Тьма века сего

Глава 20

— Быть может, всё же лучше приляжешь?

Курт приподнял голову, склоненную над отчетом, который составлял последние полчаса. Буквы складывались с трудом — мелкие движения еще давались нелегко, спустя несколько минут руки начинали подрагивать, а голова кружиться, однако в себя он приходил куда быстрее, чем ожидал, хотя неприятное покалывание в груди нет-нет, да и просыпалось вновь.

— В могиле належусь, — возразил он и косо ухмыльнулся: — Тем паче, что я к ней теперь полностью готов в любое время.

— Брось, mon ami, ты за пару часов наверстаешь все отпущенные грехи, — отмахнулся фон Вегерхоф и, присев напротив, вздохнул. — Паломникам посчастливилось, что ты выжил. Je pense[108], Мартин был готов устроить аутодафе всему лагерю, не сходя с места.

— Это вряд ли, — все-таки отложив перо, Курт сжал и разжал пальцы, поднял ладони перед собою и поморщился, увидев, как они едва заметно дрожат. — Быть может, раздал бы пару тумаков, и на том все кончилось: он для глупостей парень слишком рассудительный и благоразумный. Видел — он был готов меня заколоть прямо на этой дороге, когда узрел мой дивный лик?

— Так ты скажешь, наконец, как сумел догадаться, что пересилить эту дрянь можно причастием? Нет, не в смысле — почему ты внезапно осознал пользу Святых Даров, а применительно именно вот к этому? Отчет — дело важное, но хотелось бы услышать это сейчас.

— Я не догадался, скорее почувствовал… — начал Курт и, подумав, поправил сам себя: — Или предположил. Словом, тогда мне это показалось логичным. Я помню, как меня ударил Мельхиор в подземелье Кельна, и это было совсем не похоже на то, что я ощутил сегодня.

— И что было сегодня?

— Такого, что я пережил сегодня, я не видел и не чувствовал прежде никогда. Не скажу, что большая часть моей службы состояла из стычек с малефиками, способными убивать или калечить словом или незримым ударом, однако испытать на себе доводилось всякое. Такого — ни разу.

— Ты сказал «она изменяет».

— А ты ответил, что понял меня.

— Предположил, что понял, — уточнил стриг. — И теперь хочу понять, так ли это. Минотавр — ее работа?

— Подозреваю, что да. То, что я почувствовал, когда удар достиг цели… Это было похоже на попытку вывернуть меня наизнанку, отдельно вывернуть каждый орган, в каждом органе — каждый сосуд и связку, и так до наимельчайших частиц тела. Уж не знаю, намеревалась ли Урсула превратить меня в лягушку, но ощущение, что меня попытались pro minimum перелицевать, было явственным. Подозреваю, что ей такое не впервой, потому она и не стала тратить время и силы на то, чтобы бить дальше: была уверена, что мне и так конец… И вот тогда я вспомнил твой опыт. Твое причастие, которое изменило измененного тебя.

— Смелое предположение, — заметил фон Вегерхоф после нескольких мгновений молчания. — Не сказал бы, что ситуации настолько схожие, хотя и… А если б не помогло?

— Других идей в любом случае не было, — усмехнулся Курт, — а у этой было хоть какое-то обоснование. И как видишь, я жив, не стал коровой или огородным слизнем, и судя по тому, что, пару часов отлежавшись, с каждой минутой чувствую себя все лучше — обоснование оказалось верным… А отец Конрад теперь до конца дней не забудет, как стал свидетелем Господнего чуда; небольшой полезный довесок ко всему произошедшему.

— А ты?

— Что я? — нахмурился Курт. — Забуду ли я о об этом? Не хочу принижать Высокое Начальство, но к Его чудесам я за последние лет двадцать пять уже почти привык.

— Я не о том, что случилось после твоей увлекательной беседы с нашей еретичкой, я о том, что случилось во время оной. Ты снова пережил то, что пережить простой смертный был не должен, и…

— Четки, — не дав стригу договорить, коротко пояснил Курт, и тот запнулся, глядя на его руку. — Просто четки. Никаких моих скрытых талантов. Просто святой Юрген где-то в приемной Главного имеет доступ к Его высокому слуху и все еще следит за судьбой непутевого инквизитора, который недостаточно искренне верит в Божьи чудеса… Этак он добьется прямо противного — я к этим чудесам настолько привыкну, что в следующий раз, не получив помощи свыше, напишу жалобу на бездействие со стороны Небесного Отдела поддержки.

Фон Вегерхоф мельком улыбнулся, задумчиво глядя на старые деревянные бусины, и Курт мог поставить ту самую правую руку, на запястье которой висят завещанные ему четки, против сломанной пуговицы, что он знает, о чем думает стриг. Эта тема уже поднималась в Совете — поначалу дипломатично и деликатно, а после и без обиняков: что станет с четками и присовокупленным к ним благословением, когда не будет в живых их нынешнего носителя? Перейдет ли вместе с ними к новому обладателю сего предмета хотя бы часть покровительства теперь уже очевидно святого Юргена, или эти старые бусины станут просто памятной вещью, и не более? Если да — передастся ли любому новому хозяину или лишь потомку старого?

Проверить это было невозможно, посему дальше теоретизирования дело так и не ушло.

— Пока ты спал, прибыл солдат фон Нойбауэра, — оставив тему чудес, сообщил стриг. — Привез ответ из отделения, в чьем ведении находится Дахау. Должен заметить, фамильные традиции — это замечательно, однако отдельные обычаи семейства Гессе не могут не вызывать недоумения, а если говорить прямо, но все еще дипломатично — некоторого раздражения. Я едва сумел его убедить не будить тебя и не «зайти позже», а отдать привезенное им письмо мне, что было довольно сложно, если учесть, каким идиотом я выглядел поначалу, когда никак не мог взять в толк, о каком письме речь. Я понимаю, что мои слова снова пропадут втуне, но не могу не сказать: было бы неплохо, если б ты хотя бы изредка, работая в группе, вспоминал об этом факте.

— Получив ответ на свой запрос, я рассказал бы вам о нем в любом случае. Так что там было?

— Ничего особенного, — вздохнул фон Вегерхоф. — Все то же самое, что Урсула рассказала о себе, и в целом данные совпадают.

— В целом?

— Такая семья действительно была. Урсула Глёкнер действительно жила на юге Дахау, ее муж и сын действительно погибли, утонув в болоте. Дальнейшие сведения можно расценивать по-разному. По словам соседей, однажды Урсула просто пропала: ее не видели несколько дней, пытались искать, не нашли и постановили считать утонувшей там же, ибо после смерти мужа и сына она часто ходила по той самой тропинке «без видимой цели и не вполне в разуме», ушла в себя, почти перестала разговаривать… Соседи сделали вывод, что она окончательно повредилась в уме, и какие-то извороты этого ума завели ее в топь. Посовещавшись, местный священник и те самые соседи решили, что, желай она покончить с собой — избрала бы более простой способ вроде, par exemple[109], удавления, и человек в здравом рассудке ради такого не полезет в тину. Таким образом, причислять ее к самоубийцам не стали, заочно отпели и забыли.

— Описание внешности совпадает?

— Рост, форма лица, цвет волос и тому подобные мелочи — да, но так как особых примет у Урсулы не было — сам понимаешь, насколько все это неточно. Все же думаешь, ее историей просто кто-то воспользовался?

Курт вздохнул.

— Повторю то, что сказал этим утром, Александер. Я в последние годы привык к тому, что крестьяне начинают к месту и нет бросаться латинскими цитатами из Писания, что торговцы могут худо-бедно поддержать богословскую беседу, а какая-нибудь горожанка может с помощью брата-студента изучать семь искусств просто потому что ей так хочется, и даже достичь в этом успехов… Но я не верю, что живущая на окраине какой-то дыры женщина, всю свою жизнь видевшая лишь колодец, кухню и болота, может делать столь сложные душеведческие заключения.

— Из своего дома та Урсула исчезла за полгода до того, как здесь появилась эта… — неуверенно заметил фон Вегерхоф. — И сие тоже можно расценивать по-разному. D'une part[110], это достаточное время, чтобы пешком дойти до Грайерца, часто и подолгу задерживаясь где-то в пути. И кто знает, с кем она могла в эти месяцы знаться, насколько эти душеведства — ее собственные, а насколько нет, и кто мог вложить в ее голову эти мысли…

— D'autre part[111], — возразил Курт, — теперь, помимо наших предположений, у нас есть и кое-какие факты. И я не верю, что женщина, обладающая такой силой, всю свою жизнь сидела в глуши и варила каши, или что сила эта в ней проснулась внезапно.

— Как показала практика, Гессе, мы все еще многого не знаем о таких дарованиях, и можешь ли ты поручиться, что ее талант не был спящим и не проснулся после душевного потрясения?

— Что-то одно из этого могло бы иметь место — или вложенные в голову сложные идеи, или сила, или ее внезапность… Но не всё сразу. И — вот еще. Ты был рядом со мной, пока эта дрянь все еще пребывала во мне и пыталась перекроить мое тело. Я так и не спросил, а сам ты так и не сказал, но я по твоему постному лицу вижу, что в голове у тебя с той минуты варится нечто неприятное. Итак, что ты тогда чувствовал? Это была магия крови или нет?

— Скорее да, чем нет, — поморщившись, точно от вони, не сразу отозвался стриг; Курт кивнул:

— Вот тебе и еще один факт. Можно ли ее постигнуть до такой степени за каких-то полгода даже одаренному? Таким образом, — подытожил он, не услышав ответа, — мы тут имеем Каспара в юбке.

Фон Вегерхоф снова вздохнул, не ответив, и Курт невесело хмыкнул:

— Вот так и решишь, что прежние методы-то подейственней были. Если б всю эту компанию, как во времена оны, сразу согнали на костер — попалась бы вместе с ними и наша одаренная хозяюшка, и ее приятели с тягой к поварским изыскам… Да, знаю, — не дав стригу возразить, отмахнулся он, — как раз она бы и не попалась, скорей всего, да и не стала б она в те самые прежние времена вот так лезть на глаза. В нынешнем положении вещей есть и свои положительные стороны.

— Мартин, — тихо сказал фон Вегерхоф, снова не ответив.

Дверь распахнулась, едва не ударившись о стену, и инквизитор почти влетел внутрь — хмурый, как дождливое небо; остановившись на пороге, он бросил взгляд на Курта за столом, на бумагу и чернильницу перед ним, и закрыл за собою дверь — уже спокойно и неспешно.

— Как самочувствие? — уточнил он, пройдя к столу и усевшись напротив, и Курт изобразил нарочито бодрую улыбку:

— Как у пережеванного и сплюнутого куска мяса. Но на доклад к высшему начальству уходить раздумал… А у тебя что? Как я понимаю, наша матушка Урсула исчезла в неизвестном направлении?

— Да, — болезненно дернул углом рта Мартин. — Точнее, во вполне известном, но да, исчезла. И выходит, ты подставился зря… Никогда себе не прощу нашу задержку.

— Брось, уверен — вы спешили, как могли. Тут, скорее, следует упрекнуть меня за самонадеянность: я не допустил мысли, что эта женщина способна на нечто подобное, хотя по опыту должен был рассчитывать на худшее.

— Я не хотел заострять внимания, ибо тебе и так досталось, — кивнул фон Вегерхоф, — однако, раз уж ты сам о том заговорил, Гессе… Когда мы говорили «задержать до нашего прихода», это означало «говорить с ней о молитвенных правилах, чистке котлов и ранней весне». Это не означало «вести провокационные беседы, явным образом давая понять, что ты такой умный и всё о ней понял».

— Да, мальчишество, самодурство, лихачество, пора поумнеть, знаю, — серьезно сказал Курт, к стригу даже не обернувшись. — Ошибся. Не рассчитал. Сглупил. Был неправ. Но сейчас песочить меня и предаваться скорби — делу не поможет… Она зашла в лагерь перед тем, как исчезнуть? Выяснил, зачем?

— Пообщалась с Гейгером. Что любопытно, его она с собой не взяла, отчего он теперь пребывает в бездне страдания и уныния.

— Первое ожидаемо, — заметил стриг, — а вот второе удивительно. Быть может, они повздорили накануне?

— Если верить Гейгеру — нет. Он тешит себя мыслью, что Урсула не пожелала втягивать его с собою в неприятности… Кто их знает, этих малефиков, а тем паче женщин. Быть может, он и прав. В конце концов, с ее стороны это было очень рискованно — не уйти сразу, а задержаться в лагере для разговора с ним, для этого должны быть очень важные причины, а влюбленной женщине, будь она хоть трижды малефичка, причина «попрощаться с возлюбленным» вполне может казаться предельно важной.

— Совсем не исключаю… Куда она ушла из лагеря? — спросил Курт и, увидев, как еще больше помрачнел Мартин, вздохнул: — Ну, этим должно было кончиться…

— Гейгер провожал ее до самой границы Предела, — хмуро подтвердил тот. — Урсула спокойно прошла внутрь и скрылась в чаще.

— Что значит «этим должно было кончиться», Гессе? — с подозрением уточнил стриг. — Я надеюсь, у тебя не появилось еще одной глупой мысли?

— А ты предлагаешь разбить лагерь рядом с паломническим и ждать, что она выйдет к нам, дабы сдаться по доброй воле?

— А ты предлагаешь ломиться сквозь ловушки, полагаясь на благоволение свыше? Non tentabis Dominum Deum tuum[112], майстер инквизитор.

Мартин сухо кашлянул, привлекая к себе внимание, и неуверенно проговорил:

— Я, возможно, тоже сделал глупость… Но надеюсь, что ломиться не придется.

Смотреть на это осунувшееся, будто высохшее лицо было почти физически больно. Курт Гессе Молот Ведьм, чьим именем пугают маленьких малефиков, сейчас был похож даже не на смертельно больного, а на старый труп, и лишь едва заметное дыхание говорило о том, что это тело все еще живо. Был ли он без сознания или спал — понять Мартин не мог, но та жуткая серость в проступающих сквозь кожу сосудах ушла почти тотчас после принятого причастия, и это обнадеживало.

В домике матушки Лессар Мартин задержался ненадолго; удостоверившись, что болящий под присмотром и не намерен перейти в status покойного немедленно, он кивком попрощался со стригом и вышел прочь.

Дорога к лагерю сегодня казалась слишком долгой, какой-то бесконечной, будто цель пути с каждым шагом не становилась ближе, а напротив — удалялась, отодвигалась все дальше и дальше, и к обиталищу паломников Мартин подошел в расположении духа угрюмом и неласковом. Фон Нойбауэр, находящийся здесь же со своими солдатами, окружившими лагерь, был не в лучшем состоянии — такой же мрачный, как зимний вечер, молчаливый и подавленный, и судя по бросаемым на притихших паломников взглядам, лишь ждал сигнала предоставить Господу возможность отличать своих самостоятельно[113].

— Как майстер Гессе? — спросил он, кратко отчитавшись об исполнении приказа, и Мартин кивнул:

— Жив. Скорее всего, выкарабкается.

Тот неспешно и собранно осенил себя крестным знамением, невольно бросив взгляд через плечо в сторону дороги, и понизил голос:

— Должен сказать, майстер Бекер, что я до сего дня был не слишком благочестив, невзирая на собственную службу… То есть, нет, молился, как водится, к исповеди подходил, к причастию, видел и малефиков, и даже ликантропа однажды, и понимал всегда, чему служу и за что дерусь… Но видел в основном только гадость всякую, и, каюсь, не раз уж думал, что Создатель давно махнул на свои творения рукой — разбирайтесь, мол, сами со всем, что наворотили, надоели вы мне. И вот Господне чудо — вижу впервые. И не поймите неправильно, но… отчего мне не только радостно, а и как-то неуютно? Вы же инквизитор. Скажите, почему так? Не еретик же я, в самом-то деле?

— Майстер Гессе считает, что это нормальная реакция человека, который обнаруживает, что его отец постоянно наблюдает за ним в замочную скважину, — серьезно ответил Мартин. — Возможно, сказано излишне прямолинейно, но какая-то правда в этом, наверное, есть. Думаю, он знает в этом толк, чудес за время службы майстер Гессе повидал побольше, чем мы с вами — малефиков всех мастей.

Фон Нойбауэр взглянул на него с сомнением, однако возражать не стал, лишь молча вздохнув.

— Следите в оба, — бросил Мартин и, попрощавшись, двинулся в лагерь. — У Урсулы были сообщники, и кто знает, нет ли среди них еще какого-нибудь умельца.

— Да пускай только кто-нибудь лишь дернется, — сквозь зубы пробормотал рыцарь, однако за явным, неприкрытым гневом в его голосе мелькнули глубоко спрятанные напряжение и опаска.

— Но если что — не подставляйтесь, — договорил Мартин, приостановившись и обернувшись. — Если есть под вашим началом горячие головы, остудите их загодя, ни к чему устилать эти леса телами конгрегатских бойцов.

Фон Нойбауэр что-то пробубнил снова, но этого Мартин уже не слышал, а возвращаться не стал; в конце концов, этого человека взяли на службу не за умение слагать вирши, и он от души надеялся, что рыцарь, случись что, разберется, как любил поговаривать отец, «по ситуации».

Любит, торопливо поправил он сам себя. Не «любил». Что бы ни попыталась совершить эта женщина, ей это явно не удалось. О способности Молота Ведьм выкарабкиваться из самых немыслимых передряг ходят легенды, выберется и сейчас. Но как же жаль, что нет рядом Нессель или Альты…

«Мартин…», — вспомнился укоризненно-печальный голос, приходящий во сне каждую ночь, и он на миг запнулся, приостановившись. Быть может, вот оно — то, за что упрекала его сестра? Винила в том, что слишком задержался, что не торопил фон Нойбауэра с его людьми? Но ведь спешили, как могли… Кто же знал, что отцу придет в голову не просто задерживать подозреваемую до их прибытия, а еще и провоцировать на раскрытие? Прав все-таки Александер, напрасно он это сделал, не дождавшись солдат… Хотя, если уж сказать правдиво, наверняка и сам поступил бы так же. Просто чтобы убедиться. Просто потому что они всегда охотней раскрываются вот так, считая, что находятся в безопасности и в любой момент могут исчезнуть, а на допросе таких можно колоть неделями — и ничего не добиться…

И она не ошиблась, хмуро договорил Мартин, бросив искоса взгляд на не видимый отсюда Предел. Урсула действительно исчезла.

Йенса Гейгера он увидел еще издалека — бывший поселенец стоял у дерева на окраине лагеря в нескольких шагах от застывших в оцеплении бойцов, прислонившись к стволу спиной, и смотрел поверх солдатских голов в лес неподвижным взглядом.

— Мне нечего вам сказать, — произнес он тихо, когда Мартин приблизился, не дожидаясь вопросов. — Я не видел никаких признаков… этого. Ничто не могло заставить даже предположить нечто подобное. Не было никаких намеков, подозрений, сомнений, догадок. Для меня все случившееся столь же неожиданно, сколь и для вас… или даже больше.

— И уж точно обидней?

— А вы пришли позлорадствовать?

— Ты же понимаешь, Йенс, что под подозрением более всех в этом лагере? — остановившись рядом, вздохнул Мартин. — Думаю, понимаешь. Злорадствовать мне ни к чему: если ты и впрямь обманут ею, ты и так уже получил свое, если сообщник — еще получишь, а у меня сейчас нет настроя на шутки. Довольно неприятный, знаешь ли, выдался день.

— Майстер Гессе…

— Жив. Его убить непросто.

— Наслышан… Рад, что обошлось. Но мне действительно нечего вам сказать, майстер Бекер. Вы спросите, не обмолвливалась ли она о своих сообщниках, о каких-то тайных ритуалах или знаниях, не пыталась ли намекать, что мне когда-нибудь откроется нечто большее? Нет, ничего подобного не было. Мне… мне казалось, мы с нею здесь идем по одному пути.

— Вы действительно были любовниками, или это лишь слухи?

Гейгер поджал губы, опустив взгляд, и переступил с ноги на ногу, помрачнев еще больше.

— Не успели, — выговорил он, наконец, с явным усилием. — Но…

— Словом, дальше объятий и поцелуев не ушло, — констатировал Мартин, и тот молча кивнул. — Ясно.

— Вы пойдете за нею в Предел? — спросил Гейгер, обернувшись к нему и распрямившись. — Попытаетесь настичь ее там?

В Предел?..

Лишь сейчас Мартин вдруг осознал, что мысль эта в нем поселилась тотчас же после того, как фон Нойбауэр отчитался о положении дел. Это было настолько привычным, логичным и обыденным при любом расследовании — настигать преступника всегда и везде, где бы тот ни скрывался — что ни на миг не возникло сомнений в необходимости тех же действий и сейчас. Но ведь сейчас все было иначе…

— Еще не решил, — ответил он коротко.

— Если вы пойдете за Урсулой, — тихо попросил Гейгер, — возьмите меня с собой, майстер Бекер. Знаю, — торопливо продолжил паломник, не дав ему возразить, — я под подозрением, и под подозрением больше всех остальных, как вы верно сказали, но я прошу вас. Она не взяла меня с собою, и я думаю, это не потому что на самом деле я не дорог ей, я думаю — напротив, она не захотела втягивать меня в свои неприятности. Ведь она не просто ушла, она задержалась, чтобы попрощаться со мной, значит, это не просто так? Быть может… Быть может, Урсула не взяла меня в этот ее внутренний круг не потому что считала недостойным или не готовым к чему-то, быть может, пожалела? Вдруг она еще не до конца… погрязла в том, во что ввязалась. Вдруг, если я буду с вами, я смогу до нее достучаться, смогу…

— Ты всерьез полагаешь, что малефичка, не побоявшаяся убить инквизитора, вспомнит ваши с нею нежные объятья и беседы, поддастся твоему очарованию и раскается?

Гейгер поморщился, как от боли, и как-то совершенно по-детски мотнул головой:

— Нет, я… Вдруг она эта сделала не с холодным расчетом, а спонтанно, от страха? Вдруг сама теперь сожалеет об этом? Вдруг она еще не зашла настолько далеко, чтобы было нечего терять и нельзя было вернуться?

— Ты знаешь, что в двух часах ходьбы от вашего лагеря есть поляна, на которой в ночь пропажи вашего приятеля Густава кто-то разделал и зажарил человека? — спросил Мартин, следя за выражением его лица, и в глазах бывшего поселенца мелькнуло явное замешательство.

— Что?.. — растерянно переспросил он. — В каком смысле?

— В том же, в каком обычно разделывают и зажаривают кабана на охоте.

— То есть…

— То есть, его убили, спустили кровь, разделали на ломти и поджарили над углями, Йенс. Помощник майстера Гессе выяснил, что тело после этого завернули в полотно и унесли в Предел. Ты знаешь, кроме Урсулы, еще хотя бы одного человека, который совершенно точно, доказанно, умеет ходить внутри Предела, оставаясь в живых, и способен провести за собою еще пару человек, несущих труп?

— Грегор Харт? — неуверенно предположил тот, и Мартин мягко, но настойчиво повторил:

— Я сказал «совершенно точно». Ты когда-нибудь видел, как он входит в Предел?

— Нет, — нехотя признал Гейгер, и он кивнул:

— А как входит в Предел Урсула?.. И еще кое-что. Вы были близки, по крайней мере, в какой-то степени, стало быть, ты знал, что в ночь исчезновения Густава у нее завершался первый день месячного кровотечения?

— Майстер Бекер, — нахмурился Гейгер раздраженно, — я все понимаю, но эта тема…

— Оставь это, — поморщился он, — не время играть в целомудрие. Знал?

— Знал, но какое это имеет значение?

— А о практиках женского колдовства, при которых именно такие дни считаются наилучшими для проявления природной силы колдуньи, ты слышал?

— Что?..

— А теперь напряги память и вспомни: сколько раз исчезновение одного из ваших приятелей совпадало с тем же самым? Мы, к примеру, насчитали четверых. Еще один под сомнением.

— Совпадение, — через силу отозвался паломник, и Мартин вздохнул:

— Не слишком ли много их вокруг одного человека? Положим, я поверю тебе, — продолжил он, не услышав ответа, — поверю в то, что ты не знал о ее темной стороне. Но если даже так — сам видишь, Йенс, она не жертва собственной силы и взбалмошности или страха, она вершит свои преступления осознанно и расчетливо. И ты полагаешь, что твое присутствие сможет повлиять на нее и чем-то помочь?

— Если все так, как вы говорите, я тем более должен быть с вами, — упрямо возразил Гейгер. — Я хочу, чтобы она сама сказала мне это. Я должен знать. Я должен видеть, как она это признает — сама. Я должен от нее услышать, что был просто игрушкой… или узнать, что это не так.

— И что будет? Если Урсула скажет, что она жуткая колдунья, что пробавляется кровавыми ритуалами, но тебя всегда ценила и любила — что будет? Ты переметнешься к ней?

— Я просто собственными глазами увижу и собственными ушами услышу, что так бывает, — глухо отозвался бывший поселенец. — И выступлю свидетелем на процессе… в любом случае. Если вы правы — как обвинитель. Если нет… Приложу все силы для смягчения приговора. Ведь если вы все же настигнете ее, и она не предпримет попытки напасть снова, и позволит себя задержать — признайте, это будет свидетельствовать о том, что прав все-таки я?

— Если так — на это хотя бы будут основания, — согласился Мартин. — Но в таком повороте я сильно сомневаюсь.

— Вы возьмете меня с собой?

— А с чего ты взял, что мы вообще полезем в эту мышеловку? Единственный умеющий выживать внутри — сейчас находится внутри.

— Не может быть, чтобы в Конгрегации не нашлось нужного expertus’а, — уверенно сказал Гейгер. — Не может быть, чтобы вы просто оставили все как есть. Я знаю, вы что-то придумаете. И когда это случится — прошу, возьмите с собою меня.

— В любом случае, я не могу решать это сам.

— Понимаю, — кивнул паломник. — Просто передайте вашим сослужителям то, что я сказал. Уверен, майстер Гессе меня поймет.

— Я передам, — коротко ответил Мартин и, не прощаясь, зашагал вглубь лагеря.

Лагерь сегодня казался пустынным — паломники попрятались по своим шалашам и домикам, как крысы во время дождя, и лишь несколько любопытных смельчаков по временам выглядывали наружу, тихой тенью скользили к соседям, дабы обсудить происходящее, или сидели на траве по двое-трое, шепчась и разглядывая оцепление. При приближении майстера инквизитора шептуны затихали, глядя на него настороженно и напряженно, и с облегчением вздыхали, когда служитель Конгрегации проходил мимо, не задержавшись для вопросов.

Грегор Харт пребывал в одиночестве. Домик, в котором он ютился вместе с несколькими паломниками, всеми силами пытался изобразить собою крепость — косая щелястая дверь была плотно закрыта, а окна завешены каким-то старым тряпьем; похоже, обитатели просто сидели в безмолвии и темноте, замерев в ожидании, пока уберется инквизитор…

Грегор сидел на старом, вытертом множеством штанов полене и явно пристально наблюдал за гостем с первой минуты его появления в лагере. Когда Мартин приблизился, он поднялся, поправив куртку, неловко провел ладонью по встрепавшимся волосам и нервно одернул рукав, сделав шаг навстречу.

— Как майстер Гессе? — спросил он, как и Гейгер, не дожидаясь вопросов. — Жив? Тут говорят, что Урсула оказалась малефичкой и напала на него… Это правда?

— Правда. Жив, — ответил Мартин и, помедлив, кивком указал в сторону, на границу лагеря. — Давай-ка отойдем. Я ad verbum[114] вижу уши твоих приятелей, прильнувшие к этой двери.

Несостоявшийся философ с готовностью кивнул, суетливо развернувшись на месте, и пошел вперед, через каждый шаг оборачиваясь, дабы убедиться, что майстер инквизитор идет следом. Трое солдат оцепления, повинуясь молчаливому мановению руки, отступили чуть назад и в стороны, освободив собеседникам место, и Мартин, оглядевшись, мысленно перекрестился, прежде чем спросить:

— А теперь без уверток и шуток, Грегор: ты умеешь ходить по Пределу. Так?

Тот побледнел, тут же пойдя красными пятнами, отступил на шаг назад, снова оправил и без того ровно сидящую куртку и шумно сглотнул, опустив взгляд. Мартин медленно выдохнул, лишь сейчас поняв, что задержал дыхание, ожидая ответа, и тихо сказал:

— Сегодня у меня нет ни желания, ни времени наблюдать за тем, как ты разыгрываешь дурачка, и мне нужен правдивый ответ. Этот ответ я, похоже, в твоем молчании и слышу. Итак, ответ «да».

— Да.

— Давно?

— С тех пор, как попытался впервые. Я рассказывал о том дне вам и майстеру Гессе.

— Ты обладаешь даром?

— Нет, я… — Грегор облизнул пересохшие губы, поднял взгляд и снова уронил себе под ноги. — Я просто чувствую, где можно идти. Я не знаю, как. Я не малефик и не expertus, больше я ничего не умею и никаких чудес не творю, я просто умею ходить там, в этом месте. Почему-то.

— Для простоты решим, что я тебе верю, — кивнул Мартин. — Тогда следующий вопрос: там, в Пределе, ты встречал Урсулу?

— Нет…

— Нет, но?.. — подстегнул он, когда Грегор запнулся, и тот, помявшись, едва слышно ответил:

— Но я видел однажды, как она выходит оттуда. Именно тогда я и решил сказать ей, что все придумал, что в Предел вошел случайно и на самом деле не умею ходить в нем.

— Почему?

— Потому что она говорила, что не умеет, а сама ходила, ясно же! — отрезал Грегор и, обернувшись на солдат, снова понизил голос: — Потому что она скрывала от всех, что умеет, и я решил — это неспроста. Я испугался.

— Чего?

— Не знаю. Но решил, что будет лучше не лезть на глаза.

— Как далеко ты прошел?

— Не особенно, — вздохнул Грегор, неловко разведя руками. — Я чувствовал, куда и как идти дальше, но уходить вглубь в одиночку побоялся. Кто знает, что там и кто там…

— Зачем ты пришел в Грайерц?

— Вы пойдете за ней в Предел, майстер Бекер? — не ответив, спросил Грегор и, снова подняв взгляд, уже не отвел его, глядя собеседнику в глаза. — Сейчас вы задали мне этот вопрос, чтобы понять, есть ли у вас проводник? Хотите, чтобы я вел вас мимо ловушек Предела?

— А ты повел бы?

— Да.

— Вот так просто? — поднял брови Мартин, не скрывая удивления. — Так сразу, без раздумий и вопросов? Не торгуясь, не хныча, не думая о собственной жизни, поведешь меня в лапы малефичке, которая невесть на что способна?

— Я все обдумал, когда узнал, что происходит, а спрашивать мне не о чем. У меня был один вопрос, и вы на него ответили: майстер Гессе жив.

— Отчего вдруг такое волнение о его здоровье?

— Я не врал, — тихо, но твердо ответил Грегор. — Я не назову его своим кумиром, но считаю, что ваш отец достойный человек и хороший инквизитор, очень нужный этому миру человек, который не должен умирать вот так. Желательно — вообще никак, причем как можно дольше.

— Кто тебе сказал?

— Так никто же не скрывает, — чуть смутившись, пробормотал Грегор растерянно. — Известно же, что сын Молота Ведьм тоже инквизитор, известно имя… Конгрегация же никогда не делала из этого тайны, так ведь? Не рассказывают всем подряд, но и не скрывают. Я читал в шпигеле… Он же был легальный, этот выпуск? Там правда?

— О, Господи, — вздохнул Мартин недовольно, и Грегор неловко кашлянул:

— Простите, если вы не любите, когда об этом говорят, майстер Бекер…

— Неважно, — перебил он нетерпеливо. — Так стало быть, если я попрошу — ты проведешь меня?

— Да, только…

— Только — что? — снова поторопил Мартин, и Грегор, решительно выдохнув, попросил:

— Дайте мне поговорить с отцом сперва. Клянусь на чем хотите и чьим угодно именем, я не сбегу. Просто отпустите меня в Грайерц, это недолго, потому что… потому что или мы решим всё быстро, или мне попросту не о чем с ним говорить. Вы сами сказали — там, в Пределе, малефичка, способная неизвестно на что, возможно — там смерть и ваша, и моя… Я пойду туда, пойду с готовностью и без принуждения, я хочу помочь. Но только дайте мне перед этой возможной гибелью поговорить с отцом. Прошу вас.