У Червленого яра

Глава XXXI. Архангел Михаил

Лед был еще крепким, глухой звук от сотен копыт разлетался к обеим берегам Прони, да и мороз дожимал последнее, хватая за щеки, и только птицы оголтело чирикали — весна на пороге, уже скоро, неужто дождались! Небо прикрывалось длинными серыми лоскутами облаков, навевая дремоту, а спать было нельзя — Рязань близко.

Ингварь вел большую дружину воевать за рязанский стол, стол деда, на котором так и не довелось посидеть отцу, и в борьбе за который так рано погиб старший брат. Сейчас все должно решиться. И вороножская, и вся пронская дружины встали за Ингваря. Пронское вече выкрикнуло Ингваря своим князем — маленькая, а все ж победа. Теперь зевать нельзя, только вперед, поворотил — проиграл.

Марфу Ингварь с собой не взял, слишком опасно. Ежели Глеб одержит верх, придется спасаться бегством, с бабой то будет сделать сложнее. Потерять такую ценную свидетельницу преступления Ингварь не мог себе позволить. Сейчас главное — войти в Рязань, сесть в детинце, а там уж он пошлет за двоюродной сестрой, выведет ее к вече. Пусть послушают рязанцы, кто у них в князьях полгода ходил, да ужаснутся, разбегаясь по церквям, отмаливать грехи.

Полоумную старуху Неонилу Ингварь отослал, а больше пакостить в Пронске некому. Да и Юрий был оставлен при граде, присматривать за бедовой молоденькой теткой. Сын справится, пора уж и самостоятельным быть, учиться повелевать, сговариваться, хитрить, проскальзывать, где надо, а потом уж осваивать науку упираться насмерть, коли придет черед. И «насмерть» для старшего любимца пока не наступило, не готов Ингварь рисковать старшим наследником. Это их с Глебом битва, кто кого, остальное потом.

А вот детину верстовую, то ли бортника, то ли дружинника — а уж несущему себя, ну чистый князь, не меньше — Ингварь прихватил с собой, звериным нюхом чуя, что «родственничек» этот лапотный может спутать расставленные хитроумно сети. Пусть на виду побудет и помнит, в чьих руках судьба его жены. А еще не только этот горе-муж, но даже ближние воеводы не ведали, что Марфы нет при дружине. В окружении вороножских челядинок из хоромов Пронска вывели да посадили в сани завернутую в убрус княжны фигуру в лисьей душегрее. И невдомек сторонним зевакам было, что согнувшаяся в молитвенной позе, всю дорогу не поднимавшая головы набожная княжна — отрок, однолеток Юрия. Забавно было видеть, как бортник на привалах беспрестанно кидал на этого ряженного печальные взгляды. В этом проявлялось не только благоразумие Ингваря, но и мстительное злорадство за летний отказ лесного отшельника вступить в княжью дружину и за излишнюю гордыню, не положенную лапотникам-смердам.

«Правда на моей стороне, с сим победу добуду, в остальном покаюсь, отмолю. Я шкурой крепко рискую и другие пусть терпят», — стучало у князя в висках.

— Ока, Ока!!! — зашумели из дозорного отряда.

Князь едва заметно передернул плечами и пошевелил затекшими от напряжения пальцами.

— Ока, — хоть и так уж все слышали, доверительно сообщил Ингварю воевода Жирослав.

— Вот и славно, — с видимой беззаботностью проговорил князь.

— Солнце к закату поворотило, ночлег искать будем, светлейший, али к Рязани в ночи подступимся? Она уж вон, рукой подать.

— Я не вор, чтоб в ночи красться, — раздраженно бросил Ингварь, — свое иду забирать. Поутру выступим, ночлег ищите.

Кони ступили на широкую Оку, от ощущения раздвинувшихся берегов невольно переходя в галоп.

— Куда понесли, дурные?! — прикрикнул вороножский воевода Сбыслав, ехавший по десное плечо от князя. — Гляди, светлейший, какова гора, вот и ночлег готовый. Коли встанем там, так и не подступиться.

На высоком берегу возвышался большой крутой холм с плоской вершиной, словно неведомый нож взял, да и срезал макушку. Глубокие овраги ограждали природную крепость по бокам, делая ее на вид неприступной.

— Ладное место, да как туда забраться? — одобрил князь.

— Так обойти, должно, можно, — напряг очи Сбыслав.

— Не надобно того творить, — покачал головой пронский воевода, — недоброе место. Дурное. Да и до Рязани уж больно близко, приметят. Лучше поворотить к лесу и там скрытно заночевать, чуть подалее, в овраге.

— С чего это недоброе? — с любопытством принялся разглядывать возвышенность князь. — Чего ж в нем дурного?

— Вот-вот, — поддакнул Сбыслав, — твердыня, дозор позади небольшой поставил и ночуй вволю.

— Капище там с идолищами раньше стояло, игрища были, требы поганым божкам творили, недобро, — пронский воевода перекрестился. — Народ чурается. Так и нам надобно мимо проезжать.

Сбыслав не стал возражать, дожидаясь решения князя.

— Попа пронского с собой везем, пусть освятит. Чай, молитва-то сильней ведовства. Там заночуем, удобней ночлега не найдем.

Жирослав со скорбным видом смолчал. Последнее слово за князем, ничего не поделаешь. Дружина послушно поворотила огибать холм.

Ничего особенного на плоской горе не было, только заснеженное девственное поле, без признаков жизни. Ни человеческая нога, ни звериная лапа не нарушили сияющего на морозе покрова. Какие уж тут идолища, пустынное место, каких великое множество, а все ж какая-то необъяснимая тревога накатывала, может, от пустоты?

— До темна костры не разводить, — отдавали приказы воеводы, — а как стемнеет, щитами да телегами пламя прикрывать.

Вои послушно принялись обустраиваться, быстро заполняя собой дикое пространство.

Ингварь в задумчивости подошел к обрывистому краю холма. С севера надвигалась ночь, солнце, вынырнув на прощанье из серых облаков, спешило к окоему. Его лучи мягким розовым светом красили рязанский кремль. Как близко и как пока далеко! Черная тьма стеной вставала за древней Рязанью. Завтра все решится. Ингварь хмуро сдвинул брови и отвернулся от манящего града, обвел очами заснеженные бескрайние просторы.

Не он один находился на краю — никого не замечая, в отдалении одиноко стоял бортник и, ловя последние лучи закатного солнца, рассматривал клочок бересты. Шевелил губами, видно перечитывая написанное вновь и вновь, и то улыбался как блажной, то хмурился, поджимая губы. Не иначе, умом тронулся.

«С этой маетой разберусь позже», — проворчал Ингварь, отправляясь спать.

Тишину раннего по-зимнему темного утра разорвал резкий свист и призывный рев трубы.

— Княже, княже! — кто-то тряс Ингваря за рукав. — Княже, очнись! — над Ингварем стоял воевода Сбыслав. — Глеб с дружиной своей подступился, зажали нас.

Ингварь вскочил на ноги, озираясь. Его ратные спешно натягивали броню и хватали оружие, те, кто успел изготовиться, выстраивались в линию, для обороны.

— С трех сторон — обрывы, а с четвертой вороги, говорил же, не надобно… — ворчал себе под нос, оправляя наручи, Жирослав.

— Чего ж дозорные не предупредили?! — рявкнул Ингварь.

— Прозевали, — сокрушенно покачал головой Сбыслав. — Говорят, вынырнули рязанские как из-под земли, не иначе ведовством попахивает.

— Дозоры умелые надобно ставить, — огрызнулся князь. — Много ли?

— Пока не разобрали. Поганые есть, видно, те половцы, что князей по лету сгубили.

Ингварь побагровел.

— Княже, Глеб Рязанский тя на переговоры вызывает, — подлетел к князю один из детских.

— Никакой он не рязанский, окаянный он! Каин, слыхал про такого?

Ингварь широким шагом пошел к переднему краю готовящейся битвы.

Небо посерело, еще немного и расцветет.

Внизу, выплывая из тени холма, расположилось войско Глеба. Хвост гигантской людской змеи уходил в лес, отчего невозможно было определить, сколько там ратников. Были и половцы, гарцевали на бойких лошадках чуть в отдалении, но немного, и двух десятков не набрать. У подножия, перекрывая дорогу, стояли в основном переяславские, Ингварь сумел даже некоторых признать. Есть ли рязанцы, выставил ли стольный град ополчение, чтобы поддержать Володимерича? Для Ингваря это было важно, он отправил под видом гостей посланников к рязанскому тысяцкому. Передать вести должны были на словах, бересте Ингварь не доверял, но дошли ли те лжегости до рязанской нарочитой чади, успели ли произнести нужные слова, и самое главное — поверил ли тысяцкий, что князь его душегуб… захотел ли поверить?

— Эй, братец, чего забыл у нас, — весело крикнули из тени, и Ингварь признал голос Глеба, — али заплутал? Так мы дорогу покажем.

Глеба поддержал дружный гогот десятков глоток.

— За дикой вирой[1] я явился, — отозвался Ингварь, — к правосудию убиенные князья взывают. И брат твой Изяслав промеж них.

— Мы про ту нелепицу уж прослышаны, — не теряя насмешливого тона, снова прокричал Глеб. — Почто сестрицу мою любимую похитил, да страхом принудил клеветать на меня? Нешто креста на тебе нет — ради стола рязанского такую напраслину на ближнего возводить? Пусти ее ко мне, надо — так выкуп за нее дам, какой пожелаешь.

— Сестра твоя по доброй воле ко мне сбежала, защиты от душегуба-братца искать.

— Так зови ее, пусть при мне то все скажет.

Глеб вел себя так, словно правда была за ним, ни тени сомнения, волнения, страха не промелькнули в его речах, а вот голос Ингваря предательски дрожал, задыхался от бессильной ярости.

— По божьему промыслу я сюда явился, изгнать злодея, — выкрикнул Ингварь в черную тень холма.

— Ежели б по божьему промыслу, так сразу бы к граду подступил, а не сидел в месте проклятом. Не тризну ли ты там с волхвами по покойному брату творил? — это был меткий удар, то, что вчера казалось неважным, теперь играло на руку врагу.

— Обет даю, — как можно громче в небо с истаивающими звездами крикнул Ингварь, — коли одержу победу, срублю град на месте сем и церковь Божию каменную поставлю в честь небесного воина, архангела Михаила.

Обе дружины пошли в бой.

[1] Дикая вира — плата за убийство.