У Червленого яра

Глава XIV. Вместе

Теперь и самому Миронегу изба показалась маловатой, как-то нужно разгородиться. Стол был сдвинут ближе к одной из лавок, из короба извлечена рогожа и подвешена на веревку, разделяя внутреннее пространство надвое. «Так-то», — довольно отряхнул руки Миронег, потом вздохнул и пошел городить себе ночлег на сеновале. Все ж лучше вовсе отдельно, ночи пока теплые.

— Эй-эй, ты чего здесь?! — заметил он возившуюся в ледяной воде ручья Усладу.

— Стираюсь, — спрятала она за спину окоченевшие от холода руки.

— К реке ступай, там вода паркая, только вон по той стежечке, видишь? — направил неразумную девицу Миронег.

— Я лучше здесь, — с опаской посмотрела в сумрак зарослей Услада. — Не так уж и студено.

— Да не бойся, уплыли они, — догадался Миронег, — вниз по течению на лодках ушли. Иди, застудишься, что потом с тобой делать.

Услада собрала в корзину мокрую одежу и побрела к реке. Первым порывом рачительного хозяина было побежать следом, проконтр… в смысле, помочь. Но он переборол себя и присел у костерка, наслаждаясь наступающим вечером.

Девчонка вернулась быстро, ровненько развешала на веревке поневу, порты Миронега и обе рубахи, отошла полюбоваться своей работой, довольно улыбнулась. Чудная.

— Козу покажешь, как доить? — с готовностью и дальше приносить пользу, повернулась она к Миронегу.

— Не надобно, завтра. Ступай спать, я тебе на десной лавке постелил, — смилостивился хозяин.

Уговаривать не пришлось, Услада пошла к избе, но у двери остановилась.

— А твоя невеста вдовица, на ней повой был?

— Просто баба из верви за медом приходила, — зачем-то соврал Миронег, — да я еще не сбирал, сам потом отвезу.

— Шустрые здесь бабы, — кинула в воздух Услада, затворяя за собой дверь.

Вот те и скромница, долу очи опускающая.

— Зато девки рукастые, — крикнул в воздух Миронег, но не громко, что б в избе все ж не расслышали.

Он подошел к веревке, в отблесках заката напряг очи, покачал головой, покидал белье обратно в корзину, прихватил под мышку рубель и пошел к реке перестирывать.

Вершины деревьев еще красили лучи упавшего за горизонт солнца, а в прибрежных зарослях уже стоял плотный мрак. Река вбирала вечернюю прохладу, отдавая приятное тепло, под утро жди тумана. Миронег разложил на смятые камыши вещи и усердно принялся за работу. Ухо уловило всплеск весла, зоркий глаз приметил борющуюся с течением лодку. К пасеке плыл Радята. Ну, можно было догадаться, что старейшина до утра не дотерпит.

Миронег торопливо сгреб рубаху и поневу Услады в корзину и прикрыл своими портами.

— О-о, а я думал у него тут красотка какая обживается, а он сам себе порты стирает, — задорно поприветствовал дружка Радята. — Так нет, стало быть, девки?

Миронег разогнулся и помог причалить лодке.

— Нежка уж искать прибегала, — хмыкнул он, — никого не нашла. Дощаник украли, аспиды, и туеса твои в нем были. Уж прости, не доглядел, через пару дней мед начну сбирать, отдарюсь за потерю.

— Как ты умудряешься все время куда-то влипать? — присел на край лодки Радята, скрещивая руки на груди. — Девка-то где?

Миронег замешкался, сознаваться али нет. Да все равно правда наружу вылезет.

— В избе спит, — выдохнул он.

— Красивая? — подмигнул Радята.

— Не разглядел пока, — густо покраснел Миронег. — Чего эти сказывали?

— Ничего, только, что от Изяслава Пронского.

— А она сказывала, что Глеба Переяславского люди за ней бежали.

— Да какая разница, братья все равно. Чего сотворила-то?

— Безделицу одну у княжны умыкнула.

— Все тебе непутевые достаются, — вздохнул Радята.

— Дядька при ней был, помер от ран. Успел попросить к Вороножу ее свести. К Ингварю самому.

Оба дружка замолчали, задумавшись каждый о своем.

— Не вези ты ее никуда, — наконец выдал Радята, — не нужно в их раздоры лезть, голова целее будет.

— То я и сам уж думал, — пожал плечами Миронег.

— До весны схорони у себя, а потом всем объявим, что с Хопра тебе жену привез. Да и живи, детишек себе строгай, — хохотнул Радята.

— Вот ты никак не успокоишься, — буркнул Миронег, — замуж я ее сам на Хопер выдам, приданое найду, ну ежели к Ингварю проситься не станет. Посадская она, к работе тяжкой не приучена. А то, может, осмелеет, так и сама куда сбежит, верткая девка, что вода в ручье, темнит.

— «Замуж выдам», — передразнил Радята, — а чего тогда краснеешь, словно сам девка на выданье?

— Поссоримся, — рыкнул Миронег.

— Ладно, разбирайся сам, — поднялся дружок. — Только нашим не признавайся, от греха. Больно много за нее предлагали, зачем в соблазн народ вводить.

Утро выдалось сонным, туманным. Миронег вышел на поляну, снял с плеча корзину, тихонько тряхнул плетеные бока, залюбовался уловом. Солнечные искорки весело заиграли в каждой чешуйке, заставляя щуриться после полумрака лесной чащи. Ну чистое серебро! Рослые карасики и упитанная плотвичка обещали удачливому рыбаку сытую трапезу и приятный послеобеденный сон. Миронег довольно улыбнулся. Седмицу назад был пяток тощей мелюзги, а в этот раз почти два десятка, да жирные какие. В животе согласно заурчало.

— Эй, хозяйка добрая, пробудилась уже, так принимай улов, — окликнул Миронег сидевшую на бревне Усладу.

Девица вздрогнула хрупкими плечами и быстро поднялась.

— Смотри каковы, — не без хвастовства выставил добытчик корзину рядом с очагом.

Услада робко сделала пару шагов и, вытянув шею, посмотрела на рыбу.

— Ладненькая, — согласно кивнула она, протягивая пальчик, чтобы коснуться ярких чешуек.

— Еще бы, — приосанился Миронег.

— Ой! — вскрикнула Услада, отдергивая руку.

Это плотвица из последних сил извернулась тельцем, едва не выпрыгнув из корзинки. Миронег громко расхохотался. Услада обиженно надула губки.

— Ну, коли ладная, так потроши, есть уж охота, — протянул Миронег девице свой охотничий нож.

— Как потрошить? — уставились на него испуганные карие очи.

— Как — как, чешую соскоблить, — Миронег показал в воздухе размеренное движение, — брюхо вспороть и кишочки вычистить. В кадке водички возьмешь, промыть. Чего ж тут сложного? Проще простого, и семилетнее дите справится. Бери, — попытался рыболов вложить в ладонь Усладе рукоять ножа. — Ушицы наварим.

— Она ж еще живая, — прошептала Услада.

— Ну, так и хорошо, свежая, — не понял Миронег.

— А давай подождем, как она подохнет… немножко.

— Как это — подождем, когда протухнет, что ли? Вон жара какая стоит. Потроши, — снова протянул нож Миронег.

Услада покрутила рукоять, тяжело вздохнула и, прикусив нижнюю губу, подошла к корзине. Долго водила рукой, выбирая с которой начать, наконец взяла за хвост самую мелкую рыбешку и принялась ковырять кончиком ножа, пытаясь отодрать мелкую чешуйку.

— И этого не можешь, — выдернул рыбу Миронег. — Как тебя родня замуж собиралась отдавать? — проворчал он.

Девица не ответила, лишь, горделиво вздернув подбородок, отвернулась.

«Обиделись мы, гляди ж ты», — про себя проворчал Миронег, чувствуя укол совести.

— Ладно, коли ты златошвея, так хоть рубаху залатай, — мягче проговорил он, — видишь, прореха какая. Только вчера чистую надел и, на тебе, крутнулся да разодрал.

Миронег стянул рубаху и протянул Усладе. Девчонка нахмурила бровки, торопливо подхватила рубаху и снова отвернулась. Воздух расчертила темно-русая коса.

— Что опять-то не так? — возмутился Миронег.

— Прикрылся бы, муж благонравный, чай, я не жена, — фыркнула Услада, — и не баба, что сама является, — шепотом добавила она.

Миронег опустил глаза на свою загорелую грудь.

— Сейчас иглу принесу, — буркнул он, широким шагом устремляясь к землянке. — Жил себе жил в покое, нагишом ходил, когда вздумается, и трапезничал, между прочим, вовремя.

Пошарив в коробе, Миронег надел последнюю рубаху, что берег на выход в вервь. Не хотелось марать, да что ж поделать, коли тут всякие воробьишки больно стыдливые завелись. Ну, ладно, не завелись, поселились, заводятся — то блохи али вши, но все равно, суета с ней не меньше.

Уже в новой рубахе и опоясанный, Миронег вынес рукодельнице костяную иглу и моток ниток, а сам принялся разводить огонь в очаге, чтоб успел накопиться жар. При этом на край новой рубахи упала сажа. Да как тут убережешься. Миронег тяжко вздохнул, обмакнул руки в бадье, пододвинул рыбацкую корзину к колоде и, удобно усевшись, принялся потрошить улов.

Рыбешки, одна за одной, полетели в котел, вода забурлила, теперь очередь крупы, немного чеснока, да трав с купального сбора. Вдоль поляны пошел дурманящий аромат, живот снова нетерпеливо заурчал, требуя еды.

За время работы Миронег бросал украдкой взгляды на Усладу, но видел только согнутую спину. Рукодельница работала молча и не оборачиваясь, лишь раз девушка ойкнула, чуть подпрыгнув, видно укололась иглой, Миронег злорадно ухмыльнулся.

— Ну, чего там, рубаха-то моя готова? — ворчливо позвал он, снимая котел с очага.

Услада поднялась и, встряхнув мятую холстину, понесла ее хозяину. Так же молча протянула. Миронег что-то хотел пошутить, но замер на полуслове. Столетний дед Корчун, должно, лучше бы концы стачал, чем эта «златошвея» — огромные пляшущие в разные стороны швы морщили ткань и оставляли мелкие прорехи.

Миронег внимательно всмотрелся в лицо девчонке.

— Обед состряпать ты не можешь, — загнул он большой палец, — огонь развести тоже, — загнул указательный, — козу подоить не обучена, рыбу живьем в глаза не видывала, шить, ткать, прясть, видно, тоже, — пальцы на руке закончились. — Так чем же ты целыми днями занималась до того, как ко мне в лес попала, а?

Услада упорно молчала, лишь на щеках выступил румянец.

— Молчишь, ну так я сам скажу, — скрестил руки Миронег. — Ладошки у тебя чистенькие, мягенькие, отродясь никакой работы не знавали. Стало быть, имя-то по хозяйке, боярина какого, а, может, и самого князя Пронского услаждала, верно?

— Да как ты смеешь! — вдруг с неожиданной жесткостью в голосе отозвалась Услада, или Миронегу показалось, или она готова была его ударить, уж больно напряглась ее поднятая в воздух рука. — Да кто ты такой, что б так-то про меня говорить! — карие очи загорелись злостью, ноздри возмущенно раздувались, а подбородок едва заметно дрожал.

— А что я должен думать? — остался невозмутимым Миронег. — Замуж уж точно тебя не собирали. С таким-то приданым, — потряс он рубахой с кривым швом, — нешто в своем уме кто возьмет.

— А я и не собиралась замуж, — фыркнула Услада, — больно надо. Да, может, я в монастырь хотела.

— Не больно-то на молитвенницу похожа. На трутню какую, бездельную, то да.

Девчонка опасно шмыгнула носом, очи блеснули влагой. Услада, прикрывая лицо ладонью, отбежала за угол землянки, явно собираясь реветь. «Довел до слез, — почесал затылок Миронег. — И чего накинулся? Мое ли дело — умеет она там чего али нет? Ну, любили дочку батюшка с матушкой, баловали, ничего делать не дозволяли, ну бывает же и такое. А потом померли, а родне и дела до девки не было. Ежели и совратил кто из бояр, так и в том ее вины нет, не сама ж она в боярскую ложницу вошла, родные небось продали. Чего ж теперь потешаться, пожалеть надобно».

— Трапезничать пошли, уха стынет, — как можно мягче позвал он, подходя к землянке.

— Сыта я, — огрызнулись из-за угла.

— Чего обижаться-то, коли б сразу правду про себя сказала, так и придумывать ничего не пришлось бы.

За углом надрывно всхлипнули.

— Ну, будет — будет, есть пошли, — Миронег подошел к Усладе и потянул за рукав.

Она вытерла мокрые щеки и послушно побрела за Миронегом к поваленному бревну. Вдвоем они сели рядком, пристроив у ног котел, и по очереди стали в него нырять ложками, осторожно выпячивая губы, чтобы остудить варево.

— Чего ж не похвалишь? — прищурился Миронег.

— Добрая уха, лучше, чем у княжьей стряпухи, — охотно согласилась Услада, смущенно улыбаясь.

Чудна девка, то бойкая, чуть в драку не лезет, а то вдруг краснеет на пустом месте. Спросить бы еще раз, кто ж она такая, да нешто правды от нее добьешься, упрямая, что кобылица дурная.

— Боялась я, что прогонишь, коли узнаешь, что совсем ничего делать не умею, вот и сказалась златошвеей, — словно прочла его мысли девчонка, — думала, все равно не распознаешь.

Миронег хмыкнул.

— А тетка Неонила братцу все время на меня жаловалась, мол, ничего путного ни соткать, ни вышить не может, старания нету, руки не так приделаны, — Услада грустно посмотрела на свои раскрытые ладони. — бранились, бранились, братец им сказал — отстаньте, они и отстали.

— А-а, так братец избаловал, — выхватил нужное Микула.

Услада ничего не ответила, лишь едва заметно вздохнула.

— И чего ж ты целыми днями делала, ну, когда от тебя отстали? — осторожно спросил Миронег.

— Княжичам и княжнам меньшим, деткам князя Пронского, песни пела, сказы да байки сказывала, — улыбнулась своим воспоминаниям Услада.

— Да, байки сказывать ты мастерица, — не удержался и поддел Миронег.

— Бывало сядем так у печки, они, божьи птахи, мне головки на коленки положат, а я говорю, говорю да по головкам их глажу, — по щеке Услады снова потекла слеза.

И такой она в этот момент казалась поникшей, беззащитной, без всякой надежды на лучшее, что у самого Миронега горестно сжалось сердце.

— Ну, чего ты опять реветь? — придвинулся он к девушке. — Уж не знаю, чего ты там на самом деле натворила, но коли захочешь в Пронск вернуться, так я князю Изяславу виру за тебя уплачу, — неожиданно расщедрился он.

Услада подняла заплаканное лицо, но ничего не ответила.

— Ты не смотри, что я в землянке живу, — Миронег чуть подался вперед, — коли надо, я серебро сыщу. Так везти виру Изяславу?

Девчонка замерла, по ее лицу было видно, что она что-то для себя решает. Миронег тоже замер, чтобы не спугнуть.

— Ты добрый, — выдохнули розовые губки, отчего по спине Миронега рассыпались шустрые мурашки, — научи меня козу доить, — улыбнулась Услада, — я справлюсь.

Вот и добейся чего от этой сказительницы.

— Сам подою, — поднялся Миронег, подхватывая котел. — Пойду подремлю. А Изяслав, говорят, отходчивый, простил бы, — кинул он, как бы невзначай.