Тень

Глава 8

Глава восьмая.

Интоксикация.

Июнь 1994 года.

Миронычевский район Города.

Недалеко от здания Городского сельского районного суда.

Судя по остекленевшим глазам Саши, произошло что-то чрезвычайное — мой «представитель по доверенности», как будто закуклился внутри себя. Пришлось хватать его за руку и укладывать в машину, на диван заднего сидения — вполне возможно, что мой представитель натворил нечто ужасное, его уже разыскивают, и нам не удастся незаметно выбраться из узеньких проездов бывшей «промки», где из старых цехов неумело лепили нечто офисное.

Пришел в себя Саша внезапно. Только что я глядел в зеркало заднего вида, пытаясь рассмотреть погоню, а несколько мгновений спустя в зеркале замаячило круглое лицо моего пассажира. Я даже ойкнуть не успел, как Яблоков заговорил, отвечая на мои вопросы, как будто не прошло двадцати минут с того момента, когда я озвучил свои вопросы:

— С судом все нормально. Вынесли решение, в окончательной форме забрать можно будет через семь дней.

— Здорово. — я подмигнул отражению собеседника в зеркале: — Ты большой молодец, очень меня выручил. Тебя куда отвезти?

— У тебя денег нет? А то у меня продукты кончаются. — поделился своей бедой мой специалист.

— Денег нет, только завтра будут. Если хочешь — подъезжай после пяти вечера на площадь Раскрепощенного труда, там пересечемся. Ты где себе руку то разбил?

— Там это…- глаза Саши вновь остекленели на мгновение, но он собрался и заговорил: — Там, сразу после заседания, мужик один, тот, что расписной весь, сказал, что теперь можно дома и продать, раз ты подсуетился и все документы им оформил, а Михалыча можно больше не бояться… Кстати, что за Михалыч?

Я справился с навалившимся приступом ярости и сумел заставить себя не ударить, в сердцах, по педали тормоза, а аккуратно припарковаться у обочины. Произошло то, чего я опасался больше всего. Как говорится, «Мавр сделал свое дело, мавр может быть свободен. Я изначально не собирался водить в суд всю эту разномастную, крикливую и скандальную толпу наследников, которые, в простоте своей, могли ляпнуть что-то, от чего я мог долго отмываться и не отмыться до конца, но человек предполагает, а судья потребовал, чтобы все заявители появились в судебном заседании. С этой ситуацией я справился, никто из 'наследников» ничего в судебном заседании не ляпнул. Но пришла другая беда — бывший уголовник решил меня «кинуть», и, памятуя поговорку, что батьку скопом бить сподручнее, решил организовать на это дело всех наследников.

— И что дальше произошло? — холодея сердцем, поинтересовался я.

— Ну, там еще один, белесенький такой, поддержал этого, расписного…- Яблоков просто бесил меня, выдавливая из себя слова, в час по чайной ложке, как будто он тщательно обдумывал каждый издаваемый звук: — А я сказал, что не стоит такие вещи возле дверей кабинета судьи обсуждать…

Саша опять замолчал, как будто с трудом восстанавливал в голове цепь недавних событий, но все-же продолжил: — Я их вывел за угол здания, сказал. что так не делается. Что ты им денег за дома отдал авансом, но расписной заржал, сказал. что, мол, они тебе все прощают, а я не выдержал и ударил его… несколько раз. И белесенького этого тоже… несколько раз. А потом я испугался, что я их там всех поубиваю и ушел, а они мне что-то кричали вслед…

— Ну ты хоть никого не убил, надеюсь?

— Нет конечно… кажется нет. — Саша опять ушел в себя, так сказать, закачался «на волнах памяти», а я крепко задумался.

То, что господа наследники попытаются в последний момент меня «кинуть» я допускал с самого начала, поэтому обставлял договора с ними по максимуму, вписывая условия, затрудняющими покидание крысами корабля. Тут и эквивалент к курсу доллара, и залог домов в качестве исполнения обязательства, вот только российское законодательство сейчас только в начале своего становления, устойчивой судебной практики нет, одновременно действуют законы, как целиком списанные с западных первоисточников, так и «Основы законодательства Союза ССР», да и вообще, глупо бегать по судам с этими бумажками. Эпидемия, поразившая население бывшего СССР, выразившееся в том, что вполне благополучные обыватели теперь не считают зазорным обмануть ближнего своего, наплевав на все договоренности, породила, не менее популярную, тенденцию, что любое отступление от выполнение договоренностей должно повлечь немедленную «ответку» недобросовестному контрагенту, зачастую с летальным, для последнего, исходом. В противном случае за тобой закрепится репутация «лоха», которого «не кинуть» станет просто неприлично. И если я сегодня — завтра не решу вопрос с «расписным» и «белесеньким», то в ближайшее время к ним присоединяться все наследники, даже те, кто сегодня даже не помышлял «кинуть» своего благодетеля, то есть меня, любимого.

И если личность «расписного» у меня сомнения не вызывала — кроме некоего Прохоров Михаила Ильича, никто под это описание не подходил, то с «белесеньким» надо было разбираться, так как под описание Саши подходили двое наследников.

Вечер того же дня. Общежитие завода «Знамя борьбы».

Машину я припарковал за углом общежития, на всякий случай свинтил с нее государственные регистрационные номера.

— Пошли господа, окропим снежок красненьким. — я бросил взгляд на лицо Саши Яблокова, чье отражение белело в зеркале заднего вида.

— Сплюнь и постучи по дереву. — пихнул меня в плечо Виктор Брагин, единственный из присутствующих в этой машине, кто был причастен к местной милиции, да и к милиции вообще. Попытку постучать по его, коротко стриженной голове, оперативник, ухмыляясь, пресек, после чего мы втроем натянули на головы шерстяные шапки с дырками для рта и глаз и решительно двинулись в сторону высокого крыльца.

В дверях кто-то шагнул нам навстречу, ойкнул и шагнул назад — шапочки с дырками, благодаря телевиденью, в последний год стало чрезвычайно популярными. Под плотной вязанной тканью могли скрывать свою личность, как бойцы СОБРа, так и коллеги киллера Леона, одноименный фильм о котором должен был выйти на экраны в этом году, поэтому мирное население предпочитало шарахаться и от тех, и от других.

Проходя мимо «скворечника» вахтера, Брагин небрежно махнул красной «коркой», но вахтер сделал вид, что увлечен разгадкой «судоку» и в упор не видит трех посторонних мужиков с масками на лицах.

Поднявшись на третий этаж, Виктор рванул дверь нужной комнаты, и я шагнул в душное помещение.

За столом сидело трое в компании бутылки — «чебурашки», на треть наполненной «мутным» содержимым самого подозрительного вида. Во всяком случае, в трезвом уме, я бы это пить не стал, ну а в пьяном — не знаю.

Я, сбив по дороге стул, ринулся к окну, у которого, прижавшись костлявой спиной к ребристой батарее, сидел коварный Миша Прохоров, который, при моем приближении, попытался вскочить, но ударился о столешницу и стек обратно на ободранный стул.

Два его собутыльника, таких же расписных «товарища», что и мой визави, подались в стороны, в глазах их плескалось ужас и облегчение. «Сегодня ты, а я только завтра». Люди в масках, в последнее время, приобрели зловещую репутацию. В определенных кругах ходили нехорошие, слухи, что в коридорах РУОПа можно постоять и двое суток, упершись лбом в стену, да еще и потерять здоровье при попытке незаметно сменить позу, а зачастую братву после допроса выносили из кабинетов на руках.

Прохоров практически не сопротивлялся, когда я защелкивал за его спиной наручники, только бормотал «А чё я сделал?».

— Где его вещи? — рявкнул я и трое обитателей комнаты наперебой начали подсказывать, где что лежит. Так как наручники снимать я не собирался, то натянул на плечи Прохорова растянутый свитер «хенд мейд», сунул в карман куртки хозяина комнаты вязаную шапку-пид…у, а на лицо накинул куртку –ветровку, завязав рукава вокруг головы, чтобы не смотрел по сторонам. Пластиковые сандалии, в которые был обут Прохоров я отверг, заставив того сунуть босые ноги в растоптанные полусапожки со сломанной молнией и потертым, серым от старости, мехом.

— Начальник, а носки? — сунулся к нам кто-то из корешей Прохорова.

— Надевай на ноги или суй в карман куртки.

Видимо надевать на ноги корешу, заскорузлые от грязи, носки по понятиям было «западло», поэтому «братухи» сунули вонючие дырявые обрывки в карман куртки, скупо пожелали — «Держись, братан» и вернулись к содержимому бутылки, решив, что им больше достанется.

— Давайте его суйте на пол заднего сидения. — Миша с замотанной курткой головой, был выволочен из здания общежития и дотащен до машины, куда его начали запихивать Виктор с Сашей. Никто нам не стал препятствовать, только вслед за нашей группой, по коридорам рабочей общаги, несся тихий шепоток «Кого это забрали?». Бывшие советские граждане быстро отвыкли лезть в чужие дела, потому что любой, не вовремя заданный, вопрос мог породить собой целую цепочку неприятных событий.

Пока все шло хорошо, можно сказать даже, просто замечательно. Даже если нас сейчас задержит милицейский патруль, то все происходящее вписывается в законных рамочках. Опер уголовного розыска с двумя «внештатниками» или дружинниками задержали жулика, а то, что один из общественников в розыске — ну бывает, Виктор не виноват, он не знал, он работу работал.

Уже заведя двигатель, я вспомнил нечто важное и посоветовав «коллегам» пока покурить, бросился обратно в общежитие. Путь до третьего этажа повторился без каких-либо проблем. И хотя на каждом этаже рабочего общежития проживало, никак не меньше, десятка криминальных типов, никто не возжелал преградить дорогу мутному типу в маске, которого на улице ждут друзья.

Через пару минут я вновь ворвался в знакомую комнату. Мужики только что допили остатки «ханжы», или еще какой дряни, что оставалась в бутылке, и теперь молча кривились, пытаясь пережить разгорающийся в желудках огонь от бодяжной сивухи. Видимо, пили «на посошок» или «стременную» своему незадачливому приятелю Мише Прохорову.

— Где его паспорт? — вспыхнувшая паника в глазах бывших сидельцев сменилась нешуточным облегчением.

— А вон, пакет егойный, на подоконнике. — кривой палец с выцветшей «татухой» ткнул в сторону единственного окошка, где, в прозрачном пакете лежали копии документов, которыми я для суда снабдил всех «наследников». Там же краснела и обложка потрепанного паспорта.

Подхватив пакет с документами, я, не прощаясь вышел, громко хлопнув дверью.

Деревня Журавлевка.

Городской сельский район.

По вечерней поре до нужного места доехали быстро. Я, не скрываясь припарковал машину у дома, в котором жил пару недель, выволок из салона Прохорова, что своим видом напоминал огородное пугало — обувь на босу ногу, заношенные брюки с торчащей наружу мотней, застиранная майка и обмотанные вокруг головы свитер с курткой, что не давали ему видеть и понимать, что происходит. Велев своим товарищам покрутится возле дома, сам же, подхватив пленника под локоть, потащил его дальше, старательно держась теневой стороны улицы. Сейчас половина деревни прилипнет к окошкам, пытаясь во тьме разглядеть, что за чужая машина приехала в деревню, что за активность возле дома беглого юриста, который оказался совсем ни юристом и ни риэлтором, а кем-то непонятным, но ужасно страшным, о ком даже участковый говорил сбивчиво и не загадочно.

То, что кто-то из аборигенов позвонит в милицию –я не опасался. Единственный работающий телефон стоял на ферме у Михалыча, а сейчас никто, находясь в трезвой памяти, никуда звонить не побежит. Завтра, с утра, позвонят, обязательно, доложат о моем визите моему знакомцу — участковому, а сегодня нет, никто из дома не выйдет.

Прохорова Михаила Ильича я доволок до дома, оставшегося от его бабушки, гражданки Ширяевой А. И. Если человек так хочет себе дом, за который он уже получил деньги, он его получит.

Прохоров, из-за обмотанных вокруг головы тряпок, не видел, куда его привели, терпеливо ждал рядом со мной на крыльце, пока я отпирал двери, благоразумно помалкивая.

Не включая свет, а завел своего пленника в дом, откинул в сторону люк погреба и, светя себе китайским фонариком, принялся спускать задержанного вниз, по узким деревянным ступеням, придерживая скованного человека за воротник.

— Ногу опускай, еще ниже! Чуть вперед… Все, на ступеньке стоишь, давай вторую опускай вниз. Не бойся, я тебя держу… Опускай еще ниже левую ногу. Все, встал.

Погреб под домом я очистил от той трухи, что оставалась от покойной хозяйки, банки с соленьями –вареньями раздал соседям. Лишь на полу стояла пара трехлитровых сосудов с солеными огурцами.

Опустив мужика на колени, на утоптанный глинистый пол, я расстегнул наручники, и велев Прохорову не шевелиться и не оборачиваться, поднялся по деревянной лестнице, после чего вытянул ее наверх и захлопнул крышку погреба. Орать «наследник» начал значительно позднее, когда я, упираясь всеми костями, заблокировал люк сверху тяжеленым старым буфетом, судя по виду, как бы, не пятидесятых годов прошлого века выпуска.

Крики пленника доносились на самой грани слышимости — фундамент старого дома не имел слуховых окон, и если не знать, что в подвале орет человек, то от калитки ничего не слышно.

Зачем я его отвез в подвал? Не знаю. Больше всего мне хотелось придавить этого «кидалу», хотя, с другой стороны, брать грех на душу из-за подгнившего сруба на выселках — это перебор. Пусть пока просто посидит в холодке, прочистит свой проспиртованный организм, пока я не решу вопросы с остальными наследниками. Особенно с этим, с «белесеньким».

Дорожный район Города.

Путем подробных расспросов мы с точностью в девяносто пять процентов установили, что «белесенького» зовут Алексей Гроварюк и живет он в старом доме, сложенном из пропитанных креозотом шпал, в самом центре Дорожного района. Тут бы пожалеть Алексея, а не бить, но если знать подробности, то особой жалости к двурушнику не будет. Алексей — истинно деревенский житель, но не в том смысле, что любит копаться в земле и разводить кур, а в смысле, что никогда не упустит того, что считает своим. Как и большинство деревенских жителей, попавших в большой город, такие, как Алексей, прекрасно отдают себе отчет, что жить в городе значительно легче и приятнее. Но, так как Алексея в городе –сказке, городе –мечте, никто не ждет, они цепляются с остервенением британского бульдога в любую подвернувшуюся возможность, проявляя чудеса выдержки и изворотливости, которые не снились изнеженным горожанам в третьем-четвертом поколении.

Как Алексей совершил родственный обмен, поменяв дом одной бабушки в Журавлевке, на двухкомнатную квартиру в самом центре Города, мне неизвестно, но, уверен, что было непросто, так как городская жилая площадь числилась государственной, подлежащей сносу, а дом в Журавлевке, как ни крути, был домом частным.

В общем, Алексей с женой и детьми стал городским жителем, ожидающим переезда из, вонючего креозотом, барака с удобствами во дворе, в светлую квартиру со всеми удобствами, в новом доме. Дом Алексея стоял в самом центре-центре, власти долго тянуть не стали и уже через пять лет после объявления дома аварийным, жильцов пригласили в районную администрацию, за получением просмотровых ордеров. Через месяц жильцы дома –ветерана, собрав немногочисленные пожитки, выехали в новые и светлые квартиры, правда на самой окраине Города, с видом на полузатопленный остров Ледокол и грузовой железнодорожный мост, где бесконечными эшелонами сновали поезда, набитые углем с Кузбасса.

Жильцы выехали все, кроме Алексея, а на вопрос представителей районной администрации «Доколе?», мужчина вытащил из-за пазухи… нет не камень, а постановление городских властей, что жителей центральных микрорайонов города можно переселять только в дома, находящихся в пределах этого же района. Чиновники замерли, превратившись в соляные столбы, ведь таким нехитрым маневром Алексей увеличивал стоимость жилья, которое ему должны дать, как минимум, в два -три раза. Естественно, давать квартиру в центре этому нищеброду никто не собирался. Стороны обменялись исками, которые зависли в суде, после чего началась битва коммунальных ресурсов. Свет и воду в доме отключили, но в соседнем дворе обнаружилась действующая водонапорная колонка и Алексей стоически выдержал удар. Дом несколько раз поджигали — половину квартиры борца занимали ведра с водой, а спал Алесей в половину уха и половину глаза, засунув в нагрудные карманы паспорт с деньгами и остро отточенным ножом, готовый в любой момент вступить в схватку. Алексей уволился, подсчитав, что разницу в стоимости квартиры не окраине и в центре Города он заработает, дай бог, лет за десять. В глубине души я преклонялся перед непоколебимой решимостью этого мужика, но попытку меня объегорить я простить не мог.