Тьма века сего

Глава 27

Констанц, апрель 1415 a.D.

Кто придумал укрыть садами складское помещение, которое единственное в городе оказалось способным вместить всех участников Собора, неизвестно, но мысленно Бруно вознес ему хвалу. Слишком ранняя в этом году весна к началу апреля превратилась уже в настоящее лето, и в черно-белом доминиканском хабите было жарковато. В каменных стенах, само собою, было заметно прохладней, но сидеть в резиденции безвылазно он просто не мог, как по причине нескончаемого уличного шума, донимавшего обитателей конгрегатского жилища, так и по резонам более значимым. Слишком многие полюбили этот сад для прогулок, слишком много бесед здесь было проговорено, слишком много договоров и соглашений заключено было именно тут, под сенью дерев, без свидетелей, лишь после этого становясь озвученными в присутствии Собора. Или не становясь вовсе.

Вчера на соседней тропинке Бруно видел Императора, которому с доверительной натужной улыбкой говорил что-то посланец Эммануила Палеолога; через минуту улыбка исчезла, и на лице его проступили отчаяние и мольба. Увы, наблюдатель от византийского правителя уедет ни с чем, это Бруно понимал и не спрашивая Рудольфа. При всем сострадании к христианским, пусть и еретичествующим собратьям, кои противостоят налётам служителей лжепророка, сейчас у Империи нет возможности бросать столько сил на помощь кому бы то ни было. Помощь в эти дни не помешала бы ей самой… «Да, это намек», — невольно проговорил он мысленно, возведя глаза к небу, и, подумав, осенил себя крестным знамением.

— Как приятно видеть, что искренняя вера живет в душе блюстителя чистоты мира и Церкви, а не только лишь пред людскими взорами сия вера показывается.

Он не стал сразу же оборачиваться на голос за спиной. Еще на несколько мгновений Бруно остался стоять, как был, глядя на небо сквозь древесные ветви, мысленно отсчитывая — миг, два… четыре… шесть — вновь перекрестился и лишь потом неспешно поворотился, глядя на человека в пяти шагах от себя.

Бывшему пирату надо было отдать должное: поверить в то, что этому статному красавцу с редкой сединой в черных волосах пять с половиной десятков лет, можно было, только зная это точно. За время пребывания в Констанце облик любимчика женщин Италии несколько подпортили заметные мешки под глазами, однако Бальтазар Косса, как ни крути, невзирая на все свалившиеся на него неприятности, был в отличной форме. Любопытно, это природное или сам постарался?..

— Кто мы без веры? — благожелательно улыбнувшись, отозвался Бруно. — Лишь говорящие звери.

Косса шевельнул бровью, явно отметив, что ректор академии святого Макария не поименовал его Святейшеством и не сделал попытки приблизиться для должного приветствия. Помедлив, он еле заметно шевельнул рукой, велев сопровождающему остаться на месте, и неторопливо, словно обдумывая каждый шаг, приблизился. С Бруно оберегатель папской безопасности перекинулся свирепым взглядом единственного глаза, всем своим видом дав понять, что никакие чины и должности не помешают ему эту безопасность обеспечить. Гуиндаччо Буанакорса, тоже бывший пират, друг и соратник Коссы, если верить донесениям — способен голыми руками оторвать голову быку. Благодарен бывшему капитану за все свалившиеся на него блага, искренне им восхищается и предан, как собака…

— Без охраны? — уточнил Косса почти по-свойски, остановившись в шаге напротив и с показной внимательностью оглядевшись. — Опрометчиво.

— Если Господь решит, что мое время пришло, она не спасет. Впрочем, соглашусь, что времена нынче неспокойные.

— Хорошо, что окрестности этого славного города заняты огромной армией герцога Баварского, и мы можем чувствовать себя в безопасности под столь надежной охраной от всех внешних врагов и внутренних распрей.

— Этот Собор — судьбоносный, — ровно заметил Бруно. — Впервые за долгое время столь многие собрались вместе, и не все из собравшихся блюдут христианские заповеди о незлобии и мирские — о чести. Как бы ни осознавали все, что это хрупкое перемирие надлежит лелеять и поддерживать, а натура человеческая греховна и легко поддается искушениям.

Косса молча кивнул, всем лицом изобразив согласие с сей печальной истиной, и подчеркнуто обыденно поинтересовался:

— Герцог Баварский покинул свое войско и прибыл в Констанц, или мне показалось?

— Этот Собор — судьбоносный, — повторил Бруно, отмерив дипломатичную улыбку. — И не все решается в зале заседаний, многие вопросы обсуждаются в тиши садов и домашних стен. Принц Фридрих интересует многих, у многих к нему вопросы и просьбы… И он интересуется многими.

— Я так и подумал, увидев его позавчера в этом саду с архиепископом Майнца.

— Примите искреннее восхищение вашими познаниями в немецком языке, — ответил Бруно благожелательно. — Конгрегация, Император и я лично ценим столь серьезную готовность к полноценному диалогу со стороны Вашего Святейшества. Полагаю, оценил это и архиепископ, беседуя с вами вчерашним вечером в своей резиденции.

— Ох, — показательно устало вздохнул Косса; оглянувшись на стоящего в отдалении охранителя, окинул взглядом сад, убеждаясь, что поблизости не прогуливаются другие жаждущие общения члены Собора, и усмехнулся, сбросив дипломатично-сдержанный тон, точно тяжелый плащ: — Ну и как тебе такая карьера, ректор? Не давит?

Бруно помедлил, на миг снова подняв взгляд к небу, ярко-синему и жгущему, и, наконец, ответил, неспешно двинувшись по садовой тропинке вперед:

— Пока не жалуюсь. Но должен признать, что привыкать пришлось долго; не люблю все эти околичности, заговоры и хитросплетения, мне и по сию пору как-то привычней решать дела прямо и просто.

— Полевой опыт сказывается, — понимающе кивнул блюститель папского престола. — Тяжело перестраиваться, и сколько бы лет ни прошло, а всё ж привычные методы ближе. Откровенно говоря, сам не помню, сколько раз приходила в голову мысль — сколько ж проблем было бы можно решить старой доброй сталью… Но нет. Нельзя, черт подери эти условности. Надо кому-то улыбаться, с кем-то спорить, кого-то убеждать, запугивать…

— Запугивание-то должно быть делом привычным, нет? — усмехнулся Бруно, и тот хмыкнул в ответ:

— Да, это единственная отдушина, пожалуй. Тут мое житие играет мне на руку. Такая репутация, как оказалось, в работе с курией штука полезная временами. Ты бы знал, что за сброд прорывается на вершину этого святого Олимпа… И полбеды, что сброд бесчестный и ушлый, сам таков, так ведь еще и большинство тупы, как бараны. Некоторые настолько тупы, что даже не видят, когда пора испугаться. Мир их праху… Я чего-то не вижу, или твоего приятеля и впрямь нет в Констанце? Я был уверен, что лучший инквизитор Империи будет здесь, станет гулять по улицам, заходить на заседания и стращать непокорных своим видом. Где же наша легенда?

— Работает, — пожал плечами Бруно. — Наши служебные пути давно разошлись, и должен сказать, что в этом я частенько ему завидую. Курт-то по-прежнему решает дела прямо и просто. Впрочем, тебе-то это наверняка известно лучше многих.

— Не скрою, за работой майстера Гессе слежу давно и с интересом. Вы как, приняли к сведению версию Каспара? Считаете свое чадо провозвестником эпохи человеческого разума?

— Думаешь, в этой версии что-то есть? — скептически уточнил Бруно. — Как по мне, так это лишь одна из бредовых идей этого язычника. У них, знаешь, все на свете — символ, знамение, примета, эпохальное событие…

— У вас-то тем паче, — мягко заметил Косса.

Понтифик явно ждал реакции на это «у вас», и смотрящий под ноги майстер ректор всей кожей чувствовал на себе пристальный взгляд темных глаз.

— Ну все-таки не настолько, — возразил Бруно, наконец, легонько пнув попавшуюся под ногу ветку. — И ты уж не путай народную веру и каноничную. Да и не в нашем положении, знаешь ли, настолько верить всевозможным мистическим толкованиям: этак совсем в них погрязнем, расслабимся, потеряем бдительность… И тут-то мы и получим по голове каким-нибудь умельцем-каббалистом или Ангелом смерти.

— No, no, non c'è bisogno[134], — демонстративно обиженно возразил Косса. — Каббалист был мой, не спорю, а вот идейка с Ангелом — целиком Каспара с Мельхиором.

— А тварь, убившая стража в тюрьме?

Тот нахмурился, глядя с непониманием — кажется, вполне искренним — и Бруно пояснил:

— Страж. В тюрьме, из которой ты бежал в юности. Не от твоих же рук остались на его горле следы, как от медузьего щупальца, и не твои же слезы оставили мокрым пол в камере. Просто интереса ради: что это было?

— Ах вот ты о чем, — протянул Косса с наигранным равнодушием и, помедлив, усмехнулся: — Хорошо, я делаю шаг навстречу и раскрою один из своих секретов, дабы заверить в моем благорасположении. Это было… увлечение юности, так скажем. И оно едва не вышло мне боком. Посему после того… сотрудничества в тюрьме я решил к этим силам более не возвращаться. Старый добрый ад как-то привычней и ближе.

— И безопасней.

— Само собой. Посему — повторю: на то, что устроил Мельхиор, я бы никогда не подписался, зачем мне разрушенная Империя с издохшим населением и бродящей по ней отрыжкой Хаоса? Тогда я даже не мог явиться и красиво его распылить ради укрепления веры в великого себя — силы были не те.

— А сейчас те?

— Ты же знаешь, — дружелюбно улыбнулся Косса. — Потому я и до сих пор жив, здоров, председательствую на этом Соборе, мило секретничаю с Императором и курфюрстами и вот теперь столь же приятно общаюсь с тобой.

— И потому же вернешься в Италию единственным Папой, — подтвердил Бруно, кивнув. — Если мы придем к соглашению.

— Прямо и просто, да? — тихо засмеялся тот. — Долго же ты раскачивался. Ну давай побеседуем, наконец. Почти три недели назад я заявил, что сложу с себя папские полномочия добровольно, первым, не дожидаясь, пока это сделают те два старых идиота. Напомню, что это было сделано по твоей рекомендации. И я жду обещанного результата.

— По рекомендации Императора.

— Ma per favore[135], — поморщился Косса. — Не надо иметь десятки шпионов в Империи, чтобы знать, кто управляет Рудольфом, а стало быть, и самой Империей. Уж сам факт того, что ты в курсе, какие рекомендации давал мне Рудольф на нашей с ним вроде как тайной встрече, говорит о многом.

— Вот в этом ваша главная ошибка, — сказал Бруно наставительно. — Слишком много влияния все вы приписываете Конгрегации и слишком недооцениваете старика.

— Отчего же, я не отрицаю его заслуг, и Рудольф уж точно не баран, живущий и действующий бездумно. Однако жизненно важные для Империи, судьбоносные, щекотливые вопросы — их он без вас не решает, а уж что может быть судьбоносней того, что решается на этом Соборе. К тому же, мой дорогой ректор, не зря же подле него неизменно увивается Висконти?.. К слову, как он? Смог полноценно заменить старого Гвидо, как я вижу.

— Парень неплохо вписался, — кивнул Бруно, — хотя, само собою, было жаль некоторых связей, которые со смертью Сфорцы оборвались. Но Антонио молодец, наладил новые, и все пошло своим чередом.

— А приятно все-таки знать, что все вот это, — Косса повел рукой вокруг, — сделано моим соотечественником. Все-таки есть у вас, немцев, этот самый пунктик «прямо и просто». Нет, я не спорю, порой только он и хорош, но нет у вас таланта или терпения применять что-то помимо него. Ваши политические споры и заговоры — это же просто-таки детские игры, читал донесения — много смеялся. Вот скажи честно: хватило бы у кого-то из вас фантазии и выдержки создать Конгрегацию из того хлама, которой была ваша Инквизиция?

— Даже и не стану пытаться защищать честь нации, — хмыкнул Бруно. — Нет, не хватило бы. В голове-то, быть может, и зрели бы какие-то мечты да планы, но планировать — одно, а суметь воплотить — другое. Но мы учимся, как видишь.

— Так возвратимся к нашим баранам, — напомнил Косса многозначительно. — Сейчас они ждут, что я это сделаю — заявлю теперь уже об отречении, и с каждым днем проволочки все более начинают подозревать неладное. Сколь мне ведомо, к тебе тоже являлись уже делегаты от различных чинов с вопросом, какого черта делает на Соборе Инквизиция, если от нее никакого проку и она даже не предлагает сковырнуть с папского престола еретика, развратника… и что там еще…

— И Антихриста, — подсказал Бруно серьезно; тот коротко рассмеялся:

— Точно. Как я мог забыть.

— Только не вздумай здесь выкинуть какой-нибудь фокус вроде того, что ты учинил в Риме, — жестко повелел Бруно. — Сейчас изображать из себя Божьего чудотворца не время и не место. Коли уж мы говорим открыто — скажу вот что. Я знаю, кем ты себя мнишь, Бальтазар, и по чести сказать — считаю это такой же блажью, как и Каспаровы фантазии о собственной избранности и всей этой чепухе о сражении двух эпох. Чем все кончилось? Пришел инквизитор, дал ему по голове, допросил, повесил, и никаких тебе богов. Чем кончится история потерявшего осторожность малефика, возомнившего себя Антихристом, я даже предсказать не возьмусь. Без обид.

— Какие обиды, — возразил Косса, — всецело согласен. Если тебя это успокоит — заверю: у меня и в мыслях не было склонять на свою сторону кого бы то ни было путем сотворения чудес или чего-то в подобном духе. Да и в Риме я напрасно это сделал, все равно все старания пропали втуне…

— Не совсем; все же тайные секты адептов великого Бальтазара в Риме обосновались. Золотая молодежь города, искренне верящая в грядущее царство Божьего оппонента… Сколько их сейчас, уже пара тысяч?

— Неплохая осведомленность, — одобрительно заметил Косса. — Да, не могу не согласиться, самолюбию это льстит. Не всякий при жизни ухитряется стать живым богом. Однако пользы с этих молодых барашков — ноль.

— И майстер Сатана явно не был доволен этим выступлением.

— Сатана? — улыбнулся Косса и, фамильярно приобняв собеседника, похлопал его по плечу, понизив голос: — Да мне насрать на Сатану, ректор. И на пророчества, как ты понимаешь, тоже. Хочешь секрет? Антихристом может стать любой, кто возьмет на себя смелость это сделать… Впрочем, — убрав руку, отмахнулся он, — ты все равно не принимаешь мои планы всерьез, посему не будем погружаться в богословие. Остановимся на том, что я просто пообещаю не чудить.

— Сойдемся на этом, — согласился Бруно. — У тебя управленческий талант. У тебя связи, деньги, изворотливый ум, способность располагать к себе и чутье. Прибавь к тому немного терпения — и все будет в порядке. Через неделю maximum мы решим этот вопрос.

— Ты говорил это до того, как Собор фактически отнял у папского престола единовластие.

— Этому помешать не смог бы ни ты, ни я, ни Император… ни Антихрист, ни сам дьявол. Противоречия накопились и вздулись пузырем, который рано или поздно должен был лопнуть, и пусть это случится сейчас и здесь, на нашей территории, под нашим надзором, пока еще мы можем хоть что-то направить в нужное русло, что-то придержать и остудить. Передача основных полномочий Собору и отнятие их у Понтифика — меньшее зло, с которым придется временно смириться, иначе папства тебе не видать, как собственной спины. Конгрегации это тоже не по душе, но предотвратить это было уже невозможно. Пойди ты на контакт раньше, лет пять назад, переступи ты тогда через гордость и самонадеянность — и вместе, сообща, мы смогли бы это предотвратить. Теперь же… Теперь поздно, Бальтазар.

— Почему неделя? — не ответив, требовательно спросил Косса. — Что будет через неделю?

— Прибытие моего агента. У меня будет на руках информация, благодаря которой Григорий и Бенедикт вылетят из пап со свистом. От тебя требуется, повторюсь, терпение, потом умение вовремя смолчать, потом — немного красноречия и очень много здравого смысла.

— Я ведь не должен говорить, что в случае неверного финала обещание о чудесах теряет силу? — благожелательно улыбнулся Косса. — Пойми правильно, ректор, я не запугиваю…

— Серьезно? — столь же дружелюбно ухмыльнулся Бруно, и тот кивнул:

— Серьезно. Как ты сам верно заметил, я все же не круглый дурак и знаю, против кого и какое оружие работает лучше всего. Против тебя — откровенность. Посему повторю, я не запугиваю. При всем уважении, ректор, ты фанатик, как и вся ваша братия, а на фанатиков запугивание действует ровно обратным образом — лишь еще больше раззадоривает и ожесточает, а мне все-таки куда выгодней Конгрегация благодушная, приязненная и сдержанная.

— Сказал человек, приложивший столько усилий для ее разрушения.

— О, давай не будем поднимать старые обиды. В конце концов, мы не заключаем священный союз на все времена, и оба мы знаем, что каждый из нас предпочел бы увидеть другого в яме с ядовитыми змеями, а не рядом с собою как союзника. Оба знаем, что каждый из нас в прошлом приложил немало усилий, чтобы уничтожить другого.

— И оба знаем, что в скором будущем настанет время, когда мы вернемся к прежним позициям.

— Вполне допускаю, — серьезно кивнул Косса. — Хотя я рассчитываю на довольно продолжительное перемирие и тешу себя надеждой, что, когда все это закончится, раздувать конфликт намеренно вы тоже не будете. Дадим друг другу передышку, дабы каждый мог разобраться с делами, подлатать пробоины и зализать раны, а там — как знать… В конце концов, получив в полное свое распоряжение всю Империю, вы должны быть довольны, а на большее распылять силы — у вас сейчас кишка тонка, это понимаешь ты, понимает ваш Совет, понимает Император. Со своей стороны повторяю заверения в невмешательстве в будущем, а кое в чем — и покровительстве. Винланд ведь все еще интересует собратьев-королей, так? Беднягу Рудольфа все так же осаждают требованиями предоставить карты новооткрытой земли? Кто-то даже угрожал…

— К тебе уже обращались?

— И не единожды, — подтвердил Косса. — В конце концов, это земли, населенные язычниками, и как же можно вести там какие-то дела без присмотра Святого Престола. Пока я отвечаю, что не могу ничего решать, что-то кому-то повелевать и к кому-то взывать, ибо не являюсь полноценным и единым Папой. Пока.

— Я понял, — коротко ответил Бруно.

— Все-таки ждешь подвоха?

— И с чего б это.

— Откровенность так откровенность, — уже без улыбки сказал Косса, на несколько мгновений остановившись, огляделся и медленно зашагал обратно по тропинке. — Когда-то я обнаружил, что у самой стены моего дома начинает расти деревце — маленькое еще и слабое, его можно было бы вырвать одной рукой, заметь я это раньше. Но раньше меня не было в том доме. Когда же я появился, усилий для этого стало нужно несколько больше, но теперь для уничтожения дерева потребовались инструменты, которых у меня не было. Инструменты были у других, но они не слушали меня. Я говорил — очевидно, что вскоре дерево разрастется, укрепит корни и сломает фундамент, но от меня отмахивались… Знаю, о чем ваши агенты писали в своих донесениях. Это в своем роде было даже приятно — такое всевластие приписывалось там мне, таким тайным управителем я там рисовался, что самому себе завидовал. Но нет, ректор, я не правил папами, точно возница лошадьми. К сожалению. Они обращались ко мне за советами, да, или я сам давал эти советы, я мог что-то навязать и в чем-то убедить, выторговать себе какую-то привилегию и beneficium, но подвигнуть хоть кого-то из них на решительные действия было попросту невозможно. Все те же бараны, только чином выше… И вот мне приходилось подкапывать это дерево голыми руками, соглашаясь на помощь любого союзника, у которого было хоть что-то, похожее на кирку. А теперь это деревце — огромный крепкий дуб. Высокий, мощный, тяжелый. И теперь у меня есть инструменты, но — время упущено, и если я свалю его сейчас, оно рухнет на мой дом. Прямо и просто, ректор. Будь у меня такая возможность, отказался бы я от союза с тобой и твоим Императором? О да. Будь у меня возможность сделать это прямо сейчас, превратил бы я в прах и вас, и ваши детища? О да снова. Но сейчас — сейчас мне это невыгодно. Когда-нибудь станет выгодно, не исключаю. И в твоих интересах сделать так, чтобы это «когда-нибудь» настало как можно позже, потому что теперь — я то самое дерево. Вы тоже упустили время, и если сейчас ты свалишь меня — это разрушит твой дом. Свалишь позже — разрушений будет больше, ибо это дерево продолжает расти. Но время коварная штука, и кто знает, что будет спустя годы и десятилетия; быть может, меня изгрызут древоточцы, я ослабну, корни мои сгниют, древесина распадется, и достаточно будет ткнуть пальцем — и я рассыплюсь в труху. Или же это случится с вами. Вы будете надеяться на первое, я — на второе. Будущее покажет, кто останется в выигрыше. Если ты не заметил, — возвратившись к прежнему беззаботному тону, добавил Косса, — в последнее время я ведь вовсе не смотрю в вашу сторону. Не спорю, прощупывал оборону. Сделал пару болезненных тычков. Пару раз вмешался в политику…

— Пару раз помог Мельхиору.

— Не люблю я этого старого пердуна, — доверительно вздохнул Косса. — Сколько планов из-за него прахом пошло…

— Не могу разделить твою скорбь, — усмехнулся Бруно, и тот мимолетно улыбнулся в ответ:

— Ovvio[136]. Впрочем, я давно о нем не слышал и надеюсь, что он, наконец, отдал душу своим мерзким божкам где-то в глуши. Сомневаюсь, что он бессмертен. На каждый крепкий дуб рано или поздно найдется свой древоточец.

— Или же он затаился и ждет, чем все закончится, и ударит позже.

Косса помолчал, глядя под ноги, и вдруг тихо рассмеялся:

— А это будет забавно, ректор, если в не столь далеком будущем мне придется объединяться с вами против этого полоумного.

— Молись… кому хочешь, чтобы он так и оставался полоумным, — серьезно отозвался Бруно. — Если Мельхиор возьмется за ум, мало не покажется ни тебе, ни нам… ни этому миру вообще.

— У него что-то есть.

Вино сегодня казалось пресным, воздух чересчур жарким, еда безвкусной, а уличный шум — раздражающим, как никогда. Больше всего на свете Бруно сейчас хотел побежать к простершемуся у товарных складов озеру, скинуть одежду, бултыхнуться в воду и не вылезать оттуда час, два… а лучше — до конца этого затянувшегося действа, зовомого Собором.

— Что-то… в каком смысле? — осторожно уточнил Фридрих, и он вздохнул:

— Не знаю. Возможно, какая-то новая информация или путь к отступлению, новый план… Он осмелел, я бы даже сказал — обнаглел, и повеселел. Слишком. И это не игра, не притворство, не попытка бравировать, он действительно воспрянул духом. У него что-то есть.

— Мы ведь следим за его домом? — нахмурилась Альта. — Особые агенты, я имею в виду. То есть, если это не информация, а, например, артефакт или прибывшие на поддержку собратья-малефики, мы бы это поняли?

— Увы, не все так просто, милая. Косса порой глупит, но он не дурак… После того, как один из таких агентов был найден показательно зарезанным, мы не рискуем ошиваться поблизости. Закололи в ответ одного из его наблюдателей, дабы не остаться в долгу, и теперь следим друг за другом издалека. А издали, сама понимаешь, особенно много не насмотришь в этом смысле.

— Может, мне прогуляться перед его домом? Просто так, в открытую. Послушать, что и как. Он ведь знает, кто я, и не станет же он резать дочь Курта Гессе, когда на кону его судьба, решаемая в том числе и Бруно Хоффмайером.

— Не стоит дразнить гуся, — качнул головой Бруно. — Сейчас он, скорее всего, не понял, что я что-то заметил, а если ты начнешь обнюхивать его жилище — точно увидит, что мы подозреваем неладное. Что он тогда выкинет — неизвестно… А по своему пути он намерен идти, не сворачивая; быть может, притормаживая временами и даже отступая на пару шагов назад, но уходить с этой тропы не намерен.

— Вы все-таки думаете, что он…

— Но его биография не подходит под то, что было описано в Откровении, — усомнился Фридрих.

— Вы ведь уже немало повидали за свою жизнь, Ваше Высочество, такого, что не подходило под откровения, писания, предания, что было не совсем таким или совсем не таким… Косса выбрал свой путь, — вздохнул Бруно, с ненавистью глядя в кубок; вино обычно расслабляло нервы, утихомиривало адскую головную боль, разыгравшуюся от жары, но именно сегодня желудок отчаянно протестовал против принятия такого лекарства. — И путь этот он мостит сам. In universum[137], в этом есть и логика, и смысл… Сын получает власть и престол от Отца, Он занимает этот престол в силу самого сыновства, ибо Господь триедин. Косса-Антихрист — пытается вырвать у своего духовного отца эту власть, отнять своими силами, своей волей, в том числе через попрание всех его планов и всех пророчеств… Для него это еще один вызов, еще одно испытание самого себя и еще одно доказательство верности пути в случае успеха. Триединство — и разобщение. Неделимость — и противостояние. Богочеловечность — и добровольное… я бы сказал, самовольное расчеловечивание и одемонение до предела. По сути Антихрист должен стать пародией на Спасителя, и эту партию Косса решил отыграть по полной… И вот теперь у него есть что-то, что должно ему помочь. Или он думает, что должно, но в любом случае это что-то придало ему уверенности.

— А что думаешь об этой его сказке про дом да дерево? — осведомился Висконти. — Судить по пересказу сложно, но… Врет? Зубы заговаривает?

Бруно снова вздохнул, помедлил, отхлебнул еще глоток и скривился, когда в желудке неприятно кольнуло.

— Врет, — кивнул он и добавил: — Самому себе.

— В каком смысле? — нахмурилась Альта.

— Я, наконец, понял, с кем мы имеем дело, друзья мои, — криво улыбнулся Бруно и отставил кубок в сторону. — И открытие получается неприятное… Косса — человек, который делает, что хочет. Ad verbum[138]. А что именно он хочет — он решает за миг до того, как начинает это делать. Он просто идет по жизни, наблюдая за тем, какие эта жизнь предлагает ему возможности, радости, достижения, и решает, хочет ли он обрести что-то из предложенного. Когда он был отроком и юношей — он хотел стать успешным пиратом, и стал им. Потом он захотел получать женщин — и получал. Хотел богатеть — и богател. В студенты его сдала мать, а потому цели закончить университет Косса перед собою не ставил, ведь это не было его желанием. Зато он захотел кутежа — и кутил, хотел обрести главенство в сложившейся в университете шайке — и обрел его. Он захотел возвратиться в пиратство — и вернулся, и снова у него удавалось все, что бы он ни задумал.

— А в университете он захотел постичь колдовство… — тихо произнес Фридрих, и Бруно кивнул:

— И постиг. Потом жизнь подбросила ему возможность заниматься разбоем куда более прибыльным и менее опасным — под прикрытием папской руки, и он занялся, и снова добился успеха. Он захотел подняться выше — и поднялся. Он хотел хорошо устроиться — и устроился, хотел богатства, влияния, безопасности — и добился своего.

— А Конгрегация? — уточнила Альта. — И все его попытки нас уничтожить?

— А не было их, — коротко ответил Бруно; бросив ненавидящий взгляд на кубок с вином, помедлил, потом взял его со стола и в три глотка опустошил. — Их просто не было, — повторил он с расстановкой. — Не было такой цели — уничтожить Конгрегацию, уничтожить Империю… Он просто шел наверх. Это было его целью на тот момент. Он развивался, он учился, он умножал свою колдовскую мощь, набирался идей, собирал богатства, людей, утверждал свою власть, вязал ниточки, за которые дергал доступных ему сильных мира сего — тех, за чей счет мог получать эти богатства и власть. Какие-то мелкие пакости, какие-то камни у нас под ногами, которые он кидал вместе с Каспаром, с Мельхиором — все это было маловажным побочным делом. Отчего бы и не насолить конгрегатам, отчего бы и не помочь старым приятелям — ведь они еще могут пригодиться, а стало быть, следует время от времени создавать у них иллюзию общности и поддерживать связь.

Бруно умолк, катая пустой кубок в ладонях и глядя в него задумчиво, словно пытаясь отыскать там ту самую истину.

— И вот теперь… — начал Висконти и смолк, переглянувшись с хмурым Фридрихом.

— И вот теперь — теперь Конгрегация и в самом деле его цель, — вздохнул Бруно. — Точнее, Конгрегация — то, что стоит на пути к его цели, Конгрегация и Империя. Проще говоря, друзья, секрет наших успехов прост: прежде мы просто не имели Коссу во врагах, прежде мы попросту не интересовали его. А вот теперь — заинтересовали. И хочу надеяться, что мы поняли это прежде, чем осознал всецело он сам.

— Все-таки думаешь, есть в этих его рассуждениях о невмешательстве доля правды?

— Допускаю, что он это допускает. Как вариант. Который легко сменит на альтернативный — в случае, если этот его не удовлетворит, а альтернативный вариант у него есть, уж в этом-то можно не сомневаться. И главное — вариант этот Косса в любом случае сменит со временем.

— И что будем делать? — хмуро спросил Фридрих.

Бруно помедлил, отставив кубок, и тяжело кивнул:

— Пора, Ваше Высочество. Рассылайте приглашения, будем обрубать хвост разом.

— У них что-то есть, — недовольно отметил Косса и, когда Ленца непонимающе нахмурился, пояснил: — Конгрегатский ректор ждет какую-то информацию, которая, по его словам, сметет с папства этих двух идиотов.

— Но это же хорошо, так?

— Выглядит хорошо.

— Но?..

— Но это конгрегаты, — широко улыбнулся Косса. — Хитрые твари себе на уме. Разумеется, я надеюсь на их благоразумие, однако, как ты верно заметил, «но».

— Сказать нашему приятелю, чтобы вмешался?

— Нет. Просто… пусть будет готов.