У Червленого яра

Глава XVI. Вести

Три-четыре дня — это, конечно, Миронег малость смягчил, чтоб совсем уж не пугать кареглазую птаху, так быстро обернуться никак не получится. В Малой верви полдня придется убить, потом к Большой править. Без весел, на плоту, хоть и по течению, все ж день оставшийся да ночь плыть и к обеду следующего дня добраться бы. Плот неповоротливый, а нагрузил много, вести следует осторожно, спешка к добру не приводит.

А в Большой никогда быстро не выходило, народец там живет размеренно, долго запрягает и так же неспешно едет. Пока соберутся, пока приценятся, обругают бортника за жадность неуемную, погрозятся на Вороне продавцов сыскать, посетуют, что на Хопре дешевле местные бортники берут, короче, всю душу вытрясут да оставят «пообдумать» до утра. Ночевать у бабки Лещихи придется, да и как не заглянуть, не погостить, подарков не занести, обидится. Следующий день, конечно, покупатели подтянутся, потому как дешевле, чем у Мирошки Корчича, им меда не найти, и про то всем ведомо, но как не поторговаться, таков порядок, против обычая не попрешь.

А еще Миронегу лодку новую подобрать надобно, проверить, сторговаться. Без лодки на реке не жизнь, а самому бортнику такой легкий да быстрокрылый дощаник не срубить. И к дому выплывать придется в ночь, груженым житом, да против течения, даже если руки в кровь о весла стереть, а раньше двух дней не получится добраться. От того, как не считай, а пять деньков выходит.

Но Мироген спешил — не задерживаясь, крутнулся в своей верви, объясняя, что в Большой его ждут покупатели с Вороны, и потому ему недосуг попусту болтать. Потом, обливаясь крупным потом, он правил под палящим зноем, умывал отягощенные дремотой веки, вглядывался в надвигавшийся сумрак, стараясь не столкнуться с корягой и не упереться в песок. И даже ночью не стал причаливать к берегу, пользуясь светом растущей луны. Быстрее, быстрей! Ведь дома осталась Услада. Одна-одинешенька. Миронег тайком шепнул Радяте, чтоб наведался под предлогом подоить коз, — глянул, как она там, а все ж сердце тревожно сжималось.

«Эх, что она сейчас делает, в избе спит или все ж в погреб залезла, как велел? А ежели кто набредет да увидит, пусть и не те, дружинные, а свои, местные, ведь обидеть могут. Нет, свои не решатся, знают, любому кишки выпущу, а вот залетные, мало ли сейчас народу по лесам бродит, дело к осени — ловчих много. Зря я ее с собой не взял, вряд ли гоньба[1] до сих пор на Савале сидит, уже давно двинули дальше. А Усладу в повой можно было обрядить да за молодуху свою выдать, мол, с Хопра привел. Чего ж такого? Что я ожениться не могу? Может, вернуться?»

Но поворотить тяжелый плот уж было нельзя, оставалось только плыть все дальше и дальше…

— Эй, добрая хозяйка, принимай гостя! — громко окликнул Миронег.

Старая Лещиха, перебиравшая под навесом крупу, вскинула голову, сощурилась, рассматривая вошедшего, и радостно всплеснула руками:

— Мироша! Мироша, соколик наш, залетел бабку проведать, — запричитала она, тяжело поднимаясь.

Миронег поспешил хрупкой старушке на подмогу, подал клюку, попытался повести, поддерживая под локоть.

— И сама могу пока, — со смехом отпихнула его руку хозяйка. — Эй, Купава, ставь пироги, Мироша наш пожаловал.

Грузная тетка Купава, выскочила на порог, охая и ахая, бесцеремонно сволокла в охапку Миронега большими рукам, расцеловывая в обе щеки:

— Наконец-то, добрый молодец, и про нас вспомнил.

— И не забывал.

Миронег начал выкладывать из большой корзины гостинцы: горшки с медом, солонину, вяленную рыбку.

— Ой, балуешь нас, Мироша, — скрюченными пальцами распечатала крынку с медом Лещиха, понюхала, тыкаясь маленьким острым носом, макнула хлебную корку, подняла янтарную каплю на свет. — Хорош, как у братца был, не хуже, — вздохнула она, отставляя подарок.

— Да нет, пока не дотягиваю, — скромно отозвался Миронег, но похвала была приятной.

Обед Купава расстаралась, приготовила на славу — пироги с творогом, язык проглотишь, кисель наваристый, да чарочку хмельную поближе пододвинула к дорогому гостю.

— Какие вести у вас там? — подсели по обе руки от Миронега обе женщины.

— Да какие у нас там вести, — отмахнулся он, пережевывая. — Все по-старому. Погреб расширил, в бане бревна прогнившие поменял, а за ягодами подался, пока собирал, дощаник умыкнули.

— Не нашел? — всполошилась Лещиха.

Миронег отрицательно покачал головой.

— Вот ведь людишки пошли, — в сердцах хлопнула ладонью по столу Купава, — до чужого жадные.

— И как руки на чужое добро не отсохли, — поддакнула старушка. — Бери Мироша, еще пирожок, отощал. Женки-то нету, кормить, — сокрушенно покачала она головой.

— А вот у Горяты дочка на выданье, — повела Купава привычный разговор.

— А у вас какие вести? — перебил Миронег.

— Ох, Мироша, нешто тебе не хочется сыночка своего на руках подержать? — не собирались отставать женщины.

— У Радяты вон женка есть, да пятая девка уж в колыбели кричит, — фыркнул Миронег. — Мне тут Елица заказов назадавала, — небрежно произнес он, но почувствовал, что шея загорелась от румянца, — купи, говорит, к зиме: душегрею, на лисьем меху, повой новый, убрус шерстяной, валенки, рукавички, и еще поневу бы новую и рубах пару. Не ведаете, у кого бы поспрошать?

— А к чему это все Елице? — удивленно приподняла брови Купава. — Нешто она сама безрукая?

— Радята, он, конечно, не ловчий, — задумчиво проговорила и Лещиха, — но ты-то им лис десятками по осени носишь, чего ж она душегрею сточать себе не может?

Мирона подперли к стенке, надо как-то выкручиваться. Сам виноват, надо было не у своих, а у баб на торгу спросить.

— Так, это Елица гостинец собрать на Хопер хочет, родне там какой-то. У вас-то ладнее мастерицы делают. Прихвастнуть, что сама, дескать, сделала, должно, желает. Я не ведаю, сказали — прикупи, мне-то какое дело.

— Да уж, наши-то додельницы, — горделиво вскинула голову Купава. — Найдем, чего ж не сыскать.

— У вас-то у самих какие вести? Может, чего стряслось? — повел от скользкой темы Миронег.

— Ой, да что у нас-то тут стрястись может, — отмахнулась Купава, — одно и то же, круговерть одна. Третьяк вот зерно в амбаре ворошит, к вечеру явится.

— Не оженила внука-то еще? — подмигнул Миронег.

— Сперва тебя пристроим, а там уж и за него возьмемся, — тетка хитро прищурила глазки.

— Ну, а больше никаких вестей у вас? — снова развернул беседу гость.

— Ничего у нас, вот в Рассошках…

— Да как же — ничего? — перебила невестку старушка. — А сам князь Ингварь два месяца назад проплывал, с мужами своими, на лодьях расписных. Не в каких-то там Рассошках, у нас ночевать изволил. Важный такой, княжич с ним молоденький был. А кмети их сказывали, что на княжий сход к стольной Рязани плывут, братья двоюродные покликали. Так Ингварь для себя наш Червленый яр требовать станет.

— Да-да, был, — согласно закивала головой Купава. — К вам-то причаливали?

— К усадьбе моей причаливали, двух козлов моих сожрали, жирные козлики были, — усмехнулся Миронег.

«Выходит, он не за княжьей долей, а за поддержкой вервей наших приплывал, — поджал губы Миронег, — хорошо меня тогда Бог отвел, грех на душу не дал взять».

— А! — вспомнила еще Купава. — Так еще ж давеча душегубку здесь искали.

— Что? — Миронегу показалось, что его стукнули пыльным мешком по темечку. — Кого? — севшим голосом переспросил он.

— Душегубку, — наклонилась к нему Купава. — Челядинка княжну пронскую зарезала.

— Зарезала, — побормотал Миронег, чувствуя озноб.

Гость потянулся к хмельной чарке и осушил одним глотком, нервным жестом утирая усы.

— Купава, да подлей, подлей еще, — засуетилась Лещиха. — Грядет Страшный суд. Где ж это видано? Да разве ж такое когда раньше бывало?

— А чего гоньба еще сказывала? — белыми губами проговорил Миронег.

— Да так, не объявлялась ли девка здесь, смуглая, на поганую похожа? Наши головами замотали — не ведаем ничего. Так и не было тут никакой девки, откуда ей взяться?! А рязанские осерчали, мол, врете все, ваш Щукарь ее прячет, а она душегубка, саму княжну пронскую зарезала. А какой Щукарь, ежели этот буян со всеми тут перессорился, да его старейшины прочь прогнали, уж с месяц как к Вороножу подался, да и не было с ним никакой девки.

Хозяйка что-то еще причитала, но Миронег уже плохо слышал, углубляясь в себя. А ведь все сходилось. Разве можно всерьез поверить, что вооруженная дружина побежит сквозь дремучие леса по следу дворовой девки только из-за того, что та выкрала какие-то там бусы? Да в это даже дите малое не поверит.

— А рязанские к Вороножу подались, дальше искать, — добавила Купава. — Не думаю, что найдут. Просторы какие, куда им, — махнула она рукой.

— Устал я как-то, постелите, спасть охота, — тяжело поднялся Миронег с лавки.

— Конечно, соколик ты наш. Ложись, отдохни, — засуетились женщины.

— А завтра Третьяк тебе на торгу поможет, — взбила подушку Купава. — Почивай, — дунула она на лучину.

Миронег лег на широкую лавку, закрыл очи, сразу из темноты выплыло смуглое личико Услады, наивный испуганный взгляд, ну чистый ангелочек. Как она могла? Зачем она это сделала? Неужто ради этих проклятых бус? Залезла в ларец, пока никого не было, взяла, а тут княжна случайно воротилась… От того она и молчит, разве ж такое расскажешь. «Душегубка», — вертелось в голове страшное слова.

«А за убийство княжьей сестры одно наказание — смерть, да не просто, раз и отошла, а помучат… — Миронег сел, заворачиваясь в одеяло. — Вот зачем ее дядька к Ингварю вел? Станет ли Ингварь руки марать, пряча убийцу двоюродной сестры у себя? Разве что для торга с Глебом да Изяславом — вот вам душегубка, а вы мне Червленый яр. На княжеский съезд Ингварь вряд ли успел, лодьи-то погорели, значит и сговориться не смог».

Вспомнилась пляшущая с подойником Услада, ее сияющие счастьем карие очи, игривый разговор у реки, белые ножки, расплескивающие воду. Ведь тогда действительно промелькнула шальная мысль у нелюдимого бортника — оставить девку у себя хозяйкой, женой. Даже повой мужатой бабы попросил сыскать, а теперь-то что ж? Страшную вещь сотворила дуреха, черную, не сможет больше даже в далеких грезах Миронег представить ее своей женой, матерью своих детей. Сам не без греха, а вот не сможет и все тут. Бусы треклятые!

И все ж отдать девку на расправу он тоже не сможет. «Спрячу, чтоб все улеглось, а там видно будет, куда ее — в монастырь, грехи замаливать, али замуж куда. Пусть сама решает».

[1] Гоньба — сыск.