У Червленого яра

Глава XVII. Бусы

Нос лодки зарылся в луговую траву. Миронег, разувшись, выпрыгнул в уже по-осеннему студеную воду, уперся в покатые борта и вытолкал дощаник на берег. Плечи и спина гудели, кожа на ладонях слоилась и саднила от лопнувших мозолей, но время ли себя жалеть, ведь там в одиночестве уже который день подряд сидела глупенькая пташка.

Миронег, бросив без присмотра привезенное добро, спешно зашагал по тропе к усадьбе. Ум успокаивал — ничего худого не могло случиться, коли стряслось бы, так Радята весточку уж послал бы, а все ж ноги все время сбивались на бег.

О том, что ему все известно о злоключениях беглянки, разумный бортник решил помалкивать. Зачем, что это может изменить, только выстроит стену неприязни, люди не любят, когда о них думают дурно, да к тому же неизвестно, как поведет себя Услада — попытается сбежать, себе на погибель, опасаясь, что Миронег ее выдаст, или еще чего хуже — надумает его сгубить, как ненужного видака. А почему бы и нет, он ведь про нее ничего не знает — насколько правдив ее по-детски наивный взгляд и что там скрывается, за карими вишнями бездонных очей, на дне мятущейся души?

Раздвинув кусты, Миронег вышел на поляну. Усадьба стояла в тишине.

— Эй, хозяйка добрая, встречай хозяина! — крикнул он, приложив руку ко рту. Ответа не последовало.

Сердце прыгнуло так, что сбилось дыхание, а к горлу подступила дурнота.

— Куда она подевалась? Вечер уж. Неужто спит?

На мягких ногах Миронег вошел на свой двор. Чисто и… пусто. Хозяин нагнулся и потрогал угли в очаге — холодный, огонь давно никто не разводил.

— Услада! — крикнул Миронег еще раз, закрутив головой.

И опять эта давящая на грудь тишина.

— Эй?!

Он заглянул в избу — порядок, лавки аккуратно убраны, половики не сдвинуты, но девки нет.

— Погреб! — вспомнил Миронег и выбежал снова на двор, нашел потайную дверцу, дернул за кольцо, всмотрелся в темноту. Не видно ничего. Полетели искры, высекаемые кресалом, запыхтели ветки в кострище, Миронег запалил лучину и вернулся к погребу, пошел по земляным ступеням вниз. Запасы на месте, кадки стоят, кули на крюках, крышечки берестяных коробов не сдвинуты. Лежанка, сколоченная для гостьи, пустовала, а ночевал ли на ней кто-нибудь?

Бледный что полотно Миронег вылез на свет божий и сел на колоду. «Сама ушла или увели? Ежели увели, так должны были еще что прихватить, а все вроде бы на месте… А козы? Козы где?!» — только сейчас вспомнил про рогатых любимцев хозяин и побежал к загону. Козлятник был пуст.

«Коз сама умыкнула? Или ее вместе с козами? Господи, пусть эта дуреха сама с козами сбежала, чем…» — додумать Миронег не успел, от лесной чащи послышался топот маленьких ножек.

— Да как не совестно?! Да нешто можно так-то надо мной измываться? — зазвенел серебряным колокольчиком голос Услады. — Да чего вы там забыли? Неужто за день не наелись, обжоры? Я, между прочим, спать уж хочу, и вообще страшно уж, темнеет. А вы, неслухи, по лесам удумали бегать. Никакого стыда у вас нет, — Услада так забавно ворчала, что Миронег невольно улыбнулся.

«Ну, коли ругается, стало быть, все в порядке».

Козочки лениво вышли на поляну, но не пошли к загону, а принялись объедать кусты, отведенные бортником под живую изгородь.

— Эй-эй, вы чего?! Домой, домой! — выскочила за ними и Услада.

Пастушка, с растрепанной косицей и закатанными до локтя рукавами рубахи, отчаянно размахивала хворостиной, пытаясь направить стадо в нужном направлении.

— Цоб-цоб-цоб, — позвал Миронег.

Козы замерли, навострили ушки и бодро полетели к загону.

— Ну, чего разбаловались? — потрепал по шерстке рогатых любимец Миронег, слегка пнул расшалившегося козла, отпихнул льнущих за лаской козлят.

— Вернулся, — вплыла на двор Услада, заправляя за ушко выбившуюся прядку и глядя на бортника из-под пушистых ресниц.

Миронег готовился к встрече, подбирал слова, но все как-то разом вылетело. Вот она, душегубка, дурная, алчная до чужого добра, и бусы треклятые на ее груди играют медовым цветом, а рассердиться, отвернуться не получается.

— Не обидели тебя тут? — как можно небрежней спросил Миронег.

— Нет, никто не обижал, — улыбнулась Услада, делая робкий шаг вперед.

— Радята навещал?

— Был, как ты сказывал. Квасу привозил и яблочек.

— А чего очаг холодный, не стряпала ничего? От сухомятки брюхо скрутит, — за ворчанием спрятал смущение Миронег.

— Я днем боюсь костер разводить, дым видно. Я, как стемнеет, тогда, — начала оправдываться Услада, — а в погребе спать не смогла, что в могиле, боязно. Так я, уж не серчай, в сено зарывалась — и тепло, и спокойней, — затараторила она, выпуская напряжение прошедших в одиночестве дней, — а еще подумала, коли кто явится, так можно бочком, да с сеновала быстрей деру дать. А за бортями я приглядывала, медведя не было, а коз доила, только не всегда давались, пару раз подойник опрокидывали.

— То они чуют, что ты их побаиваешься, — растянул усмешку Миронег.

— Уж такие непослушные, вылупят очи и бежать, а куда бегут, и сами не ведают, — пожаловалась Услада.

— И не только они, — съязвил Миронег. — Коли у тебя все ладно, пошел я дощаник разгружать, — затворил он за козами загон и повернулся к тропе.

Но Услада посеменила следом.

— Дощаник купил? Дорого обошелся? Ладный, лучше прежнего? — засыпала она его вопросами.

— Ладный, только уж отвык, вот, руки веслами растер, — Миронег показал стертую в кровь ладонь.

— Ой, так полечить же нужно, — подпрыгнула Услада, первым ее порывом было схватить израненную руку, но натолкнувшись на взгляд Миронега, она засмущалась и добавила чуть спокойней: — Давай подорожник сыщу, нам нянюшка всегда подорожник привязывала, еще капустный лист помогал.

— Тоже веслами гребли? — сострил Миронег.

— Нет, колени сбивали, да локти все время за что-то цеплялись. Так я поищу?

— Не надобно, я на ночь медом смажу. Да то разве мозоли, и хуже бывало.

Вроде бы ничего не изменилось, идут — болтают, а все как-то натянуто, словно говорят об одном, а прячут иное, каждый свое. А взгляд Миронега все утыкался в янтарные камешки, и от того он хмурился, пытаясь подавить волну раздражения.

Вот и груженая лодка.

— Добрый дощаник, — похвалила Услада, — большой.

Миронег выволок мешок с житом, полез за коробом, в нем соль — второе после хлебушка богатство, привезенное в Большую вервь с низовий Волги вездесущими купцами. А еще на дне лежали: новый топор, серп и куль с обновками для птахи.

Услада кинулась помогать, потянула неподъемный мешок, попыталась волочить короб.

— Куда, это я сам снесу. Лучше вот возьми, — Миронег нагнулся и вынул завернутый в грубую рогожу подарок.

Услада протянула руки, подхватить. И опять яркие бусы качнулись между ними. Да что ж они без конца лезут в глаза!

— Послушай, — распрямился Миронег, откладывая куль. — Помнишь, ты предлагала награду за свое спасение?

Услада застыла с протянутой рукой, потом медленно выпрямилась.

— Какую? — произнесла она сухими губами.

— Бусы мне эти хотела отдать, — указал Миронег.

Услада дотронулась кончиками пальцев до округлых камешков, прижала их к груди.

— Так отдай их мне сейчас, — зло выдохнул Миронег, раздражаясь от ее жеста сожаления.

Ах, какое разочарование легко прочел он на девичьем лице, разочарование в его благородстве, доброте, бескорыстии. Сейчас Миронег так же с треском грохнулся с добродетельного пьедестала девичьего уважения, как и сама Услада для него пару дней назад.

И все же она послушно попыталась снять бусы через голову, но они были слишком малы, чтобы пролезть. Тогда Услада крутнула нитку, пытаясь найти узелок. Пальчики, подрагивая, начали распутывать сплетение. Узел не поддавался. Миронег молча наблюдал. Услада, стиснув зубы, выдохнула и снова принялась за работу. Наконец бусы скользнули вниз, освобождая хозяйку. Услада на раскрытой ладони протянула их Миронегу.

Он цапнул камни, размахнулся и швырнул их в воды Савалы.

— Ты что сделал?!! — отчаянно крикнула Услада, словно он ее ударил.

Не обращая внимание на холодную сентябрьскую воду, Услада бросилась в реку.

— Куда? — схватил ее за локоть Миронег.

Она начала брыкаться, отпихивая бортника, и рваться в глубину.

— Куда?! — снова прикрикнул Миронег. — Оставь.

— Это же все, что у меня осталось. У меня больше ничего нет! — закричала Услада ему в лицо. — Ничего нет, ничего! Зачем же ты последнее отнял? Зачем?! Это ж память, — по щекам потекла то ли речная влага, то ли слезы.

— Все же из-за них приключилось, окаянных, — слегка тряхнул девчонку Миронег. — Ты ж из-за них ее сгубила?

— Сгубила, — эхом повторила Услада. — Да, я ее сгубила, — прошептала она, переставая рваться. — Я ее сгубила, я! — зашлась она рыданиями, падая Миронегу на грудь. — Я не хотела, не хотела.

— Тише, тише, — начал водить шершавой ладонью по ее волосам Миронег. — Отмолишь, Бог милосерден, простит. Ты же каешься?

— Каюсь, крепко каюсь, — всхлипнула Услада, — но ничего уж не поворотить. Пусти, — вдруг сухо поговорила она, резко отстраняясь. — Пойду, козы не доены.

И девчонка быстрым шагом полетела прочь.

— Подожди, — очнулся Миронег.

Он подхватил сверток с подарком и кинулся за ней:

— Ты ж мокрая, простынешь. Переодеться нужно. Вот, я тут одежу новую привез.

— Не надобно, — хмуро отозвалась Услада. — У меня больше расплатиться с тобой нечем.

— Да ты ж сама сказывала, что все из-за бус этих с тобой приключилось, я хотел плохое выкинуть, — нескладно начал оправдываться Миронег.

— Я тебе сказывала, что мне дорогой человек их подарил, — затормозив, развернулась к нему Услада, — и больше ничего.

Обиженная птаха убежала по тропинке, Миронег остался один. А ведь про бусы, как причину убийства, он и вправду додумал, как-то так само в голове сложилось. И про князя Ингваря пару месяцев назад так же дурное само додумалось, а тот ничего плохого против вервей и не замышлял. Выходит, бортник басни складывать мастак почище княжьей сказительницы.

Миронег тяжело вздохнул и побрел назад к берегу. Разделся, скидывая одежу в траву, и полез в студеную воду. День стремительно истаивал. «Ну и куда швырял?» — Миронег дошел до предполагаемого места, вода здесь доходила до пояса. Согнувшись, бортник, принялся искать пропажу. Ничего. Дно илистое, вязкое. Пришлось отойти еще глубже, теперь вода доходила по грудь, уже не наклонишься, только нырять. Миронег набрал воздуха в легкие и погрузился, ощупывая все, что попадалось под руку. Снова неудача. Ясно, что в сгущающихся сумерках и в таком широком месте, ничего найти не удастся, но упрямство толкало нырять, и Миронег нырял.

— Эй, вылезай! Не надобно искать, — позвала его с берега Услада.

Миронег, сжав уже клацающие от холода челюсти, снова нырнул. Пошарил. Вынырнул.

— Не вылезешь, я с тобой стану искать, — пригрозила Услада, делая шаг вперед.

— Отвернись, а то опять станешь сказывать, что я нагишом пред тобой верчусь, — проворчал Миронег, хотя в сумерках уж ничего нельзя было разглядеть.

Услада отвернулась. Миронег побрел к берегу, нога проскользнула на чем-то покатом. Бусы? Они!

Довольный Миронег на радостях перекрестился, на цыпочках подобрался к девчонке и, обвив тонкую шею мокрыми камешками, завязал узелок.

— Прости, — прошептал посиневшими губами.

Они сидели у костра, протягивая озябшие пальцы к яркому пламени и смущенно улыбаясь друг другу, янтарные бусы играли на девичьей груди озорными искрами, а за спинами черной стеной вставал могучий лес, отделяя бортника и беглянку от всего мира.