

На некоторых, пожелтевших от времени, листах даты стояли едва ли не эпохи «правления» Никиты Сергеевича Хрущева.

За ветхой деревянной «конторкой», отгораживающей святая святых от посетителей, восседала Клавдия Степановна — живой памятник самой себе.

Пожилая, с седыми пучками волос, торчащими во все стороны, в очках с такими толстыми линзами, что ее глаза казались двумя огромными мутными озерами, эта особа выглядела, прямо скажем, не как сотрудник милиции, а как пенсионерка, случайно ошибшаяся дверью.

Однако, Семёнов меня предупредил, что ее безобидный образ это — иллюзия. Приманка для наивных сотрудников, еще не имевших возможности столкнуться с отвратительным характером Клавдии Степановны.

— Она помнит первого начальника отдела и знает, где находится каждый написанный за последние тридцать лет протокол. Это не женщина. Это — цербер. Несмотря на скромную должность, с ней лучше не связываться, — сказал мне Виктор, прежде чем уйти в кабинет.

Теперь я стоял напротив этого Цербера и, наверное, понимал, о чем говорил старлей.

— Сдавать? — буркнула она, даже не глянув в мою сторону. Взгляда не оторвала от толстой амбарной книги, в которую что-то записывала каллиграфическим почерком.

— Рюкзак. По делу о спекуляции, — ответил я, протягивая ношу.

Клавдия Степановна медленно, с театральным вздохом, подняла голову. Ее взгляд скользнул по рюкзаку, потом по мне.

— Опись содержимого есть? — спросила она, растягивая слова так, будто каждое из них вязкой смолой сковывало ее челюсть.

— Нет… Но там только старые штаны и мыло.

— Без описи не приму, — отрезала Клавдия Степановна, снова опуская взгляд к книге. — Составьте. По надлежащей форме. Заверьте у следователя. Потом приходите.

Я почувствовал, как во мне закипает знакомая еще по прошлой жизни ярость, которую всегда испытывал, сталкиваясь с бюрократической машиной.

— Клавдия Степановна, — начал я тихим, вкрадчивым голосом, стараясь не перейти на более жесткую манеру внсти разговор. — Еще раз. В рюкзаке лежат старые, порванные, воняющие черт знает чем штаны и два куска хозяйственного мыла. Понимаете? Все. Больше там нет НИ-ЧЕР-ТА!

Все-таки я не выдержал. К концу мой голос немного набрал децибелов и утратил вкрадчивую вежливость.

Клавдия Степановна отодвинула в сторону свою толстую книгу для записей, сложила пальцы рук «домиком», а потом наимерзейшим голосом заявила:

— Молодой человек, не знаю, как у вас там, в вашей Москве, а у нас тут — порядок. Без описи, заверенной надлежащим образом, никаких вещдоков. Это вам не на рынке картошку покупать. Будьте добры работать соответственно установленным правилам.

Понимая, что спор бесполезен, я сдержал матерные слова, рвущиеся наружу, взял рюкзак и вышел из комнаты, аккуратно прикрыв дверь. Хотя, на самом деле, мне этой дверью хотелось долбануть так, чтоб вся штукатурка с потолка осыпалась на голову Клавдии Степановне.

Мысленно уже составлял эту чертову опись, предвкушая, с каким наслаждением Сериков будет ее «заверять». Хотя, кто его знает, может, в своем новом, просветленном состоянии он поведет себя тоже по-новому. Интересно, как долго продлиться действие банных ведьминых процедур?

Прямой наводкой двинулся к кабинету участковых, но перед самой дверью остановился. Причина была достаточно проста. Я услышал взволнованный, почти истеричный голос Капустина, доносившийся из-за не до конца прикрытой створки.

— … понимаю, понимаю! — едва не плакал капитан. — Я исправлюсь! Я обязательно его найду! Я обыщу все! Прошу, дайте мне еще шанс! Это непростительная оплошность, я знаю! Только не отзывайте обратно. Дайте шанс исправить ошибку.

Я нахмурился. Капустин говорил так, будто признавался в государственной измене, а не в служебном промахе. Кому он мог докладывать с таким подобострастием? Семенову? Вряд ли. Полковнику Безралостному? Тот вызвал бы к себе.

Я тихонечко толкнул дверь, увеличивая зазор между деревянным полотном и дверным косяком, а затем заглянул в щель. Капустин стоял посреди кабинета спиной ко мне. Его плечи были напряжены, смотрел старший участковый в сторону окна, распахнутого настежь.

— Я не подведу! — продолжал умолять невидимого собеседника капитан. — Он должен быть здесь, я его никому не отдавал! Просто… просто кто-то мог взять по недоразумению. Но вы не переживайте. Все сделаю, чтоб найти.

А потом произошло нечто максимально странное и невероятное. Капустин вдруг с громким стоном бухнулся на колени и трижды со всей дури долбанулся лбом о пол. Пожалуй, если бы капитан внезапно разделся до гола и сообщил, что он гуманоид с планеты Альфа-Центавра, я был бы удивлен в меньшей степени.

Благодаря этим странным манипуляциям, когда старший участковый с тихим подвыванием хреначился лбом о линолеум, я, наконец смог полностью разглядеть окно.

Там важно расхаживал по подоконнику ворон. Он был неестественно крупным, а его черные глаза-бусинки с хищным, интеллектуальным блеском пристально изучали Капустина. И да, руку могу дать на отсечение, во взгляде чертовой птицы присутствовал самый настоящий интеллект.

Но самое главное — этот ворон… Я его уже видел. В квартирке Бесова, во время нашей первой встречи с Анатолием Дмитриевичем. Тогда я, разозленный наглым поведением птицы, отвесил ему оплеуху и ворон с карканьем свалил. А теперь он здесь…

Инстинкт сработал быстрее мысли. Я резко распахнул дверь.

— Капитан! Вам что, нужна помощь?

Капустин вздрогнул, обернулся и резко вскочил на ноги. Его лицо было бледным, на лбу блестела испарина. Увидев меня, он побледнел еще сильнее.

— Петров? Я… я… нет, все в порядке. Разговаривал… вслух. Мысли собирал в кучу. Эм… Репетировал! Да. У нас же есть художественный кружок во дворце культуры. Я там играю…

В это время ворон громко и, мне показалось, насмешливо каркнул. Он посмотрел прямо на меня, в его взгляде читалась знакомая наглая усмешка. Затем, лениво взмахнув крыльями, он сорвался с подоконника и улетел.

— Проклятая птица… — пробормотал Капустин, с облегчением вытирая лоб. — Все время лезет к нам в кабинет. Наверное, крошки ищет. Не дает нормальным людям работать.

Но я успел заметить выражение его лица. Пожалуй, Капусти перед этим вороном испытывал нечто, весьма подозрительно напоминающее страх. Это — первое. А второе… Разговаривать с птицей? Серьезно? Демонстрировать трепет и священный ужас перед ней? Капустин либо псих, либо…

Мысль, стремительная и обжигающая, как молния, пронзила мой мозг. А что, если этот загадочный ОН, которым меня пугают второй день подряд, внедрил сюда, в отдел своих соглядатаев. И капитан — один из них. Что если старший участковый вообще не человек?

Я наклонил голову и посмотрел на Капустина исподлобья, прищурившись. Ни черта не изменилось. Мент, как мент. Я прищурился еще больше, вывернув голову под максимально странным углом. Как только шею не заклинило. Мне почему-то показалось, раз нет зеркала поблизости, нужно налегать на другой пункт «особого инквизиторского зрения» — щуриться и смотреть искоса.

— Петров… — Капитан уставился на меня, нахмурив брови, и по-моему подозревая, что я пьян. — Ну-ка дыхни…

Он шагнул ко мне, собираясь проверить свое подозрение.

— Да все нормально. — Ответил я, возвращая свою голову в обычное для нее состояние. — Просто в спину вступило, вот меня и перекосило немного. Бывает…

— А-а-а-а-а… — Выдохнул Капустин, — Иван Сергеевич, ты что-то хотел?

— Нет, ничего, — ответил я как можно более нейтрально. — Просто зашел. Услышал шум, подумал, что помощь нужна.

— Все в порядке, — Капустин отвернулся и начал лихорадочно перебирать бумаги на столе. — Просто… отчеты. Трудный день.

Я молча кивнул, а потом прошёл к своему рабочему месту и плюхнулся на стул.

Странно… Очень странно. Капитан выглядел обычным человеком, несмотря на все мои кривляния и попытки разглядеть в нем нечисть. Но… Как он тогда связан с вороном? И что это вообще за птица? Бесов, кстати, тогда тоже очень был впечатлен тем фактом, что я скинул ворона с окна обычной оплеухой. Анатолий Дмитриевич будто немного прибалдел от такого поворота.

И еще… О чем говорил Капустин? Мне так показалось, будто речь снова шла о пропавшем карандаше.

— Товарищ капитан, — Подал я голос, наблюдая, как старший участковый гнездится за своим столом и пытается сделать вид, будто ничего из ряда вон выходящего не произошло. — Помните вы про карандаш спрашивали…

Я не успел договорить, а Капустин уже сорвался с места, одним прыжком оказался рядом со мной, оперся ладонями о столешницу, подался вперед и жарким, встревоженным шепотом спросил:

— Ты его видел?

— Нет. — Ответил я, тихонечко отодвигая свой стул подальше, к стене. Несмотря на то, что нас с Капустиным разделял стол, меня его поведение пугало. Снова в глазах капитана появился сумасшедший блеск Голума, потерявшего «свою прелесть».

— Жаль. — Коротко бросил старший участковый. В одну минуту он из одержимого психа снова превратился в обычного и почти адекватного человека.

Капустин отстранился, развернулся, а затем вернулся на свое место и принялся ковыряться в бумагах.

А я вдруг подумал… Из-за обычного карандаша даже двинутые на голову педанты не сходят с ума настолько. Значит, карандаш, который я по воле случая забрал у Капустина, вообще ни разу не обычный. И что из этого следует? Правильно! Я должен немедленно его изучить.

Рюкзак спекулянта с его вонючими портками никуда не денется. А вот карандаш, который превращает советского милиционера в форменного шизофреника… К тому же, я снова запамятовал, куда его дел. Вернее, не мог вспомнить, вытаскивал из кармана той формы, что снял вчера, или нет.

— О, Иван! — Дверь кабинета распахнулась и на пороге появился Семенов. — Уже тут? А я только вот добрался, чтоб написать отчет. Пока к одному зашёл, пока ко второму. — Взгляд Виктора переместился на рюкзак, лежащий рядом со столом. — Не понял. Почему не сдал?

— Виктор… — Я сорвался в места, подскочил к старлею, положил руку ему на плечо, — Выручай. Мне срочно нужно кое-куда отбежать. Только вспомнил. Важное дело. Чрезвычайно важное. Эта мегера у меня ничего не приняла, потребовала опись. Ну сделай, Виктор Николаевич. С меня — магарыч.

Не дав Семёнову опомниться и послать меня к черту, я выскочил из кабинета, захлопнув за собой дверь.

Потом развернулся и почти бегом бросился к выходу из отдела. Мне срочно нужно было попасть в общагу. В голове зрела пока ещё неоформившаяся до конца версия и мне срочно нужно было ее проверить.

Сердце стучало где-то в горле. Я чувствовал, что стою на пороге разгадки.

До общаги домчался за десять минут. Перепрыгивая ступени, поднялся на свой этаж, забежал в комнату и закрыл дверь на замок.

Затем метнулся к шкафу, сдернул с вешалки китель. Руки слегка дрожали, когда я вытряхивал содержимое карманов на кровать. К счастью, карандаш был на месте.

Я замер, изучая его пристальным взглядом. Потом взял в руки и поднёс к глазам. Обычный советский карандаш. Деревянная основа, грифель. На одной из граней была нанесена стандартная надпись серебристой краской: «Карандаш химический». Ниже — герб СССР и название завода-изготовителя. Все как у всех. Подобных карандашей сейчас по стране гуляет до хрена и больше.

Я повертел его в пальцах, разочарованно выдохнув. Что, черт возьми, ожидал? Что он внезапно начнёт светиться или творить чудеса?

Я уже было собрался отбросить карандаш в сторону, как вдруг мой взгляд зацепился за мелкую насечку, идущую вдоль края надписи. С первого взгляда это могло показаться браком производства или мелкой царапиной.

Но теперь, пристально вглядевшись, я понял, что это не царапины. Это — символы. Крошечные, искусно выгравированные знаки, сливающиеся с фабричной маркировкой. Они опоясывали карандаш тончайшей вязью.

Я подскочил к столу, включил настольную лампу и поднес карандаш к яркому свету. Теперь смотрел прищурившись, стараясь понять, что за символы изображены.

Да, это была вязь. Древняя, незнакомая. Она не напоминала ни кириллицу, ни греческий алфавит, ни руны. В этих завитках и черточках чувствовалась та же энергия, что исходила от Договора — ощущение, будто карандаш… живой… Твою ж мать. Со всеми этими потусторонними делами сам скоро психом станешь.

А потом… Меня вдруг осенила крайне идиотская мысль. Артефакт. Этот чертов Скипетр ночи. Флёрова говорила, что человек, некоторое время взаимодействующий с ним, приобретает устойчивость к ментальному воздействию со стороны старшего вампира.

А я, в квартире Бесова, когда Анатолий Дмитриевич пытался навести на меня морок, пришел в себя только благодаря этому карандашу. Бесов, конечно, не вампир, но метод воздействия у него приблизительно такой же. И в подсобке магазина… Флёрова тогда еще очень удивилась, что я не пал ниц перед ее вампирским магнетизмом. И меня в тот момент, опять же, настойчиво колол под рёбра карандаш Капустина.

Что если… Если артефакт выглядит как обычный предмет. Например, как химический карандаш. А что? Охренительное прикрытие. Никто и не заподозрит в простом карандаше могущественную штуковину. К тому же, весь отдел знает, что трогать вещи Капустина нельзя. Их никто и не тронул бы. Кроме меня. Я еще не успел проникнуться духом фанатичного порядка капитана.

Но тогда старший участковый сто процентов связан и с нечистью, и с убийством Воронова. Потому как Скипетр ночи нашел именно Евгений. И притащил артефакт в N-ск тоже Евгений. Вопрос: как и почему артефакт оказался у Капустина, а главное — кто такой вообще этот Капустин?