Глава XXVIII. Правда

День неотвратимо клонился к закату, в избе стояла пугающая тишина. Ни половица не скрипнет, ни мышь не заскребется в уголке, даже дрова в печи прогорели, рассыпавшись в серый пепел. Марфа сидела на лавке, обхватив колени и глядя на свернувшуюся усталой лисой душегрею. Миронег не возвращался. Дурные предчувствия лезли в голову, отчего перехватывало дыхание, а пальцы мелко дрожали.

Отчего же он не идет?! А что ежели… Какое страшное это «ежели». Ежели она сгубила и его? Она уже погубила многих из-за своего упрямства и легкомыслия. Нет, не она, злые люди с каменными сердцами, но ежели бы она не упорствовала, проявила бы смиренное терпение, они были бы живы. Не Изяслав, его нельзя было спасти, не в ее власти, князь Пронский был обречен, но Вячко, Услада, они сейчас были бы рядом! И это осознание неисправимой ошибки день за днем грызло изнутри, отравляя сердце горьким ядом. Хотелось поделиться с кем-то, услышать слова утешения, если не оправдания, но и этого было нельзя делать, даже пред мужем.

Почему таилась от Миронега? Вначале не доверяла, боялась, что, прознав правду, все же выдаст ее Глебовой гоньбе. Одно дело девка простая, а другое — княжна, сбежавшая от грозного брата, способная подставить под удар весть Червленый яр.

А потом, проверив и утвердившись в мысли, что бортник — человек слова, Марфа могла уже открываться, и момент был подходящим, когда Миронег подтрунивал над неумехой. Как же хотелось встать и гордо ответить на насмешки: «Нешто княжне Святославлего племени[1] престало руки белые марать?» Вот бы он удивился, сам бы тогда постыдился укоров своих.

Но не сказалась вновь, смолчала. Почему? Может потому, что привыкла к своеволию, жить, как хочется, не оглядываясь на других, с их чуждыми ей желаниями и страстями? А может потому, что искала для себя простого бабьего счастья, уже недоступного дочери умершего князя, сестре умерших братьев, личному врагу близких по крови душегубов? Вдова Изяслава с малыми племянниками уж, наверное, выехала в Стародуб к отцу, их там приютят, обогреют. А к кому податься Марфе? У нее, кроме Миронега, никого-то и нет. Что ее ждало бы, попади она в руки к дальней родне? Ее как полоумную клеветницу отдали бы Глебу, а уж он бы уморил ненавистную сестру и очень быстро. А ежели не к Глебу, то куда? Бесприданнице, без силы рода за спиной, путь один — в монастырь. Нет, и там хорошо, да, может, даже лучше, чем при каком муже — покойно, тихо, молитвенно. Да так Марфа бы и сделала, ушла бы отмаливать грехи братьев и молиться за упокой души невинно убиенных. Это правильно, так и следовало бы поступить благонравной княжне, но…

Но что делать с глупеньким сердечком? Когда беглянка влюбилась в своего спасителя? Наверное еще там, среди колючего чертополоха, когда на грубый голос сыскарей — выдать девку за огромный выкуп, большой, взлохмаченный детина упрямо покачал головой и ободряюще улыбнулся, сверкнув голубыми очами.

В Марфе давно бродило желание вкусить плода простой земной любви, она была готова к ней, мечтала тайком, и мечты те будоражили младую кровь. Наверное, княжна накинула бы рубаху страсти на юного Ростислава, ведь пробежала же меж ними искра симпатии, но злой ветер чужой злобы загасил ее, не дав разгореться большому пожару, а пережившая дикий ужас Марфа отчаянно влюбилась в своего спасителя. Совсем не подходящий для княжьей дочки предмет любви.

«Я останусь здесь, в диком краю, стану простой бабой, буду в трудах проводить дни, надрываться непосильной работой, да это и будет мое послушание и искупление грехов, и уж потяжелее чем в теплой монастырской келье», — оправдывала она себя, соблазняя норовистого бортника. А уж ежели Марфа чего решила, так и поленом не выбить, степная кровь горяча. Миронег не устоял, надел ярмо на крепкую шею, а она стала венчанной женой.

Марфа прекрасно понимала, что ждет Миронега, коли правда вскроется, тут не отвертишься, мол, не ведал, кого к алтарю вел. От того выдавать себя пред Ингварем двоюродная сестрица не собиралась, но ведь можно пасть в ножки и предстать снова Усладой, поведать все как было, ну, почти как было. Кто признает, ведь приняли же челядинку в нарядной запоне и медовых бусах за княжну и схоронили несчастную вместо Марфы?

— Да что же он не возвращается? — молодая жена вскочила с лавки, накинула душегрею, повязала убрус. — Не могу я тут в безвестности сидеть, мне знать надобно.

И словно ответ в оглушительной тишине раздался ритмичный стук в дверь.

Стук?! Значит, не он, а он тогда где?!

Ноги потяжелели, не желая двигаться, но Марфа, преодолевая себя, подошла и дернула дверь, широко ее растворяя.

Пред Марфой, теребя шапку в руках, предстал дядька Милята. Какую весть принес старый воин? В груди снова сдавило до головокружения, чтобы не упасть, Марфа схватилась за дверной косяк.

— Живой? — побелевшими губами прошептала она.

— Живой, живой, — успокаивающе замахал руками дядька Милята. — Велел кланяться да передать, что все с ним благополучно. Вот, княжич меня послал, тебе сказаться.

— Благополучно, — выдохнула Марфа, ослабляя узел убруса. — Так чего ж он не возвращается?

— Не может пока возвернуться, — потупился Милята.

— А когда возвернется?

— Не ведаю того. Велел кланяться, — и старый воин, поспешно поклонившись, развернулся уходить.

— А что он там делает, ну, у князя? — догнала его Марфа.

Милята растерянно заводил глазами, избегая встречаться с молодухой взглядом.

— Да чего ж ты мне не отвечаешь? — перекрыла Марфа дорогу.

— Кланяться велел, сказал — все у него благополучно, велел не тревожиться. Вот.

— Где он? — ледяным тоном проговорила Марфа. — Где он, сказывай, живо! — прикрикнула она, топнув ногой.

Милята замер, потом напряг подслеповатые очи, вглядываясь молодухе в лицо. «Померещится же такое», — перекрестился он, отступая от Марфы, словно от пылающей головни.

— В поруб его князь Ингварь кинул, — выдал воин наконец правду.

— За что?! — выдохнула Марфа.

— За весть дурную. Не верит князь тому, что вы ему передали.

— Да как он может не верить?! Его брата сгубили, а он не верит! Я к князю пойду, мне он поверит, не сможет не поверить! — Марфа рванула к калитке.

— Да погоди, погоди, Миронегова. Князь уж почивать изволил, не пустят тебя к нему.

— Не пустят, да пусть попробуют не пустить! Невиновного в поруб бросать. Да пусть сидит ваш Ингварь с Иудой за братиной да расцеловывается, коли ему то охота, а мой тут при чем? Моего мне верните! — Марфа полетела по спящей улице, глотая слезы.

— Да к чему ж так-то врываться, только хуже своему сотворишь, — побежал с ней рядом Милята, — я тут княжичу подсказал, так он и дровишек нашему Мироше подкинул и повечерять. Не пропадет до утра, а завтра уж пойдешь в ноги к князю падать.

Марфа резко остановилась, слезы застилали взор.

— Упаду, надо будет валяться в ногах стану, землю целовать, только чтоб отпустили. Я виновата, я, — и она разрыдалась на пчеле старого воя. — Их уж не воскресить, а его сгубила.

— Да не тронет князь его, отпустит, — начал утешать ее Милята. — Пойдем, попрошу караульных, чтоб перекинуться тебе с Мирошей парой словечек дали. Ничего ж не случится, коли жена мужа повидает? — пробормотал он сам себе в бороду.

На княжьем дворе было уж темно и пусто. Марфа осторожно пробиралась вслед за Милятой. Он вел ее к отдельно стоящим клетям амбаров, за ними начинались дружинные избы и злополучный поруб, у которого, позевывая, бродил детский.

— Лутоня, дозволь подружье с затворником словечком перекинуться, — попросил Милята. — Княжич Юрий дозволил, — добавил он для солидности.

Упрашивать Лутоню не пришлось, он был одним из воев с ладьи. Оглянувшись, никто ли не видит, парень шепнул:

— Там оконце.

И Марфа бросилась к врытой в землю клети.

— Мироша, Мироша? — впервые ласково позвала она мужа.

— Птаха, — прилетело из черноты сруба. — Чего всполошилась, все ж ладно?

— Били тебя? Больно? — всхлипнула Марфа, опускаясь на колени рядом с щелью окна.

— Нет, кормят. Печь протопил, тепло. Ты иди, а то уж темнеет, страшно будет назад одной брести.

— Что тебе князь этот дурной сказывал?

— Думать будет, то и сказывал.

Слова Миронега Марфу не обнадежили:

— Я ему признаюсь, как было, он поверит, тебя выпустят, — горячо отозвалась она.

— Он и мне поверил, — с легкой горечью проговорил Миронег. — Не надобно тебе с ним встречаться, ступай домой, велю.

— Как же поверил, коли ты тут сидишь? — не поняла игры взрослых мужей Марфа.

— Птаха, не тревожься, ступай на двор к Настасье. Коли со мной чего случится, ну, это так, надобно так говорить… — Миронег замялся, — того не будет, но ежели чего, к Миляте обращайся, он поможет, не пропадешь.

— Мироша, прости меня, я тебя так подвела, так подвела, — Марфа прислонилась щекой к холодному дереву. — Крепко подвела.

— Чай, я не дитя, понимал, на что шел. То мой выбор был, — прилетели ей слова утешения.

Надобно сейчас сознаться, дальше тянуть уж нельзя. Марфа набрала воздуха, замерла…

— Князь идет, уходить надобно, — потянул ее за рукав Милята.

Она так и не произнесла нужные слова. Как не вовремя появился этот князь!

Бочком Марфа с Милятой отступили в тень.

Ингварь шел с воеводой Сбыславом, о чем-то напряженно беседуя, у правого плеча князя привычно тенью следовал сын. Войдя в ворота, они прошли через широкий двор к терему.

— Сколько можешь выставить через седмицу? Мне скоро надобно, — рыкнул Ингварь.

— Так-то скоро, трудновато будет много собрать. И полсотни не сберу, — так же на низких тонах проревел могучий воевода.

— А ты поищи, вон у вас бортники каковы, при мечах да бронях, — махнул Ингварь на поруб. — А это еще кто? — все ж приметил он женские очертания в тени забора. — Что здесь бабы делают?!

— Мужа проведать приходила, — поспешил заступиться и за дозорного, и за Марфу старый вой. — Ничего не передавала, уж уходит.

— Сюда веди! — прикрикнул князь. — Светцы поднесите, не видно ж уже ничего.

Марфа на мягких ногах побрела к кругу света от пылающих огней. Страха не было, было лишь волнение, как не навредить Миронегу, не сделать хуже. Ой, натворила она бед!

— Здрав будь, светлый князь, — заискивающим голосом со всем почтением поклонилась молодуха.

— Так ты при бортнике была, когда того муромского нашли? — прищурился Ингварь.

Марфа утвердительно кивнула.

— Ближе к свету подойди, — приказал князь. — И как там все было? Сама теперь перескажи…

— Марфа!!! — вдруг подпрыгнул княжич Юрий. — Марфуша!

Марфу сжали крепкие объятья.

— Живая. Да ты ли?

Марфа растерянно молчала.

— Так ведь тебя ж схоронили, — отступил чуть Юрий, осеняя себя распятьем, — а ты живехонька.

— Кто это? — недовольно буркнул Ингварь.

— Да как же ты, батюшка, не признал? Это ж сестрица твоя двоюродная. Это ж Марфа Олега покойного сестрица, тетушка моя.

— Белены объелся?! — рявкнул Ингварь. — Какая тебе тетушка? Сбыславка, ты княжичу бражки наливал?

— Да вы за столами поминальными, как Олега хоронили, во главе стола сидели, а меня к малым княжичам да княжнам посадили. Да там и Марфа была. Марфа, помнишь, как ты поминальную молитву пела… ну, с челядинкой своей? Так-то ладно у вас выходило, аж душа переворачивалась.

Марфа замерла, загнанной в угол лисою. «Откуда взялся этот малолетний дурень?!» — ненавидела она сейчас Юрия. Ингварь, не отрываясь, глядел на нее, что-то про себя решая.

— Княжна это, она, признал я, — вступился и Милята, — а я-то, старый дурень, понять никак не мог, откуда чело знакомо. Светлая княжна, прости, что не признал сразу, стар уже, — почтенно поклонился он Марфе, хороня последнюю надежду.

— Эй, Сбыслав, вино у тебя царегородское осталось ли? — неожиданно весело крикнул князь.

— Найдем, коли надобно, — согласно кивнул воевода.

— Крепко надобно. Гюргя, сидеть нам на Рязанском столе, — прижал рукой голову сына Ингварь, взлохмачивая русые кудри. — Слышишь, в стольной Рязани нам быть?!

[1] Рязанские князья вели род от Святослава Ярославича, сына Ярослава Мудрого.

Загрузка...