У Червленого яра

Глава XXII. Отмель

Савала здесь разливалась широко, разойтись двум корабликам не представляло труда, вот только мель была препятствием. В таких случаях, ежели не получалось протащить с наскока, то следовало либо лезть толкать в студеную воду, либо причалить и волочь берегом. Волочить никому не хотелось, поэтому корабли шли осторожно, наощупь, промеряя впереди глубину… и неумолимо сближаясь.

Ладьи встали ровно по обе стороны от песчаной косы брода.

— Эй, косопузые, вы чего здесь позабыли?! — полетело с вороножской ладьи Ингваревых воинов. — Али заплутали?

Миронег без труда узнал горлопана — Петрила, кому же еще быть. Ингварев кметь успел нацепить броню и теперь красовался на носу, прикрываясь от стрел обгорелым коньком.

— Мы то у себя, а вот вы видать с Вороножем Савалу попутали, — не менее задиристо прозвучало с переяславского корабля.

— Червленый яр — нашего князя удел! — прокричал уже слышанное Миронегом заклинание Петрила.

— Да с чего бы это, коли мы всегда тут кормились? — подбоченясь, у носа переяславской ладьи встал небольшого росточка воин в расшитой мятле[1].

— А с того, что ваш князек и так жирный кусок отхватил — и Рязань его, и Переяславль, и в Пронске его братец меньшой уселся. Уж и довольно. А Червленый яр наш!

— Так и сидите смиренно да волю старейшего выполняйте, — высокомерно проговорил переяславский кметь, оправляя сползшую с плеча мятлю, — коли хоть что-то хотите себе иметь, пока светлый Глеб Володимерич вам дозволяет. А то погонит наш князь вашего вон, так и все себе заберем.

— А зубы не обломаете? — съехидничал Петрила.

— О своих зубах беспокойся.

Миронег невольно усмехнулся, вспомнив щербатый рот Петрилки. Услада сидела ни жива ни мертва, вцепившись мужу в рукав. А у кораблей нарастала ярость:

— Проваливайте, мы вас дальше не пустим! — рявкнул Петрила.

— Сами проваливайте! — прилетело в ответ.

«Сечи быть», — приговорил Миронег.

Ладьи сдвинулись вперед, зарываясь носами в песок отмели. Зазвенела броня, воины начали перепрыгивать через борт прямо в студеную воду, которая в этом месте доходила им до пояса. Обе дружины исполчились, но не решались напасть первыми. Переяславских было заметно больше, да и броня на них была справнее, тут уж сразу видно — кто из захудалых, а кто как сыр в масле при своем князе катается.

Среди вороножских Миронег приметил и дядьку Миляту. Вот уж радость — в таких-то почтенных годах в ледяной воде стоять.

— Биться! — прорычал Петрила и первым ломанулся на переяславских, разумно рассудив, что при малом числе одолеть можно только безудержной наглостью.

В хмурое небо полетели дикие крики и лязг железа. Петрила с наскока сшиб двоих, но дальше уперся в богатырского роста детину и между ними пошла смертельная схватка — с обманными выпадами, прямыми натисками и расчетливым отступлением. Рядом тоже звенело. Малой предводитель, скинув мятлю, бился не хуже здоровяков, брав не силой, а умением и скоростью. Он подныривал промеж вороножских отроков, появляясь как из ниоткуда. Река быстро окрашивалась в алый цвет.

Услада от страха закрыла лицо руками, отвернувшись. Зрелище уж точно не для бабьих глаз. Миронег следил только за Милятой, жалея своего. Тот отбивался от более молодого воина вяловато, и было ясно, что ежели кто не подоспеет на подмогу, долго старику не продержаться. Петрила между тем сумел снести голову детине, огласил воздух радостным криком и ринулся искать малого вожака переяславских. Они сошлись у самого борта вороножского корабля. Петрила напирал, чтобы прижать малого к доскам ладьи, тогда переяславский потеряет свое главное преимущество — скорость. Малой это понимал и упорно вырывался, ускользая и нанося удары в бок. Петрила успевал отбиться. Бой продолжался.

Вместе с тем переяславские одолевали. Один за другим вороножцы падали в мутную воду. Милята держался, но вот его нога неловко поскользнулась, дед упал на колено. Переяславский вой поднял меч.

— Эй!!! — во все горло заорал Миронег, привлекая внимание к себе.

Хаотично движущаяся масса резко замерла, все разом обернулись на крик.

— Петрилка, помочь? — вылетел из камышей Миронег, обнажая меч.

— Да уж не мешало бы, — рявкнул старый соперник.

— К тому, — указал малый воин на Миронега, и уже собиравшийся прикончить дядьку Миляту воин и еще один жилистый отрок рванули к бортнику.

По началу Миронегу было туго, отвык он от меча, может, стоило все же взять привычный топор? Но постепенно рука свыклась с тяжестью, а тело вспомнило заученные с детства движения, и дело пошло лучше. Миронег сумел избавиться от обидчика дядьки Миляты, с жилистым пришлось повозиться, больно умелый вой попался.

Сообразив, что вступивший в схватку богатырь опасен более остальных, малый вожак перекинул к нему еще пару отроков. С жилистым следовало спешно кончать. Миронег рукой выбил в сторону противника россыпь брызг, временно ослепляя врага, и после этого нанес смертельный удар. Вот теперь и с подкреплением разбираться можно, а погибнуть нельзя — там, в камышах, осталась жена. Надо было успеть хотя бы крикнуть ей, чтоб шла к Большой верви, Лещиха бы укрыла, уж что-нибудь да придумала бы еще крепким старческим умом. Но не крикнул, не подумал, полез в чужую драку…

Поддавшись порыву, Миронег поступил опрометчиво, это не его схватка. Ему дела нет, кто из этих будет трясти как яблоньки местные верви. Но как вышло, так уж вышло. Теперь отступать не моги. И Миронег, заражаясь чужой яростью, пошел в наступление, круша всех, кто пытался встать у него на пути.

Теперь редеть стали переяславские, все чаще предпочитая отступать в тень своего корабля.

— Отходим! — понял безнадежность положения малой вожак.

Сеча сразу остановилась. Вороножские не стали преследовать противника, давая уйти. Переяславские вои навалились на нос ладьи, выталкивая ее из песка. Более молодые и легкие влезли на борт, выбрасывая для остальных веревочные сходни. Подхватив убитых и раненых, Глебовы дружинники отчалили восвояси.

— Еще увидимся, — зловеще прокричал малой вожак именно Миронегу.

— Мало наваляли? Так возвращайтесь, — проорал им Петрила. — Ну, теперь и помирать спокойно можно, — улыбнулся он щербатым ртом, — а то стыдно было бы пред Богом предстать, зная, что тебе какой-то бортник навалял.

— С чего это ты помирать собрался? — усмехнулся Миронег, обмывая меч речной водицей.

— Да уж отбегался.

Петрила оторвал руку от бока, из пробитой в брони прорехи потекла темная кровь. Петрила последний раз криво улыбнулся и рухнул в Савалу. Его вои кинулись поднимать вожака.

— Отошел, — осенил себя распятьем Милята.

У вороножских горе, а Миронегу следует думать о своих, верховских:

— Вот вам доля за Малую вервь, — извлек он из калиты серебряную палочку, более не дам, мы уж переяславским уплатили, а выше вервей нет, пусто. Обратно плывите.

— Да не надобно, — смущаясь отодвинул подношение Милята.

Воцарилось молчание, вои растерянно смотрели на мертвое тело Петрилы.

— Ну, чего стоите-то? — видя, что никто не двигается, принялся распоряжаться Миронег, — мертвых сбирайте, на лодью сносите, да костры разводить живей, сушиться надобно, — указал он на луг противоположного берега.

Вои сразу засуетились, подчинившись приказам незнакомого ратного.

— Кто у вас главный-то теперь?

— Да кто ж его знает, — развел руками Милята, — Петрила один гридь княжий был, остальные из молодшей дружины. Кмети все при Ингваре в Вороноже остались.

— С женой нас до Большой верви подвезете? — решился попросить Миронег.

— Чего ж не подвезти, подкинем, — согласно махнул Милята. — А где ж твоя?

— Дощаник дайте, на лодью ее свезу, чтоб ноги не мочила.

Выпросив лодку, Миронег погреб к камышам. Там было тихо, словно никого и не было. «Ну, не сбежала же она?» — пронеслась тревожная мысль.

— Эй, птаха, ты где? — тихо позвал муж.

Из зарослей выглянуло бледное личико жены.

— Ну, давай, запрыгивай, — протянул ей руку Миронег, — нас до Большой верви довезут.

Услада неловко забралась в лодку, глянула блестящими очами на Миронега и, повиснув у него на шее, зарыдала.

— Ну, ты чего, все ж обошлось? — растерянно начал утешать ее Миронег, гладя по плечу. — Ну, не мог я не ввязаться. А так мы ворогов наших отогнали, теперь спокойно можно дальше идти, на пятки никто не станет наступать. Хорошо же?

— Хорошо, — всхлипнула Услада. — А ежели б тебя убили, как того, главного у них?

— Не должны были.

— Я за бортника смиренного замуж выходила, а ты буяном оказался, — потрепала Услада мокрые волосы Миронега.

— Так уж вышло. Поплыли к лодье?

— Боюсь я, вдруг зло нам сотворят. Много их.

— Не сотворят, помог я им крепко, да и дружок там мой. Вон тот, старый хрыч.

И Миронег взмахнул веслами.

— Ладная у тебя жена, — похвалил дядька Милята. — И детки есть?

— Нет пока, только привел.

— Ну, значит скоро народятся, — одобрительно кивнул Милята. — Сынки — на старости крепкая подмога. Моя вот мне девок народила. Зятья у меня добрые, приняли бы, а все ж не сыны, не хочется на шею к ним садиться.

— А пора б уж, не объел бы зятьев-то, — пожурил Миронег.

Вои сидели вкруг костров, протягивая озябшие руки к огню. На воткнутых в землю кольях сушились порты да свиты. Услада осталась в ладье, может, ей и страшно было сейчас среди покойников, да не вести же ее к голым мужам. Ничего, сейчас ратные обсохнут, перекусят, Миронег наберет теплой кашки и жене, да и поплывут скорее к Большой верви. При попутном ветре уже затемно, а все ж доберутся.

— А чего-то я не понял, с чего это Глебу Переяславскому Рязань досталась? — пришло на ум Миронегу. — А Роман-то где ж?

— Так вы тут ничего еще не ведаете? Про беду Исадскую? — вопросительно уставился Милята.

— Какая-такая беда? — прищурился Миронег.

— Так еще летом стряслось. Собрались в Исадах все рязанские князья…

— Исады, это те, что недалече от Рязани? — перебил Миронег. — На Оке?

— Они самые. Так вот, собрались, пировали. Все в малых дружинах, выпили крепко, а тут поганые откуда ни возьмись налетели и всех порубили: и Романа Рязанского, и Изяслава Пронского, и Святослава, и Михаила, и даже княжича Муромского Ростислава.

— Всех, — эхом повторил Миронег.

— Один Глеб Переяславский и брат его молодший Константин уцелели, ну и Ингварь наш. Не успели мы тогда в Исады, кораблики наши по недосмотру загорелись. Я уж, грешным делом, — Милята, понизив голос, наклонился к Миронегу, — решил, что то ты озорничал.

— Не я то был, — с показным равнодушием откинулся на траву Миронег.

— Ну, видно ангел-заступник у нашего князя крепкий, — старик перекрестился.

— Я вот одного не пойму — всех порубили, а переяславские живы-живехоньки, то как? — в хмурое небо кинул Миронег.

— Глеб с братом к Исадам смогли от стана пробиться, а там кораблик муромский стоял. Они на него забежали да от пристани оттолкнулись. Ну, поганые за ними вплавь, а те их веслами побили да не дали на насад влезть. Поганые их берегом догонять попытались, да куда там. А как стемнело, Глеб с Константином на берег тихонько сошли и к Рязани побежали людей созывать. Так теперь там князем и сидит.

Миронег резко сел.

— А про княжну, сестру Глебову, не слыхал?

— Так и ее поганые убили. В гробу обоих, говорят, привезли в Пронск — и Изяслава, и сестрицу его. Сговор должен был в Исадах состояться, от того и сестрицу с собой прихватили, жених из Мурома приплыл, а видишь как все обернулось.

Поганые? А как же Услада?

— А тут бают, что княжну холопка ее удавила, — нерешительно все же вымолвил Миронег.

— Да была при ней холопка, половчанка вроде как. Ну, сказывают, прирезала она княжну и с погаными в степь утекла. Кровь — она ж не водица, — философски изрек Милята, поднимая вверх палец.

И снова не сходилось, все не сходилось. Миронег потер виски.

— Голова разболелась, пойду умоюсь, — поднялся он, отходя к реке.

Студеная водица приятно остудила кожу.

«Ежели Услада убила княжну по приказу половцев, так чего ж она с ними не утекла? А еще как гоньба Глеба смогла так быстро напасть на ее след, ежели они сами таились? Бежать по пятам можно только, ежели сразу в погоню отправиться, а до того ли было Глебу, тут самому бы уцелеть?» Ответ могла дать только сама Услада.

[1] Мятля — плащ.