Суворовец. Том 3

Глава 5

— Привет…

Я напрягся.

Что-то тут было не так. Куда делись ласковые щебечущие нотки в голосе моей красавицы? Раньше всякий раз, когда я ей звонил из училища, она приветствовала меня ласковым: «О! Привет, Андрюш! Как дела?». И я будто через трубку чувствовал ее хорошее настроение и нежный цветочный аромат духов. А тут — будто замогильный голос откуда-то вещает…

— Что-то случилось, Настюша? — приложив руку к уху, встревоженно спросил я и обернулся.

Почти никого. Повезло!

Кирилл Лобанов уже наболтался со своей Маринкой, Игорек Лапин тоже забил «свиданку» с Леночкой в ближайшем увале, да и Димка Зубов вдоволь нашептал нежностей своей Саше и, довольный, побежал в комнату досуга…

Только Миха Першин одиноко скучал в ожидании своей очереди. Он стоял сразу за мной. Каждый вечер приятель всенепременно звонил домой красавице Вере, с которой познакомился тут же, в училище, на занятиях бальными танцами. И с тех пор они были неразлучны.

— Мих! — прошептал я. — Будь другом! Погуляй чуток, а?

Сообразительный и отзывчивый Миха понимающе кивнул и отбежал подальше. Только напоследок рукой помахал. Побыстрее, мол, мне тоже надо, не один ты тут!

Я снова прислонил к уху еще теплую после чужих суворовских ушей трубку.

— Я… это… тут… вот… а… там… — в трубке раздавались всхлипывания.

А потом нечленораздельная речь девушки, прерываемая плачем, и вовсе превратилась в бесконечный поток рыданий. Было ощущение, что вот-вот — и на меня прямо из динамика старенького дискового телефона, висящего на стене в нашем коридоре, хлынет целый водопад!

Я молчал, спокойно выжидая момент, когда можно будет поговорить. Пускай чуток успокоится!

Видать, снова не подвела меня чуйка, которая выработалась за много-много лет службы в органах! У меня прямо в мозгу просто засело: что-то случилось! Что-то произошло! Причем из ряда вон выходящее.

Будь там какая-нибудь бытовая мелочь: опаздывала девочка, каблук сломался, в школе задержали, к репетитору понадобилось — Настя всенепременно нашла бы возможность меня предупредить. За столько времени отношений мы уже научились чувствовать друг друга. И из-за мелочи вроде сломанного каблука Настя точно рыдать не стала бы. Она у меня — девушка крепкая!

Даже когда Настя жестко вывихнула плечо на тренировке той весной (строгий тренер раз двести, наверное, заставлял мою девушку повторять какой-то суперсложный прыжок), она ни слезинки не проронила.

— Я… это… сумку у меня вырвали… — Настя наконец нашла в себе силы выдавить хоть что-то понятное и удобоваримое. — И коньки…

Ну ек-макарек! Я же говорил, что все не просто так! Точно какое-то ЧП! Чуйка моя просто так не сработала бы!

— Сумку? — я мигом собрался, точно пружинка. И пошел по давно знакомому скрипту, который у меня уже от зубов отскакивал: — Настюш, давай так! Выдохни, расслабься… И по делу! Что, где, когда и как? Где вырвали? В подъезде?

Абстрагируемся от эмоций. Только факты. Только сухие факты. Лирика — потом.

— Не… — всхлипывала девушка. — Не в подъезде…

— А где тогда, если не в подъезде? — терпеливо опрашивал я потерпевшую. — В подворотне где-нибудь? Во сколько?

— У спортшколы… во дворах… — глухим голосом человека, готового проститься с жизнью, сказала Настя. — Решила путь от метро срезать. Я и охнуть не успела, как… Андрей! Это так было страшно! Они…

И она снова зашлась в рыданиях.

Я снова замолчал. Это лучше всего. Пусть человек выплачется. А потом сам все расскажет. А Миха все поймет. Подождет, сколько нужно.

Наконец всхлипывания закончились.

— Продолжай! — попросил я девушку.

— Сегодня… Около двух, — послушно начала говорить Настя. Временами она умолкала. Видимо, чтобы сдержать рыдания. — Я на тренировку хотела пойти, сразу после школы… Потом — сразу к тебе. А после — к репетитору…

Я молча слушал и не перебивал, фиксируя в голове сведения, которые прерывающимся после недавнего плача голосом выкладывала девушка.

— Сзади подошли, во дворе… — безучастно рассказывала Настя.

Снова появившийся на горизонте Миха посмотрел на меня и выразительно постучал пальцем по наручным часам. Закругляйся, мол, Андрюх… Я, конечно, тебе друг, но знай меру…

Я указал приятелю на телефон и поднял руку. Дай, мол, договорить! Дело важное и не терпящее отлагательств!

— Напали сегодня. Около двух. Во дворах, по дороге в твою спортшколу. Так? — деловито переспросил я.

На работе я обычно сразу все фиксировал в блокнот. Даже когда у нас появились компьютеры. Так привычнее. То, что я записывал на бумаге, я никогда не забывал.

— Так! — обреченно вздохнула Настя. — Все верно?

— Говоришь «напалИ»? — живо подметил я. — Значит, этот урод был не один?

— Да, не один… Двое их было, кажется… — Настя уже чуточку успокоилась и старалась говорить спокойно.

— А ты совсем их не видела? — на всякий случай уточнил я. — Ну, может, лицо, хотя бы мельком… Или фигуру, пусть сбоку, со спины… Высокие они, низкие, худые, коренастые? Ну хоть что-то?

Я дотошно и скрупулезно пытался найти хоть какую-то зацепку.

Сколько раз я уже убеждался за время работы в органах, что жертвы нападений, как правило, хоть что-то, да помнят! И это «что-то» очень даже можно использовать как зацепку!

Приходит, к примеру, потерпевший с выпученными глазами. Орет, слюнями брызжет, руками машет: «Все пропало, гипс снимают, клиент уезжает, три магнитофона импортных, куртка замшевая…».

Начинаешь его опрашивать. А он в ответ: «Ничего не помню, ничего не знаю, никого не видел… Ограбили, квартиру вынесли…». А потом — раз! И какая-нибудь зацепка. А за ней другая. И еще одна… И еще… Оказывается, видел. Оказывается, помнит.

А еще, конечно же, бесценна помощь свидетелей. Ее совершенно зря недооценивают. Что-то соседка, к примеру, заметит. Что-то — дворник. Что-то — мальчишки, которые во дворе мяч пинали. И вот через пару часов уже понятно: убийца — дворецкий.

Но тут, кажись, сработали без свидетелей…

— Не видела, — сокрушалась девушка в трубку. — Помню только, как кто-то выкрикнул: «Давай!». И все, темнота… Очнулась уже позже, на том же месте. Замерзла вся. Думала, пальцы на руках отморозила… Только-только начала ими что-то чувствовать.

Значит, снова гоп-стоп семидесятых? И не просто сумку вырвали, а еще по голове дали!

Года не прошло, как я вмешался в ход истории и не дал как следует развернуться будущему криминальному авторитету девяностых со странной заморской кличкой «Ризотто». Теперь гопник со шрамом вряд ли уже подомнет под себя какой-нибудь район Москвы или Подмосковья… Ничего не узнают о «Ризотто» ни «ореховские», ни «солнцевские»… Не наворотит он еще больше поганых дел, нацепив свой дурацкий малиновый пиджак. И в истории «Ризотто» так и останется просто гопником-малолеткой, который пырнул ножом учительницу у метро «Бабушкинская»…

А теперь снова!

Во мне закипела ярость. Я еще не забыл ту историю с нападением на нашу Ирину Петровну Красовскую. Но пока я не давал волю эмоциям.

— Настюш! В травме-то была? — все так же деловито и коротко спрашивал я.

— Угу! — тоже коротко ответила Настя. — Была… Прохожие довели. Под ручки так, аккуратно. Папе оттуда позвонила, он потом за мной приехал. Сотрясение…

Да ёшкин кот! Сотрясение… Одна новость хуже другой.

Да уж… Теперь ясно, почему ни с того ни с сего Настя так и не объявилась на КПП! Тут уж точно не до свиданок!

— Заявление написала? — уточнил я.

— Написала! — отозвалась девушка. — С папой вдвоем съездили в участок. А потом совсем по-взрослому вздохнула: — А толку-то? Никто ничего не видел. Никто ничего не знает…

— В сумке что было? — осторожно выспрашивал я.

Все по выработанному годами скрипту.

— В сумке-то? Ну, паспорт, блокнот, учебники, тетради… — начала перечислять Настя. — Мелочевка всякая: зеркальце, помада… Ключи, само собой. И деньги на репетитора. За восемь занятий сразу. Мама мне утром выдала, чтобы за месяц вперед сразу заплатить.

— Да… дела… — нахмурился я.

— Паспорт-то я восстановлю, — продолжала сетовать девушка. — Учебники мне в школе новые дадут. Деньги жаль, конечно… Но папа сказал: «Не волнуйся. Главное, что ты жива!» А вот коньки жаль больше всего! Папа их за границей-то с трудом нашел. А уж у нас их и подавно днем с огнем не сыщешь. Даже за тысячу!

— Да уж… — вздохнул я. — Нехилый подгон местной гопоте. А самочувствие-то как твое, Настюш?

— Паршиво! — прямо без обиняков ответила моя бесхитростная девушка. — Дома засадили. Гулять не пускают. Лежат велят и не двигаться. Участковый час назад зачем-то приходил. По десятому кругу расспрашивал, что случилось. Как будто это как-то поможет!

— Голова болит?

— Да не… — кашлянула девушка. — Не болит. Кружится только иногда. А вот за кордон теперь Иванченко поедет… Тренер уже сообщил. Быстренько там решение приняли. Ехать-то уже через десять дней… А какая из меня теперь фигуристка? Постельный режим еще несколько недель…

Час от часу не легче!

Значит, помимо паспорта, денег, учебников и ключей, моя девушка лишилась еще и редкой возможности поехать на заграничные соревнования…

А я-то собирался в ближайшее воскресенье уже проститься со своей любимой на целых две недели! Хорошо, конечно, что Настя останется в Москве. А с другой стороны — ну такой себе повод для радости.

С Олесей Иванченко я был шапочно знаком. Они с Настей занимались в одной спортивной секции. Обе были очень талантливыми девчонками, которым прочили большое будущее в одиночном фигурном катании.

Отношения Насти и Олеси всегда были очень забавными. То они, точно Шерочка с Машерочкой, вместе ходили в кино под ручку и шушукались во время кратких перерывов, то цапались промеж собой… Словом, вечная борьба двух конкуренток, идущих к победе ноздря в ноздрю. Я особо не вникал в девичью «дружбу-вражду». Просто мне Олеся казалась хорошей, веселой и забавной девчонкой.

— Дуешься на нее? — понимающе спросил я.

— Да не… — кисло отозвалась Настя в трубку. — А чего дуться-то, Андрюш? Она ж ни в чем не виновата. Прикинь, звонила мне сегодня… Говорит: «Откажусь, Настя, не поеду никуда! Неудобно! Ты дома валяешься с сотрясением, а я там…».

— А ты что? — с интересом спросил я.

— А я ей говорю: «Иванченко, ты чего, белены объелась? Такой шанс выпадает!». В общем, еле уговорила… Даже тренеру позвонила и попросила, чтоб он на ее финты внимания не обращал.

Настя уже, кажется, совсем успокоилась. Понемногу начала возвращаться к прежней шутливой манере разговора. Даже несмотря на случившееся.

Я улыбнулся. А хорошая все-таки у меня девчонка! Как мне с ней повезло! Другая бы сказала: «Правильно, не надо ехать! А то ишь чего захотела! Пусть будет ни мне, ни тебе!». А она…

Снова нарисовавшийся на горизонте Миха умоляюще сложил руки в просьбе.

— Ладно! — торопливо сказал я. — Все понял! Буду действовать! Настюш! Ты не унывай! Держи хвост пистолетом! В увале я к тебе обязательно забегу!

— Андрей… — грустно рассмеялась девушка. — А как ты будешь действовать? Ты же не сыщик! Меня дома заперли в четырех стенах, а ты в своем Суворовском круглосуточно! Ну что ты можешь сделать?

— Что могу, то сделаю! — пообещал я, не раскрывая, разумеется, все карты.

О том, что я — на самом деле уже не суворовец, а бывалый опер в теле подростка, в этом мире должен знать только один человек. И это — я.

— Все, Настюш! М-м-м! — я телеграфировал своей девушке воздушный поцелуй. — А! Вот еще что! Вы замки-то поменяйте! Пока!

Пора закругляться. А то Миха, жаждущий разговора с Верой, сейчас инфаркт миокарда словит от сердечных мук.

Засыпая тем вечером на своей скрипучей койке под колючим одеялом, я все думал…

В байки, что в СССР якобы все было «хорошо, спокойно, безопасно», я и до того, как поступить на работу в органы, не особо верил. И ключики-то под ковриком без опасений оставляли… И до утра можно было гулять, не боясь, что тебя грабанут в подворотне… Угу.

Совет поменять замки я вспомнил не просто так. Сколько случаев было с этим связано — и не перечесть! Еще в восьмидесятых, когда я только-только начинал работать в органах, я с этим столкнулся. Заявлений таких к нам поступала тьма тьмущая!

Вариант — беспроигрышный. Даже для начинающих домушников. Дергаешь где-нибудь на рынке или в метро сумочку у зазевавшейся дамы. Хочешь — у студентки, хочешь — у дамы постарше. Предпочитали, как правило, дам постарше. Студентка-то может с родителями жить, а может и в общаге.

Первый — хороший вариант, а второй — фуфло полное. В общагу, во-первых, фиг проберешься, во-вторых, там народу дофига, а в-третьих, брать там нечего. Разве что плакат с Сиси Кейч на стене, кипятильник в тумбочке, да сковородку со слипшимися макаронами… Да и вахтерша на входе бережет покой обитателей пуще Цербера! Всех в лицо помнит!

А вот у людей постарше какое-никакое, а обжитое жилье имеется. И может, вовсе даже не общага и не комната в коммуналке, а вполне себе отдельная квартирка, пусть и на окраине. Поживиться дубленочкой и магнитофоном можно было и в таком жилье.

Предприимчивые домушники тягали у кого-нибудь сумочку, в которой вместе с ключами, хранился, разумеется, и паспорт. Бывало, эти сумочки им приносили «щипачи» — те асоциальные элементы, деятельность которых дальше воровства сумок не распространялась. Паспорт и ключи им были не нужны. Только наличка.

А дальше — дело техники.

Жили в СССР чаще всего по прописке. Снять жилье было проблематично. Хоть и можно. В «хрущобах» никаких консьержей, само собой, не было. Да и в других домах их — по пальцам пересчитать. Наловчившиеся домушники по-быстрому, пока замки еще не поменяны, заявлялись домой — чаще всего днем, и выносили, что придется.

Совету «хранить деньги в сберегательной кассе», который давал герой всем известного культового фильма, следовали не все. Кое-кто просто боялся класть деньги «на книжку». В постельном белье-то оно всяко надежнее будет! Или в книгах, например. Или за репродукцией Шишкина «Утро в сосновом лесу», висящей на стене. Можно еще под матрасом.

Другие же граждане, боясь обесценивания денег, предпочитали их и вовсе не копить, а вкладывать в дорогие вещи: драгоценности, магнитофоны, телевизоры… И, конечно же, все это добро тоже было желанной целью домушников!

Ключ под ковриком — везение! А паспорт и ключи в ворованной сумочке — это же прямо джекпот! Еще получше кошелька, набитого червонцами! Сразу видишь адрес «клиента». И под ковриками рыскать не надо, рискуя попасться на глаза бдительным соседкам. Едешь, смотришь, трешься у дома, будто невзначай, и выясняешь, когда никого нет.

Посему я сам давно уяснил и всем всегда говорил: «Не носите паспорт вместе с ключами! А если что — моментально меняйте замки!».

Понимали это не все. Даже в отделе многие мужики надо мной угорали. Угорать перестали только тогда, когда домушники обчистили хату нашего лейтенанта Дорохина. Тогда уж додумались хотя бы одно класть в сумку, а другое — в карман.

Мама Дорохина в тот злополучный день решила съездить на рынок — закупиться провизией. И пока она, болтая то с одной, то с другой продавщицей, неспешно двигалась между рядами, у нее один из «щипачей» мигом увел сумочку. С паспортом, ключами и, разумеется, деньгами…

Жила Глафира Павловна вдвоем с сыном. Мужа у нее не было. А сам Дорохин в те дни был в отпуске и грел телеса в Сочи со своей девушкой. Вот и пришлось Глафире Павловне топать домой пешком, подниматься к соседу-слесарю и в счет будущих «два пол-литра и два сырка» просить вскрыть дверь. А еще через пару недель, когда женщина, плюнувшая на замену ключей, уже и думать забыла о происшедшем, к Дорохиным наведались…

Случалось подобное, разумеется, не только в Москве. И не только в семидесятых-восьмидесятых.

Помню, еще в самом начале пятидесятых мама моя, окончившая техникум и ждущая папу из армии, получила распределение в Щербаков (ныне — Рыбинск), на завод дорожных машин Министерства строительного и дорожного машиностроения.

И в первый же вечер, когда мама с соседками — такими же, как и она, молоденькими выпускницами, пошла прогуляться по центру города, она сразу заметила что-то не то. Прохожие — и стар, и млад — единодушно старались идти всенепременно поближе к проезжей части. А вот кустов и деревьев отчаянно сторонились.

— Что такое? — удивленно спросила мама у своей соседки, бойкой Людочки. — Люд, что происходит?

Ерунда какая-то.

— Не знаешь, что ль? — тут же отозвалась Люда и, обернувшись, опасливо подтянула сумочку к себе поближе. — В кусты тянут. И грабят. Пацаны у нас с кастетами и финками ходят. А девчонки — просто сторонятся. И ты лучше давай, сюда поближе, Зин, к нам с Милкой. Целее будешь.

Но то Рыбинск… То есть Щербаков…

А тут Москва… Тут размах может быть еще больше…

Я долго ворочался в ту ночь. Морфей никак не хотел брать меня в свои объятия. Остальные пацаны уже наболтались и уснули перед завтрашней строевой. А я не мог…

И что-то мне подсказывало, что сегодняшнее нападение на мою девушку — не просто какой-то единичный случай…