Тьма века сего

Глава 14

— Кровь… — повторил Курт, задумчиво массируя правое плечо и пытаясь пристроить под столом ноющую ногу так, чтобы старый перелом не навевал мыслей о пыточной камере. — Уверен?

— Заметил, что я не завтракаю?

— Что?..

— Я не завтракаю с вами. Не обедаю и лишь пару раз легко поужинал. Не заметил?

— Вы… на взводе? — неуверенно уточнил Мартин, и стриг кивнул:

— Так сложилось, что свойственного мне питания не случалось уже месяца за три до принятия решения о моей поездке в Грайерц, и за два дня до этой поездки я перестал принимать любую пищу вовсе. Посему, Гессе, поверь, если в соседнем городе на землю упадет капля крови — я это учую и сходу скажу, человеческая она или принадлежит животному. Так вот там — там пустили кровь человеку.

— А если дело внезапно перейдет в финальную фазу? — недовольно поинтересовался Курт. — Сам знаешь, как бывает: настраиваешься на затяжное расследование, готовишься неделями ворочать кипы скучных показаний, а дело вдруг нежданно-негаданно за час-другой оборачивается мощной дракой. И что тогда?

— Желаешь проверить, насколько я способен защитить себя и вас? — бледно улыбнулся стриг, и он отмахнулся:

— Не мне тебя учить, ты сам себя знаешь лучше; если уверен, что не свалишься в голодный обморок — можешь хоть ночные бдения присовокупить к своему посту. Итак, кровь. Человеческая. Много?

— Было — много.

— Было, — с нажимом повторил Мартин. — И куда она делась?

— Я не следователь. Хочу это напомнить. Посему все сказанное далее будет по большей части догадками… Судя по расположению и насыщенности следов, человек, которому эта кровь принадлежала, je suppose[79], был убит на чем-то вроде расстеленной под ним плотной ткани; возможно — поверх лапника, причем следы, каковые мне удалось ощутить — это лишь то, что не попало в какой-то сосуд, куда эту кровь пытались собрать.

— Стриги? — предположил Мартин с сомнением. — Или, быть может, кто-то из наших святых паломников, а то и все они — всего лишь обычные культисты, страстно мечтающие стать малефиками через какой-нибудь нелепый ритуал, о котором прочитали в какой-нибудь столь же бредовой книжонке.

— Стриги не годятся: эта кровь была вылита в костер. Судя по тому, что угли не выглядят склеившейся массой — вылили ее не разом, а плескали понемногу, дабы огонь не затух, и уже после этого костер еще долго горел. Либо того требовал гипотетический ритуал, либо это был лишь la bonne solution[80] избавиться от четверти ведра крови без следов.

— Итак, — повторил Курт, — мы имеем в гуще леса некое место, явнейшим образом расчищенное человеческими руками. На этом месте некто убил кого-то, выпустив из него всю кровь, однако ее не употребили в питье или пищу, а попросту вылили в огонь с пока неизвестными целями. Место убийства было чем-то застелено, однако убиваемый брыкался, либо же убийца…

— Убийцы, — поправил фон Вегерхоф уверенно, и он кивнул:

— Убийцы… были в этом деле профанами и не смогли удержать жертву точно над сосудом, посему были брызги, причем достаточно густые, чтобы просочиться через ткань и впитаться в дерн. И… никаких следов иного плана. Так?

— Exactement[81].

— Кровавый ритуал, но не магия крови…

— А вот в этом я не уверен, — тихо возразил стриг, и две пары глаз уставились на него недоуменно.

— Постойте-ка, — не слишком учтиво выговорил Мартин, — это как понимать? Ведь вы направились сюда с нами как expertus по этой категории малефиции, вы говорили, что тотчас же определите ее следы, если доведется на таковые напасть… И вы не уверены?

— Ты сказал, что следы были лишь материальными, — поддержал Курт, — лишь кровь, и все. Так имелись на этой клятой поляне какие-то, мать их, эманации, или нет?

— Нет, — невозмутимо качнул головой фон Вегерхоф, столь же сдержанно уточнив: — Когда там появился я. Что на той самой поляне творилось накануне — я не знаю… Господа дознаватели, позвольте я кое-что проясню: слова «магия крови» звучат очень красиво и таинственно, но несколько вводят в заблуждение, ибо создают ложное впечатление, будто это магия, основой коей является кровь.

— А это не так, — почти без вопросительных интонаций договорил Мартин, и стриг спросил, не ответив:

— Магия земли — что это?

— Сказки, — твердо отозвался инквизитор, и Курт с сомнением хмыкнул:

— Лет двадцать назад я был того же мнения, а вот теперь… Я бы не был так уверен.

— Ты подобное видел?

— Нет. Но видел многое другое.

— Господи Иисусе, это же был гипотетический вопрос, — с легким раздражением перебил фон Вегерхоф. — Сказки или нет — peu importe[82], ответьте на вопрос: что такое была бы «магия земли», если судить по известным вам её описаниям?

— Магия, управляющая землей… Я понял, к чему вы, — сам себя оборвал Мартин. — Магия крови не столько использует кровь как источник силы, сколько напротив — работает с кровью как с объектом приложения этой силы, и этот тип малефиции придает крови некие сверхобычные свойства только на время работы с нею, когда же работа окончена — никаких следов не остается, и почувствовать их невозможно.

— Oui. Разумеется, если б сие место служило своего рода жертвенником несколько лет кряду, оно пропиталось бы теми самыми эманациями так, что не заметить этого не смог бы и мальчишка-первогодок с особого курса. Однако в данном случае мы имеем нечто, случавшееся не столь давно и часто.

— «Не столь часто», — снова повторил за стригом Мартин. — Иными словами, вы убеждены, что эта кровь, это убийство — не единичный случай?

— Я не следователь, — напомнил фон Вегерхоф мягко. — Однако могу отличить землю, по коей потопталось несколько человек в течение часа-двух, и ту, что стиралась подошвами много раз.

— Александер, — столь же подчеркнуто незлобиво и вкрадчиво произнес Курт, придвинувшись к столу ближе и даже позабыв о ноющей боли в плече. — Ты будто в первый раз показания даешь… Довольно отмеривать информацию ломтями, выкладывай, что еще ты там нашел, увидел, угадал и учуял. О чем ты еще забыл сказать?

— Я как раз к этому подхожу, — кивнул стриг. — Есть еще кое-что. Угли костра, помимо запаха жженой крови, пахнут мясным жиром.

— Eia[83], — чуть слышно пробормотал Мартин в наступившей тишине. — Стало быть, вы хотите сказать…

— Если мысль о стригах со склонностью к ритуальности все еще тлела в твоем разуме, отринь ее. В нашей среде бывает всякое, но жарить человечину в глухом лесу еще никому в голову не приходило.

— Великолепно, — с чувством проговорил Курт. — У нас здесь неведомое нечто, пожирающее всё живое, и толпа недоумков, восторженно рвущихся в это неведомое. Но этого им мало, посему они начали ночами жрать друг друга. Я полагаю, никто не сомневается, что следы сей трапезы оставлены нашими благочестивыми постниками… Мартин? — нахмурился он, увидев, как тот неопределенно качнул головой, отведя взгляд в угол. — Если есть основания для сомнений, мне бы хотелось их услышать.

Стриг тихо кашлянул, и Курт уточнил, чуть сбавив тон:

— Пришло в голову что-то, чему прежде не придавал значения?

— Вроде того, — нехотя отозвался инквизитор. — Точней сказать, придал, но не то.

— Не томи.

— Йенс Гейгер, — тихо пояснил Мартин. — Сегодня я насел на него, и парень безо всяких попыток юлить выложил о себе все. Он из первых наборов поселенцев в Винланде.

— Eia, — повторил за ним Курт. — И отчего ж он тут, а не там? Не прижился?

— Во время его жития в поселении Гейгеру случилось стать партиципатом[84] дела о нападении виндиго, причем первой жертвой была его жена, а из свидетелей — лишь он сам. Обстоятельства появления твари, на мой взгляд, слишком уж подходили под описание превращения в неё человека: двое (он и жена), заблудились зимой в лесу и находились на грани голодной смерти, и вдруг… По версии Гейгера, явившееся невесть откуда существо сожрало его жену, а ему самому удалось убежать.

— И ты полагаешь…

— Он утверждает, — с нажимом произнес Мартин, — что расследование показало его невиновность. Что он находился под надзором долгое время, был не единожды допрошен приписанным к поселению инквизитором, а также — что пребывал по сути в заточении, когда произошло очередное убийство, и тем был оправдан; тот факт, что его отпустили на большую землю, добавляет веса его словам…

— Если они правдивы в остальном. И если он не бежал каким-либо образом. Александер, ты же член Совета, а подобные отчеты из Винланда явно не проходят по категории «мелкая записка, не стоящая внимания», и ты не мог об этом не знать и не слышать.

— Знал и слышал, — согласился стриг, с нажимом уточнив: — Но как тебе хорошо известно, большая часть моего времени была отнята не работой в архиве и не заседаниями в Совете, а агентурной службой. Посему подробностей не расскажу — я их не знаю.

— Я именно так и подумал, — не дав Курту возразить, сказал Мартин, — и сегодня, поговорив с Гейгером, я направился к фон Нойбауэру и затребовал одного из его парней, какового отправил в академию с соответствующим запросом. Если Гейгер сказал правду — в архиве должна храниться копия отчета, полностью соответствующая его словам; если же в его рассказе и отчете будут расхождения…

— И когда ты намеревался об этом рассказать?

— Когда боец фон Нойбауэра вернулся бы с ответом, — безучастно отозвался Мартин. — А до того — о чем было рассказывать?

— Узнаю семейные черты, — тихо хмыкнул стриг. — Впрочем, виндиго, сколь я помню, пожирает своих жертв сырыми и зачастую живыми, и никаких сведений о подобных кулинарных изысках в натуре этих существ не зафиксировано.

— Насколько мне известно — нет, — согласился Мартин со вздохом. — Если судить по имеющимся в архиве отчетам — ничего такого не было ни в рассказах местных, ни в каких-либо свидетельских показаниях. Мало того, согласно местным легендам виндиго, в отличие от обычного хищника, попробовавшего человечины, не начинает охотиться на людей поблизости от их жилищ, а напротив — со временем отдаляется от людских поселений, начинает жить в глухом лесу, как зверь, и вообще чем дальше, тем меньше становится похожим на человека даже внешне. А наш не прижившийся поселенец при всех его странностях все-таки выглядит вполне по-людски. Поэтому я сейчас и не стал тотчас же выдвигать версию «Йенс Гейгер»… Другие версии есть?

— Самая логичная: в среде наших славных паломников имеется шайка любителей жареного человеческого мяса, шайка наглая, но небольшая… Как я понимаю, вокруг этого костра топталось явно не три десятка человек?

— Maximum пятеро, — подумав, ответил фон Вегерхоф. — Или четверо. По крайней мере — минувшей ночью. Я не следопыт, а распознавать тонкости запахов различных подошв спустя несколько часов — с этим, скорее, к Максу, коего мы, hélas[85], под рукой не имеем.

— Что у нас с периодичностью исчезновений? — задумчиво проговорил Курт, и Мартин кивнул назад, на дверь в свою комнату:

— Могу поднять копии своих отчетов, но и на память скажу, что это я проверил первым делом. Нет четких периодов, как бы я ни считал — всех исчезнувших вместе или пропавших и сгинувших раздельно. Две недели, месяц, два месяца, три недели… Ни одного совпадения, ни одного четкого срока. Или происходящее не имеет ритуального подтекста, или не привязано к конкретным временным отрезкам, или эти отрезки неравномерны.

— Или расчеты нам сбивают те, кто и в самом деле заплутали в лесу и не сумели выбраться… Звери-то тут все еще бродят, хотя паломническое бытие и распугало самых близкоживущих. И к тому же мы не знаем точно, кто ушел в Предел, а кто нет, все наши деления на сгинувших и пропавших довольно условны и основаны исключительно на предположениях паломников, которые что-то слышали, о чем-то догадываются или что-то как-то истолковали. Id est, так как мы не знаем с точностью, кто из девшихся невесть куда был съеден — мы не знаем и периодичности этого действа.

— Ergo, не можем даже устроить засаду у места их сборищ.

— D'une manière générale[86], я мог бы уходить туда хоть каждую ночь, — заметил фон Вегерхоф без особенного воодушевления. — Не сказал бы, что еженощное пребывание на сырой холодной земле среди насекомых и гадюк есть предел моих желаний, но на какие только жертвы не пойдешь ради службы.

— Сколько времени занял путь до той поляны?

— Часа два с лишним, однако я бродил неспешно и бесцельно, если же потребуется — доберусь за неполный час, а не мешайся на пути заросли — потребовалось бы не более получаса.

— Однако же упорные засранцы, — буркнул Мартин. — Ведь не ленятся таскаться в такую даль всякий раз… Я полагаю, в предложении Александера есть смысл; в отличие от нас, он не застудит суставы, не свалится в горячке, не станет жертвой хищника, а то и самих тех, на кого эта засада будет устроена, он услышит и увидит их издалека, он сможет выкрутиться в случае внезапной стычки… И ему не так необходимо даже само место для сна, как нам.

— Какой ужасающий цинизм, — с показательной печальной укоризной вздохнул стриг. — Где, je vous le demande[87], христианское милосердие и любовь к ближнему?

— В глубине души Мартин тебе искренне соболезнует, — заверил Курт. — Уверен.

— Безмерно, — подтвердил тот, с демонстративной искренностью прижав ладонь к груди. — И так как вскоре стемнеет, надлежит решить вопрос, когда будет иметь смысл начать это несение поста? Есть ли хоть малейшее основание предполагать, что они (или кто-то из них) вернутся туда этой ночью?

— В теории — нет…

— …а на практике бывает всякое, — уже серьезно договорил фон Вегерхоф, с тоской бросив взгляд в окно. — И коли уж сия благая мысль пришла нам в голову сегодня, сегодня же и займемся ее воплощением, дабы после, случись что, не кусать локти.

— Быть может, не теряя времени, также и провести обыск жилищ и личных вещей наших паломников? — не слишком уверенно предположил Мартин, и Курт качнул головой:

— Не вижу смысла. Что мы найдем? Нож? Он есть у каждого, а у кого-то и не один. Орудие убийства явно хорошо, с песочком, вымыто. Если на чью-то одежду попала кровь — одежда уже выстирана, а то и сожжена, если крови много: судя по малочисленности неведомых мясоедов, далеко не вся их братия в курсе происходящего, а так как животной пищи они не принимают — показаться в лагере среди своих с пятнами крови на одежде было бы крайне неосмотрительно. Эти засранцы явно не только упорные, но и осторожные.

— Но Александер…

— Когда я сказал, что учую каплю крови, павшую наземь в соседнем городе, — мягко возразил стриг, — это была метафора.

— Это я понял, но…

— Нет смысла, — повторил Курт, не дав ему договорить. — Что ты предлагаешь — подсовывать Александеру на обнюхивание каждый ножик в надежде, что он уловит запах смытой более суток назад крови? Пустая трата времени… Разве что какой-нибудь окончательный безумец будет хранить под подушкой окровавленную веревку, но не похоже, что эти таинственные любители человечинки настолько безалаберны.

— Логика есть, — неохотно признал Мартин, с заметным раздражением поджав губы. — Но это бездействие меня убивает.

— Здесь я снова должен сказать что-то об узнаваемых семейных чертах, но не стану, — улыбнулся фон Вегерхоф, поднявшись, и потянулся, расправив плечи. — Привыкай, mon ami: в большинстве случаев ваша служба состоит именно из этого… Что ж, господа дознаватели, коль скоро мы постановили изгнать меня в ночь — покину, пожалуй, ваше несомненно приятное общество, предоставив вам предаваться унынию вдали от моих глаз.

— Постойте-ка, — несколько неучтиво схватив стрига за руку, оборвал его Мартин, — есть еще один вопрос. А кости? Кости, — повторил он, обведя взглядом примолкнувших собеседников. — Останки. Не съели же они все до последнего хрящика и не сожгли же целый скелет с остатками жил и мяса в лесу незаметно за одну ночь. Куда они дели обглоданное тело? Учитывая количество топтавшихся — покойный остался самое большее без половины ноги, и труп должен быть почти целый.

— Закопали? — предположил Курт, и Мартин скептически скривил губы:

— Брось, ты ведь даже сказал это сейчас самоочевидно pro forma. Просто представь, сколько это заняло бы времени, а ведь у них на всё про всё времени этого не так много: надо сперва дождаться, когда в лагере все уснут, потом успеть вместе с будущей жертвой добраться до места убийства, там это убийство совершить, спустить кровь, уничтожить ее, обрезать мясо, прожарить… положим даже, они любят слабой прожарки, тогда время можно уменьшить вдвое, но все же это не минута и не полчаса. Потом это надо прожевать, прибрать за собой, отмыть инструменты, возвратиться в лагерь и разойтись по постелям… На копание могил, не говоря уж об их сокрытии, попросту не остается времени.

— И где же кости? Есть идея, или свой вопрос ты задал именно как вопрос, а не как предварение версии?

— Как вопрос, — удрученно вздохнул Мартин и, заметив, что все еще сжимает запястье стрига, торопливо убрал ладонь. — Простите.

— Хорошая хватка, — демонстративно потирая руку, одобрил фон Вегерхоф с улыбкой и уже серьезно предположил: — Быть может, они и впрямь возвратятся этой ночью? В первую ночь они едят, тело прячут, а после возвращаются и зарывают его.

— Прятать вдалеке от места убийства нет смысла, — качнул головой Курт, — ведь они уверены, что о месте этом никому не известно; но будь оно спрятано поблизости — сдается мне, уж это-то ты бы учуял. Однако других вариантов, кроме как «отнести еще дальше в лес и там выбросить в овраг или поблизости от звериных троп», мне в голову не приходит.

— Стало быть, Александеру будет чем заняться во время его ночного бдения: стоит осмотреть местность вокруг поляны с костром. Если останки они уносили все в том же полотне, на котором происходила разделка — из него наверняка подтекало, и следы должны остаться. Ночью можно осмотреться рядом с поляной, а как рассветет и станет ясно, что никто не явится — продвинуться дальше.

— Ouais[88], скучно не будет, — вздохнул фон Вегерхоф. — Есть еще какие-то пожелания, господа дознаватели? Найти убийц, раскрыть суть Предела?

— О, не стоит беспокоиться, господин барон, это уж мы сами.

— Благодарствую, — низко поклонился тот и, оглядевшись вокруг, кивнул: — Eh bien, долго собираться мне ни к чему, посему прощаюсь.

— Нервничает, — заметил Мартин, когда стриг покинул дом матушки Лессар, и Курт кивнул:

— Слишком часто его сносит на фрошэссериш[89]… Что? — приподнял бровь он, заметив, как собеседник чуть заметно поморщился.

— Ты сказал, что из Винланда Гейгер мог «бежать каким-либо образом», — не ответив, заметил Мартин. — Что ты подразумевал? Не припомню, чтоб между Землями курсировали суда, подобно венецианским гондолам.

— Из нас двоих по Винланду expertus ты. Как полагаешь, что я мог подразумевать? Сколь мне ведомо, таинственное «белое племя»…

— «Племя беловолосых».

— Племя беловолосых на юго-западе, — продолжил Курт, кивнув, — так и не обнаружено за эти годы, если не считать «обнаружением» их регулярные набеги.

— Уже не настолько регулярные — с тех пор, как тевтонцы прочно обосновались; за последние два года не было вовсе ни одного. Однако да, обнаружить их пока не удалось.

— Не удалось обнаружить их самих, — перечислил Курт, — не удалось узнать, где и чем они живут, не удалось взять ни одного живым для допроса и не удалось выяснить, есть ли у них связь со Старой Землей, ибо не удалось убедиться в том, что тевтонская операция по изничтожению Виталийских братьев увенчалась полным успехом.

— Что значит «не удалось убедиться»? Мы это точно знаем!

— Под полным я разумею такую степень урона их флоту и казне, чтобы былые планы рейда к Винланду появлялись в головах этих парней теперь исключительно в блаженных снах…

— Балтийские пираты разбиты десять лет назад, — возразил Мартин твердо. — В Северном море, куда сбежали их жалкие остатки…

— …они объединились с местными пиратами.

— …вместе с коими и были уничтожены флотами Империи и Ордена. Уничтожены, — повторил Мартин с нажимом. — Полностью. Послушай, паранойя — хорошая штука, но не думаешь же ты, что она у тебя одного работает лучше, чем разведка Империи? Всё, их нет. И после смерти Каспара других идеологов того же размаха, способных собрать единомышленников и направить на что-то большее, чем нажива на месте, не появилось. Все раскрытые в Винланде агенты свидетельствуют о нескольких руководителях, ни один из которых не обладает и каплей того авторитета и веса. Я не хочу сказать, что опасаться некого и нечего, но сейчас некогда единая сила — разрозненные группы, каковые пытаются сотрудничать друг с другом с заметным трудом. Заполучить карту Винланда им когда-то не дали, и…

— И учитывая раскрытое количество их агентов — можно предположить, какое количество нераскрытых имело возможность составить или скопировать для них карту во всех красках. Возразишь?

— Нет, — вынужденно согласился Мартин. — Не возражу. Однако не могу не заметить, что даже если некая часть кораблей виталийских головорезов и была сохранена и не учтена нами, тевтонцами или имперскими разведчиками, даже если кто-то сумел их организовать для путешествия в Винланд — вряд ли это имеет вид регулярных рейсов.

— Так сказали задержанные агенты, это вывод тех, кто курирует колонизацию Винланда, или так думаешь ты?

— Все вместе. Точнее, — с неохотой поправился инквизитор, — так говорят кураторы и так думаю я. Ни один агент так и не смог сказать, есть ли у кого-либо в Европе возможность или хотя бы планы посещения Винланда. Все они агенты второго порядка.

Курт молча кивнул, и Мартин отозвался таким же бессловесным вздохом.

Агенты второго порядка, как их назвал Висконти, или «спящие» по определению Нессель и подтянутых к делу expertus’ов. Просто люди, в целом самые обычные, ничем не примечательные, кроме той самой готовности ехать или плыть за тридевять земель, проверенные не единожды перед отбором для отправки на освоение Винланда. Однажды кто-то из этих людей просыпался утром — и вспоминал, кто он и зачем сюда прибыл на самом деле. Вспоминал, как и почему оказался на пути вербовщиков. Вспоминал, каким целям должен служить…

Таких за шестнадцать лет колонизации нашлось трое, и «нашлось» было самым верным словом, ибо раскрыты они не были — все трое пришли с повинной сами. Все трое, вспомнив, кто они, и оценив собственное положение, пришли к выводу, что от добра добра не ищут, и мутные цели их предводителей, равно как и собственные идейные устремления прошлого, прельщают их куда меньше, чем уже устоявшаяся жизнь на новой земле. Да, там было не слишком уютно, и существовать приходилось по сути в военном лагере на военном положении, но с этими людьми вокруг их уже роднило куда больше, чем с прежними сообщниками. Да и немалый надел пусть даже такой земли и семья вносили свою лепту.

Один явился тотчас же после «пробуждения», в то же утро, в сопровождении насмерть перепуганной жены, цеплявшейся за его рукав, и просто вывалил всю пока еще бессистемную смесь воспоминаний как есть, подытожив исповедь словами «делайте со мной, что хотите». Еще один пережил первое время в одиночных размышлениях, прикидках всех «за» и «против», и лишь спустя месяц решился раскрыться, предположив, что вскоре с ним наверняка выйдут на связь люди более высокого порядка и что-то потребуют, ибо не для любования же иноземной природой он был заслан сюда вот так, спрятанный сам в себе, с наполовину погруженной в сон душой.

Третий, по его собственному признанию, принял решение делать вид, что ничего не случилось. Со дня «пробуждения» прошел месяц, второй, год, и ничего не менялось, и никто не являлся к нему с таинственными посланиями и указаниями, и он решил — пусть все идет, как идет. Быть может, решил он, внедрившие его люди уже забыли о нем или погибли, или случился какой-то переворот в управляющих сферах, и их свергли и отстранили от дел. Быть может, никто так и не придет, так к чему суетиться? Пробудившийся агент растил двух сыновей, старшему из коих вот-вот должно было исполниться четыре года, с упоением вгрызался в холодную каменистую землю и строил планы переместиться дальше на юго-запад с новой экспедицией, как только дети хоть немного встанут на ноги, вместе с женой осваивал искусство шить из пушнины сносную одежду, снискав на этом поприще славу золотых рук… И однажды в дверь постучали.

Сосед, весельчак и острослов, один из лучших следопытов и охотников поселения. Одинокий, но всегда благодушный и гостеприимный. Любимец всех, от молодых женщин до сорокалетних битых жизнью мужиков, своих ровесников. «Освойся пока и осмысли сам себя, а после я скажу, что ты должен делать»…

Когда тотчас же после его ухода агент рванул к инквизитору, приписанному к поселению, служитель Конгрегации едва сдержался, чтобы не отходить раскаявшегося грешника табуреткой. Разумеется, горе-шпиону и в голову не пришло выждать, отвлечь внимание, пробраться к конгрегатской резиденции тайком, и когда немедленно направленные в дом охотника тевтонцы выломали запертую дверь — того и след простыл.

Агент для себя не просил ничего, желая лишь получить обещание защитить семью, однако разбрасываться людьми в сложившейся ситуации было не с руки, да и прощенный враг, решил инквизитор, порой куда надежней облагодетельствованного друга, посему несостоявшийся агент был оставлен где есть, с обязательством являться для исповеди тотчас же, если его память выкинет новую шутку или если на связь попытается выйти кто-то еще.

Все трое, однако, так и продолжили жить как прежде; никаких новых кульбитов их разум более не совершал, никакие агенты более значимого порядка с ними не связывались, никто не пытался отомстить им за предательство, и что самое главное — никакой дельной информации они ни о себе, ни о сообщниках на Старой Земле сообщить не смогли. Все трое бормотали что-то маловнятное о мире без Инквизиции, свободе человеческого духа без Церкви, Империи и какого бы то ни было государства вовсе, о грядущем триумфе человеческой воли и славе древних богов, смущаясь под взглядами инквизитора и братьев-рыцарей, запинаясь и явно сами удивляясь тому, как когда-то могли верить во все сказанное настолько искренне, чтобы согласиться на столь дикое вмешательство в собственный разум. Как заметил, пересказывая суть отчетов, Висконти — жизнь на осадном положении либо быстро вылечивает анархистскую блажь, либо лишает разума вовсе, и слава Богу, что в случае этих троих имел место именно первый вариант.

Что сталось с бежавшим агентом первого порядка, куда он направился, в конкретное место или куда глаза глядят, что с ним сталось — осталось неизвестным. Тела не нашли ни поблизости от поселения, ни на землях местных племен (если только те говорили правду), живым его нигде достоверно не видели тоже, и лишь мальчишки, сыновья местного охотника, говорили, что, кажется, видели пришлого человека далеко-далеко, у заросших соснами скал, куда им заходить было запрещено, но они (честное слово, случайно!) все-таки зашли.

Если мальчишки ничего не напутали и ни в чем не приврали — двигался агент именно в сторону земель, на которых, согласно предположениям местных, обитали люди, не похожие на жителей Винланда. Отчасти, как не раз отмечал Висконти, им можно быть благодарными — именно на основе противостояния их нечастым, но всегда разорительным набегам и помощи местным племенам в этом деле удалось достаточно легко наладить относительный мир и хрупкое сотрудничество с обитателями земли, открытой спустя несколько лет после основания базового лагеря на Нойфундланде[90]. За время пребывания на соседствующей с островом земле братья-тевтонцы сталкивались с ними восемь раз в серьезных схватках и еще однажды — в мимолетной драке с, по-видимому, отрядом разведчиков. Взять живым никого из них ни разу не удалось, и все, что оставалось — строить предположения по телам и снаряжению убитых и рассказам местных.

Они приходили с юго-запада, где появились, по рассказам стариков, всего несколько поколений назад. Это были высокие крепкие люди или со светлыми волосами, но с чертами лиц винландских жителей, или не похожие на них вовсе — таких легко можно было встретить в северных районах Германии где-нибудь в порту. Вооружение тоже напоминало больше хорошо знакомые мечи и скандинавские секиры, чем палицы и легкие топорики местных племен, да и одеяния их, хоть и были сшиты явно по местным обычаям, имели заметные и тоже знакомые отличия в крое. А главное — местные в один голос твердили, что не известны ни им, ни ближайшим племенам те духи, чьи изображения были выточены на амулетах, и не знакомы знаки, что были вышиты на одеждах убитых.

«Мы знаем, что случилось с исландцами», — сообщил в одном из отчетов конгрегатский служитель более десяти лет назад, но это было слишком сильным заявлением. Да, теперь стало ясно, куда исчезли полторы сотни лет назад все прибрежные обитатели Исландии. Да, можно было предположить, что им стало мало Нойфундланда, и с острова они сместились на обнаружившийся рядом с ним континент. Но что стало с первым поселением, почему они ушли глубже на юго-запад, как им удалось выжить в окружении не слишком доброжелательных к чужакам племен, почему спустя столько поколений смешения все еще не исчезла, прямо скажем, не самая стойкая порода светловолосых людей, растворившись в подавляющей массе винландской крови… Все это так и осталось без ответа.

И к тому же, возник новый вопрос: грубо сделанные золотые амулеты, в немалых количествах найденные у убитых светловолосых — это редкость, отличительная особенность экипировки «идущих на смерть», или там, на юго-востоке, и вправду можно найти что-то, что сделает, наконец, по сути убыточную колонизацию неизведанной земли хотя бы самоокупаемым предприятием?..

Тевтонский emissarius, на чьих плечах лежала орденская часть освоения Винланда, уже стал не просто постоянным гостем в академии — в последние годы все чаще он входил в рабочую комнату Антонио Висконти почти запросто, и можно было слышать из-за двери, как они жарко обсуждают что-то, о чем-то спорят, препираются, и если склониться к створке и притихнуть, можно было услышать не приличествующие столь высоким особам выражения вроде «от барана слышу» или «и откуда я рожу тебе еще три корабля?»…

Корабли, правду сказать, находились. Не в тех количествах, о которых время от времени мечтал Висконти, однако рвущимся на новую неизведанную землю конгрегатам всегда было на чем туда попасть…

— Сколько раз подавал прошение? — спросил Курт и, когда Мартин непонимающе нахмурился, пояснил: — О назначении в Винланд. Сколько раз ты пытался и сколько раз Бруно тебе отказывал?

— Четыре, — нехотя отозвался тот.

— Зачем?

— Затем, что это интересно, — с явно сдерживаемым неудовольствием пояснил Мартин. — Затем, что необыкновенно. Затем, что для меня это как целый Предел-континент.

— Ах во-от оно что, — протянул Курт, кивнув с нарочитым пониманием. — Предел. Приключения, схватки, неведомые чудовища и чуждые земли. Оно и понятно, всякие там стриги да оборотни, да человеческие войны — привычные скучные пустяковины… Сюда — тоже сам напросился?

— Да не полезу я в Предел, — зло отрезал инквизитор. — Да, приключения. Да, стриги и оборотни — это скучно, когда один из них с детства учит тебя французским наречиям, а с другим ты все с того же детства бегаешь на тренировках. И ведьмы — скучно, потому что одна из них тебе штопала штанину, которую другая порвала в детской драке, а потом обе ставили тебе припарки на ссадины. Шпионы — скучно, потому что они твои родители, с малых лет отдавшие тебя на воспитание своим учителям-шпионам. Наследники престолов, могущественные организации, рулящие политикой половины цивилизованного мира — скучно. Все они — просто точно такие же друзья, родные или враги, как тысячи, десятки тысяч обывателей Европы, все эти тайные игры — байки моего детства. Ах нет, вспомнил, было нечто необыкновенное — год назад. Призрак на заброшенной мельнице в полузаброшенной деревне. К призракам я еще не привык, вынужден признать. Да, на родной земле еще может произойти много нового и интересного, только я-то вряд ли до этого доживу, а сейчас вся моя служба похожа на жизнь городского стража, следящего за карманниками.

— А тебе подавай ангела смерти на улицах? Помнишь, что говорили в академии об азарте?

— Это не азарт.

— Да в самом деле?

— Я хочу приложить силы туда, где этих сил не хватает, — с расстановкой выговорил Мартин. — Быть полезным там, где эта польза нужна. Да, я хочу, чтобы это и мне тоже было интересно, это что, настолько крамольно? И скажешь, что сам не начинал службу с той же мыслью?

— Не скажу. Ну и посмотри на меня сейчас.

— Смотрю. И знаешь, что я вижу? Человека, прожившего жизнь, какую хотел, получившего то, что хотел, и даже сверх того, человека, который погряз в службе по уши и доволен этим, а главное — чья служба принесла больше пользы, чем служба половины императорских шпионов и конгрегатских следователей, но отчего-то он противится тому, чтоб кто-то повторил его путь.

— Очень интересно ты видишь, должен заметить.

— Я не перечислил несчастья, ты хотел сказать? Неудачи, трагедии, срывы, потери? И что, дай тебе возможность все повторить сначала или самому выбрать свое будущее — ты прошел бы иной путь, от чего-то отказался бы, чего-то бы не повторил? Скажешь «да» — я скажу, что ты врешь. Потому что ты — такой. И вся наша клятая семейка такая, обе ее половины, с шилом в заднице вместо нормального человеческого стремления к счастью и покою. И знаешь что? В отличие от тебя, не считаю, что это — трагедия!

— Альта плохо на тебя влияет, — подчеркнуто сокрушенно вздохнул Курт. — Научила хамить и орать на отца… Не стыдно?

— Ни капли, — с вызовом огрызнулся Мартин, и он кивнул:

— Это хорошо. Но должен заметить, что Бруно на тебя влияет еще хуже… Хочешь скажу, что надо сделать, чтобы он подписал очередное прошение?

Мартин запнулся, скосившись на него с подозрением, и, помявшись, осторожно спросил:

— Что?

— Остепениться и остыть. Ты сам-то отпустил бы на чужую землю, в неизведанное, вот такую горячую голову, которую тебе, к тому же, еще и было б жалко из соображений личной привязанности?

Мартин отвел взгляд в сторону, не ответив, так же молча перевел взгляд на лежащую перед собой «логическую карту Луллия» и, наконец, спросил:

— Как полагаешь, «Костер в лесу» стоит соединить только с «Паломники» или с «Предел» тоже?