Третий сын: Ну здравствуй… Папа

Глава 18

Ни единого передыха не дают эти фрейлины — будто сговорились, честное слово. Только повернёшь голову, а перед глазами уже кружится пёстрое облачко коротких юбочек, шелестящее, будто ветром подхваченное. Вот же завели моду на какие-то безумные анимешные платья. Лёгкий аромат их духов висит в воздухе тонкой дымкой — смесь сладковатых цветочных нот и чего-то пряного, тёплого, как свежеиспечённые булочки. Пахнёт так аппетитно, что желудок предательски напоминает о себе, хотя сам же и знает, что речь вовсе не о еде. Вернее о пище, и даже не духовной.

Слышится где-то сбоку негромкое «хм-мм», будто специально сделанное, чтобы привлечь внимание. Фрейлина, та что помоложе, хотя уже, казалось бы, куда более, будто невзначай роняет на ковёр платочек — лёгкий, белоснежный, с вышитым краем. И вот уже склонилась, плавно, с ленивой грацией кошки, играющейся с добычей. Короткая юбочка вздрагивает, поднимается выше дозволенного придворным этикетом — наверняка. Ткань шуршит, словно подмигивает: мол, гляди, не стесняйся, всё тут правильно падает и вовремя. А посмотреть там всегда есть что. Кого попало во фрейлины не берут!

Умение уронить что-нибудь в нужный момент у них поставлено на уровень дипломатической работы. И ни у одной руки не дрожат, когда что-то поднимают — даже интересно, насколько тщательно это тренируют. И ведь знают же все, что весь фокус рассчитан не на гостя непонятно откуда, а на наследника — на того самого, которому, по идее, давно надо бы жениться да приняться штамповать отпрысков. Только вот судьба распорядилась так, что внимание переключилось на того, кто тут совсем не в списке важных сотни. Вернее, его внимание переключилось. А ведь так не планировалось изначально! Но кто его будет спрашивать.

Миры разные, но бесконечная агрессия женского пола в его сторону не прекращается нигде. Правда сами девушки, даже не подозревают что на кого-то нападают, а очень даже думают, что наоборот, завлекают. Но вот это вот залекательное и есть самая настоящая агрессия против высоких устремлений мужской части общества. Они быть может какую-нибудь партитуру написали, для виолончели с оркестром, но какое там, когда вокруг такое творится.

Про Светку мысли так и скачут — ну да, соседка с того мира, от которой по утрам пахнет спящим теплом и чаем в немытой кружке. Ни разу не императрица, но всё же конкуренцию внезапно бы составила этим придворным прелестницам — ну хотя бы по наглости. У фрейлин наглость воспитанная, филигранная, натренированная на поколениях традиций. У Светки — природная, обжигающая, как кипяток, случайно плеснувшийся на руку. Хорошо хоть приструнил уже, с горем пополам, и уже за здорово живёшь руку сломать не пытается. И ведь всё равно даже до неё слегка не дотягивают эти придворные перышки, хоть и стараются изо всех ментальных сил.

Провоцирующие мысли начинают носиться по голове, как мышь по кухне ночью — слышно, но поймать невозможно. И главное — за такие мысли здесь никто не бьёт по голове. Никто не грозит поучительными речами, не сокрушается тяжёлым материнским вздохом и не тычет носом в приличия. Оно и дома такого не случается. Наоборот, всячески провоцируют… А тут — полная, абсолютная безнаказанность. И вот что странно — эта свобода начинает действовать хуже любого вина.

Предложение «осеменить» двор — о, это прозвучало так официально, уже здесь во дворце сказано было, что аж смешок вырвался. Сам-то мысленно примерно так и выражался, но когда это вслух сказали… Откуда вообще берутся такие формулировки? Да ещё и таким тоном. Да и вообще из уст самой императрицы… Но стоит вспомнить эти взгляды, играющие огоньками, эти случайно падающие вещички, эти колышущиеся юбочки, и понимаешь — идея перестаёт казаться такой уж варварской. Виды-то открываются просто завлекательные, специально подобранные, словно дизайнер по провокациям трудился.

А дома… ох, дома… Там ведь всё совсем наоборот устроено. Там положат рядом с невестой, хоть стены трещи от реакции, и объяснять никому не интересно, что организм — отдельная сущность, способная объявить забастовку даже перед невероятной красотой. И ладно бы если бы забастовку… М-да. Живёшь, значит, честно, никого не трогаешь, а тебя — раз, и в постель. С полностью обнажённой твоей невестой… Ад и Израиль, как говорится. Ведь она девушка очень красивая, хорошо хоть ей уже не одна сотня лет и она и не такое видела, так что входит, можно сказать, в положение. И попробуй объясни тем, кто не в курсе. Да что там это, даже те, кто в курсе не всегда воспринимают серьёзность моей ситуэйшен и так и норовят поцеловаться.

А здесь… здесь ничего такого нет. Словно обычный человек. Хочешь заняться пикапом… так никто не запрещает. Никакого насилия, никакой обязаловки, никакой моральной и не только дубины над головой. И всё равно — это издевательство какое-то. То ли небеса шутят, то ли сама судьба решила устроить тест на прочность нервной системы. А организм так и шепчет, да чё ты ломаешься, вот было время со Светкой, здешней императрицей Российской попу не морщил, а действовал. Может, а ну его предстоящие неприятности в родном мире. Ведь если не рассказывать и концы в воду с путешествиями сюда, то можно ведь сделать вид что и не было тут ничего такого, а? В общем, слаб я оказался, слаб.

Вот уж где поистине разверзлись хляби небесные, пролившись на грешную землю не дождём, а потоками надушенного шёлка, бархата и драгоценностей. Стоит лишь на мгновение прикрыть глаза, как слух тут же выхватывает из гула бальной залы характерные звуки: шорох накрахмаленных подъюбников, напоминающий шелест сухой листвы, ритмичное постукивание вееров — этот особый, тайный язык придворных интриг, — и лёгкое, едва слышное позвякивание бриллиантовых подвесок, дрожащих на обнажённых ключицах. А запахи! О, эта дикая смесь французских духов, пудры, горячего воска от сотен свечей и тонкого, едва уловимого аромата женского возбуждения, витающего в воздухе, словно перед грозой.

И спросите вы, пожалуй, отчего такое пристальное, почти хищное внимание фрейлин непонятно к кому, появившемуся во дворце рука об руку с внезапно вернувшейся Императрицей Российской? Почему сотни подведённых глаз, следят за каждым движением, словно стая кошек за единственной мышью, рискнувшей пробежать по паркету?

А всё просто, ларчик открывается без скрипа.

Представили двору «сродным братом» с Александром. Звучит солидно, весомо, с налётом тайны. А напомним для тех, кто вдруг запамятовал или потерял нить событий в вихре дворцовых сплетен: Александр — сын, родная кровь, плоть от плоти, пусть и выглядит он старше, монументальнее, если угодно. Разные вселенные, временные петли, игры мироздания и всё такое прочее — не раз уже говорено, язык смозолен объяснять. Но суть-то от этого не меняется, как ни крути калейдоскоп реальностей.

А это значит? Правильно. Между нами определённо, железобетонно есть родство. И любые генетические экспертизы, будь они проведены хоть придворными лекарями, хоть заморскими светилами науки, это покажут и подтвердят с печатями и вензелями. Кровь — не водица, её, родимую, не скроешь и не разбавишь.

Вот и выходит презабавный пасьянс. В «чопорном», застёгнутом на все пуговицы придворном обществе Российской Империи вдруг появилась шикарная, сверкающая всеми гранями альтернатива. Шанс, который выпадает раз в столетие, а то и реже. Возможность заполучить мага в собственный род. Причём — заметьте тонкость момента! — без прямого, обязывающего и смертельно опасного родства с императорской фамилией, в отличие от того же Александра.

С Александром ведь как? Свяжешься — и тут же окажешься под прицелом сотен недоброжелателей, впутаешься в политику, станешь мишенью для ядов, кинжалов и злобных эпиграмм. Хотя даже и это не особо останавливало. А здесь? Здесь открывается перспектива сформировать не просто свой род, укрепить его, а сделать истинно магическим. Влить, так сказать, свежую, бурлящую силу в дряхлеющие вены дворянских фамилий.

При этом каждая светлая головка, увенчанная диадемой, прекрасно понимает расклад: прав на престол этот «сродный брат» не имеет, на корону не претендует, а значит, и шансов уцелеть, если вдруг грянет какая замятня или смута, становится неимоверно, просто фантастически больше. А так, спокойнее, сытнее, безопаснее.

Потому и была объявлена эта грандиозная, безмолвная охота. Сафари в кринолинах. Фрейлины, эти прелестные создания с ангельскими личиками и хваткой бультерьеров, ринулись в атаку на «меня любимого» сразу, без раскачки и предупредительных выстрелов. Стоит только отойти к колонне, как рядом тут же возникает случайная красавица, обдавая жаром разгорячённого тела и ароматом туберозы. Невзначай касается локтя, заглядывает в глаза с томной поволокой, и в этом взгляде читается не столько страсть, сколько холодный расчет селекционера.

Слухи же, как им и положено, распространяются со скоростью лесного пожара в сухую погоду. Обрастают подробностями, одна другой невероятнее, а вместе с ними растёт и интерес к фигуре, скромно стоящей в тени трона. И интерес этот, надо признать, весьма специфического, прикладного плана.

Им не нужны стихи и вздохи под луной. Им нужно завести наследника. Или наследницу. Главное — обладающую теми самыми магическими способностями, которые, как уже всем доподлинно известно, передаются по наследству. Чувствуешь себя племенным жеребцом на элитной выставке, чью родословную изучают под лупой, оценивая стать, зубы и, главное, потенциал потомства. И, честно говоря, от этого внимания, от этих бархатных прикосновений и многозначительных улыбок, становится даже как-то… жарко.

Пожалуй, стоило ожидать, что душная, пропитанная фальшью и воском атмосфера бальной залы довольно скоро станет невыносимой. Спасительная прохлада Зимнего сада манила обещанием тишины, но, как выяснилось секундой позже, тишина во дворце — товар дефицитный, раскупленный ещё до начала торжества.

Стоило лишь шагнуть в полумрак, насыщенный ароматом влажной земли и цветущих олеандров, как путь к отступлению оказался отрезан. Щелчок замка на массивных стеклянных дверях прозвучал подобно выстрелу стартового пистолета.

Обернуться пришлось на звук шуршащего атласа. Перед взором предстала княжна Белосельская — дама статная, с формами, способными свести с ума кавалергардский полк в полном составе, и с глазами, в которых сейчас плескалась решимость такой силы, что ею можно было бы плавить сталь.

— Не трудитесь искать выход, Иван Вячеславович, — промурлыкала она, надвигаясь неотвратимо, словно ледокол на зазевавшуюся шлюпку. — Здесь нас никто не услышит. И не побеспокоит.

В её голосе не слышалось и намёка на светскую беседу о погоде. Это был тон деловых переговоров, где ставки превыше жизни. И ведь правда, ситуация патовая. Магов в этом мире — кот наплакал. Императрица — фигура священная и неприкосновенная. Александр — сын, но он сродни наследному принцу, к нему на кривой козе не подъедешь, там охрана, протокол, да и сам он парень непростой.

Остаётся кто? Правильно. «Сродный брат». Единственный, уникальный, безальтернативный источник драгоценного генома. Ходячий пропуск в высшую лигу для любого угасающего рода.

— Вы ведь понимаете, — княжна подошла вплотную, нарушая все мыслимые и немыслимые границы приличий, установленные этикетом. Её горячие ладони, затянутые в тончайшую лайку, по-хозяйски легли на грудь, медленно скользя вверх, к шее. — Другого шанса у нас может непоявиться. И у меня уж точнонет. Александр недосягаем. А вы… вы здесь. И вы мужчина.

И что самое удивительно, что слова её на удивление точны. От неё же пахло мускусом и чем-то горьковато-сладким, дурманящим. В полумраке сада белизна её высокой груди, едва сдерживаемой корсетом, казалась почти светящейся. И в этом декольте, кажется, можно было утонуть вместе со всеми принципами морали. А учитывая местную моду на короткие юбки, то и красивейшие ножки спокойствия не добавляли.

Спина ощутила холод мраморной колонны. Отступать некуда, да и, честно говоря, инстинкт самосохранения сейчас боролся с совершенно иным, древним инстинктом.

— Мы не будем тратить время на реверансы, — выдохнула она прямо в губы, обдавая жаром. — Роду нужна магия. Мне нужен ребёнок. Одаренный ребёнок. И ради этого, поверьте, я готова забыть, что я княжна, а вы… неизвестно кто.

Её колено уверенно, даже нагло вклинилось между ног, прижимая к стене ещё сильнее, лишая возможности маневра. Руки княжны уже не просто гладили — они требовательно сжимали плечи, а пальцы одной руки дерзко скользнули ниже, к поясу, недвусмысленно давая понять: разговоры закончились.

— Здесь и сейчас, — шепот перешёл в хриплый приказ. — Пока играет мазурка. Никто не осудит победителей. А если и осудят… плевать. Магия стоит любой репутации.

В её глазах читалось то самое безумие, которое толкает людей на преступления и подвиги. Черта, отделяющая пристойность от греха, была не просто переступлена — она была стерта ластиком абсолютной необходимости. Для неё в этот момент не существовало ни Бога, ни Царя, только цель — заполучить семя мага. Любой ценой. Даже ценой собственной чести прямо здесь, на кадке с пальмой, если потребуется.

Губы её, влажные и жадные, накрыли рот поцелуем, в котором не было нежности, но была всепоглощающая страсть и железный расчет. Сопротивляться? При такой-то напористости и таких аргументах, прижатых к телу? Смешно. Да и зачем, когда сама судьба в лице роскошной брюнетки буквально требует взять своё?

Шелест дорогого шёлка, опадающего вниз, прозвучал в гулкой тишине оранжереи подобно вздоху облегчения, или, быть может, так звучит знамя, брошенное к ногам победителя. Только вот кто здесь победитель, а кто — трофей, вопрос, достойный философского диспута. Впрочем, для диспутов времени не осталось вовсе.

Княжна опустилась на колени плавно, с грацией пантеры, готовящейся к прыжку, и в этом движении не было ни капли унижения — лишь холодный расчёт и фанатичная решимость старателя, нашедшего, наконец, свою золотую жилу. Тонкие пальцы, унизанные кольцами, с пугающей ловкостью расправились с «молнией» брюк — резкий звук, «вжик», разрезал воздух, словно росчерк пера под контрактом о слиянии корпораций. В современном мире, пережившем нашествие тварей, такие контракты скрепляются не чернилами.

Сопротивляться? Пытаться воззвать к благоразумию? Пустое. Взгляд упёрся в макушку с идеально уложенной причёской, которая сейчас безжалостно разрушалась ради великой цели. Ощущение влажного, обжигающего тепла накрыло мгновенно, выбивая из лёгких остатки воздуха и здравого смысла.

В голове, где-то на периферии угасающего сознания, мелькнула усталая, пропитанная иронией мысль: «Ну что же, Ваше Величество, довольны? Партия разыграна точно по нотам». Ведь именно этого и хотела Императрица. Чтобы род множился, чтобы магия, эта драгоценная валюта нового мира, текла рекой, а не сочилась жалким ручейком. И вот, пожалуйста — процесс, как говорится, пошёл. Даже почти без моего участия.

Она действовала не просто со страстью, а с каким-то религиозным исступлением, словно совершала древний обряд жертвоприношения, где алтарём служило мужское естество, а наградой должно стать будущее могущество её фамилии. Её губы, руки, само дыхание — всё слилось в единый ритм, в неистовый танец, сметающий последние барьеры. Это было служение. Истовое, жадное служение источнику силы.

Запах её духов — терпкий, смешанный с ароматом разгорячённой кожи — забивал ноздри, кружил голову похлеще выдержанного коньяка. Руки сами собой легли на её плечи, пальцы запутались в густых волосах, уже не пытаясь оттолкнуть, а, напротив, направляя, задавая темп этому безумному марафону.

Логика отключилась. Остались лишь инстинкты и понимание: эта женщина пойдёт до конца. Она выпьет до дна, заберет всё, что сможет унести в своём чреве, и будет считать это величайшей победой в жизни. И, чёрт возьми, в её старании, в этой готовности сделать абсолютно всё, лишь бы угодить, лишь бы привязать, было нечто настолько первобытное и возбуждающее, что оставалось только закрыть глаза и позволить волне удовольствия накрыть с головой.

В конце концов, если миру нужны новые маги, кто мы такие, чтобы отказывать даме в её посильном вкладе в демографию?

Впрочем, роль пассивного идола, которому возносят хвалы, княжну Белосельскую явно не устраивала. Прелюдия, по её мнению, затянулась, а цель — та самая, священная, ради которой рисковали репутацией и трещали по швам корсеты, — требовала более весомых аргументов. И более глубокого, так сказать, погружения в процесс.

Влажные, жадные губы на мгновение оторвались, давая передышку, но лишь затем, чтобы смениться требовательным толчком в грудь. Пришлось подчиниться этому напору, откидываясь на прохладную спинку кованой скамьи, удачно подвернувшейся под руку. А дальше… дальше вихрь событий закрутился с такой скоростью, что только успевай ловить ощущения.

Шуршащая пена коротеньких юбок взлетела вверх, обнажая и так-то слабо прикрытые стройные ноги и то самое, ради чего, собственно, мужчины и совершают большинство глупостей в этом мире. Княжна не ждала приглашения. Она действовала с целеустремленностью хищницы и грацией опытной наездницы, решившей объездить самого строптивого жеребца в конюшне. Одно плавное, но решительное движение — и мир сузился до одной-единственной точки, до горячей, тесной и невероятно манящей бездны, принявшей в себя с жадностью, от которой перехватило дыхание.

— Мой… — выдохнула она, и в этом шепоте смешалось всё: торжество победительницы, звериная похоть и холодный расчёт хранительницы генофонда.

Двигалась она так, словно от этого зависело вращение Земли. Вверх-вниз, с амплитудой, достойной поршневого двигателя гоночного болида. Ногти впивались в плечи, оставляя, наверняка, багровые отметины, которые потом придётся объяснять — или гордо носить как ордена. Но сейчас было плевать.

Разум окончательно покинул чат, уступив место чистой физиологии. Ощущения накатывали волнами — тугими, горячими, смывающими остатки цивилизованности. В этом влажном полумраке, среди пальм и запаха чернозёма, происходило нечто древнее, чем сама Империя. Создание новой жизни? О да. Но выглядело и чувствовалось это как сладостная битва.

Она что-то шептала — бессвязное, горячечное, требуя отдать всё до последней капли, вжимаясь всем телом, стремясь стать единым целым, раствориться, впитать. И сопротивляться этому напору было выше человеческих сил. Да и нечеловеческих тоже.

Финал подкрался внезапно, как лавина в горах. Напряжение, копившееся в каждой мышце, сжалось в тугую пружину, готовую лопнуть. Княжна, почувствовав этот момент с интуицией ведьмы, ускорила темп, переходя на какой-то совсем уж запредельный ритм.

— Давай! Сейчас! — её голос сорвался на крик, полный не столько наслаждения, сколько требования.

И пружина лопнула. Мир взорвался вспышкой ослепительного света где-то за закрытыми веками. Тело выгнулось дугой, отвечая на призыв, выплёскивая в эту жадную, ненасытную утробу всё, что накопилось, всё, чего так жаждал этот мир, истосковавшийся по магии. С губ сорвался хриплый стон, потонувший в её пронзительном, торжествующем вскрике, эхом отразившемся от стеклянного купола оранжереи. Она содрогалась в руках, стараясь удержать в себе драгоценный дар, выжимая досуха, до звона в ушах и цветных кругов перед глазами.

Свершилось. Долг перед отечеством и конкретно взятым родом Белосельских был исполнен с максимальным усердием. М-да. Ну что тут скажешь…

Княжна Белосельская, надо отдать ей должное, восстановила душевное равновесие быстрее, чем сбитое дыхание. С грацией сытой кошки она одним плавным движением оправила юбки, поправила прическу — ни волоска не выбилось! — и, бросив на меня прощальный взгляд, полный хозяйского удовлетворения, выпорхнула из этой обители разврата. Только каблучки процокали по плитке, удаляясь в сторону бальной залы, где, вероятно, уже готовилась легенда о «внезапном головокружении от духоты».

А я остался. Кряхтя, словно столетний старик — хотя, по сути, в душе-то он и есть, если учитывать первую жизнь, хотя с ней и имеются сомнения, — поднялся со скамьи, чувствуя, как ноют мышцы и спина. Кованая мебель, знаете ли, не располагает к акробатическим этюдам. Трясущимися руками принялся застёгивать рубашку, стараясь придать себе вид человека, который просто зашёл полюбоваться на редкие виды папоротников, а не только что занимался активным улучшением демографии.

И ровно в тот момент, когда последняя пуговицу вошла в петлю, за спиной деликатно, но отчётливо кашлянули.

Я резко обернулся, чувствуя, как лицо предательски заливает краска. Ну, здравствуй, стыд, давно не виделись. В полутени пальмы стоял представительный мужчина, явно перешагнувший сорокалетний рубеж. Дорогой фрак, осанка военного или очень крупного чиновника, и взгляд… спокойный такой, оценивающий. Будто он не любовную сцену наблюдал, а приценивался к породистому скакуну на ярмарке.

— Извините, что смутил вас, — произнёс он бархатным баритоном, подходя ближе. — Но поверьте на слово, не имел такого намерения подглядывать. Просто ждал… подходящего момента.

— Момента? — хмыкнул я, поправляя ремень.

— Именно. Время нынче дорого, сами понимаете, — он развел руками, ничуть не смущаясь пикантности ситуации. — У меня к вам просьба куда более приземлённого характера. Понимаете… у меня дочери. Три.

Произнеся это, он замолчал, глядя на меня с такой надеждой, с какой верующие смотрят на мироточащую икону.

— Хм, — опешил от такого подката, окончательно перестав понимать границы морали в этом мире. — Вы, так полагаю, хотите, чтобы проделал с ними примерно то же, что и сейчас… кхм… сделал?

Мужчина даже глазом не моргнул. Напротив, на его лице появилась лёгкая, почти отеческая улыбка.

— Ну, я бы не стал так вас ограничивать, — мягко возразил он, доставая из кармана визитницу. — Там уже как ваша фантазия вам подскажет. Мы люди современные, всё понимаем. Главное — результат. Вот моя визитка.

Он протянул мне плотный прямоугольник с золотым тиснением.

— Если надумаете — а я очень надеюсь, что надумаете, — милости просим ко мне в дом в столице. Приём окажем самый радушный.

— М-да, — подумал, машинально принимая картонку и вчитываясь в фамилию, от которой веяло древностью и большими деньгами.

«Похоже, работы тут будет непочатый край. Стахановские темпы, не иначе. Чувствую, сотрусь я с таким графиком до основания.»

Незнакомец, увидев, что контакт налажен, учтиво кивнул и, развернувшись, неспешно направился на выход, оставив меня наедине с запахом озона и осознанием своей новой роли — главного осеменителя Российской Империи.

— Всенепременно загляну! — бросил ему в широкую спину, пряча визитку во внутренний карман. И, кажется, даже не соврал.