Суворовец. Том 3

Глава 16

— У мамки деньги свистнул? — без обиняков спросил я. — Ну?

Ясен пень, у мамы. Можно было и не спрашивать. Вряд ли Колька Сберкассу обчистил. Или на сданных бутылках столько заработал. Даже если бы он свой альбом с марками, которые с первого класса собирал, продал, столько бы не собрал.

Да уж… Видать, хорошо пацана прижало, если он в семейную кассу залез.

Колька помолчал мгновение, разглядывая носки своих домашних тапочек, а потом, видимо, побоявшись, что я снова начну отсчет, наспех проглотил орешек со сгущенкой и кивнул.

— Положи на место! — скомандовал я, отодвигая от себя пустую кружку из-под чая. Сладкое я решил не есть. Пусть малому больше достанется. — Все равно ж все вскроется! Вдруг ее инфаркт хватит? Сдурел совсем?

«Буба» поднял на меня глаза.

— А как же? — неуверенно начал юный сосед.

— Положи, положи! — настоятельно сказал я. — Пока мамка не вернулась! Задница целее будет! И у мамы не будет инфаркта. Сдурел совсем! Вы ж не олигархи!

— Не кто? — переспросил Колька.

Ах, да… В его же мире девяностые еще не наступили…

— Не жируете вы, говорю! — перешел я на понятный советскому школьнику язык. — Мамка эти деньги наверняка на что-то нужное копит. С каждой зарплаты по червонцу откладывает. На телевизор, может. Или на румынский гарнитур. Так что не вздумай!

Колька покраснел, а потом вяло залепетал:

— Да я ж отыграюсь, Андрей! Вот увидишь! Я отыграюсь и все верну! Еще и с лихвой!

Надежды юношей питают… Угу. Отыграется он.

— Забудь! — коротко сказал я. — Считай, что не играл вовсе. Тебе все приснилось! И чтобы ты в те дворы больше носа не казал! Понял?

Мы потрындели еще немного, пока я окончательно не убедился, что мои увещевания дошли до Кольки. Поднялся я только тогда, когда убедился в том, что «Буба» больше не сунется к тем гопникам.

— Слушай! — уже собираясь идти во двор на турник, спросил я его так, на всякий случай. — А что тебе предлагали? Ну, кроме как «отыграться»?

Колька опять ушел в глухую несознанку. Точил орешек за орешком и делал вид, что меня не слышит.

— Але, гараж! — я повысил голос. — Я что, на китайском говорю?

«Буба» еще чуток помял булки и, как обычно, раскололся.

— Хотели, чтоб я кошелек тиснул… Ну… у кого-нибудь. И им отдал. В счет долга, так сказать. Кошелек или сумку.

Ого! Интересно девки пляшут!

— Так, так… — заинтересованно сказал я. — А ты? Стало быть, не тиснул?

Уши Кольки заалели и по цвету практически сравнялись с сахарницей, стоящей на столе.

— Нет… — признался он. — Поначалу-то пошел… Деваться мне некуда было. По городу походил, поглазел… Вижу: паренек какой-то трется у «Союзпечати», носатый такой, руки в карманы. Куртка топорщится, кошелек наружу… Стоит, лотки разглядывает. Бери кошелек — не хочу… Зуб даю, он бы и не заметил.

— Значит, не смог? — констатировал я.

— Нет! — Колька смущенно дернул худенькими плечами. — Постоял, постоял и понял, что не смогу.

Ха! Стало быть, недавно наш Витька чуть было не лишился не только дедовских часов, но кошелька, когда в ларек поперся. Уже второй раз на волосок… Я практически был уверен, что паренек, о котором рассказывал Колька, и был моим приятелем Дорохиным.

— Ладно! — поднялся я.

Хватит на сегодня допросов. Развеяться надо. Колька уже выжат, как лимон. Да и мне, признаться, уже порядком надоело играть в следователя.

— Пошли на турник! — поторопил я мальчишку. — Давай, двигай! Хорош орешки трескать!

Случись такой казус у Кольки с нашими дворовыми пацанами, я бы, возможно, не стал делать вид, что проблемы не существует. Попробовал бы помочь Кольке как-то по-другому решить вопрос. Например, научил бы его играть в карты так, что он точняк бы отыгрался, а уж потом завязал с игрой. Со «своими» отношения лучше не портить.

Но сейчас не тот случай. У этих упырей юный и доверчивый «Буба» не выиграет никогда. Это вам не Пашка с Ленькой. Гопники, о которых рассказывал Колька, стали бы держать его на крючке о-очень долго. Иногда давали бы фору, чтобы пацаненок порадовался рублевому выигрышу. А потом снова обирали его подчистую и сажали на «счетчик»… И так по кругу, пока всего не вымотают. А потом пригрозили бы навалять, да по-серьезному.

И сделал бы Колька все, что они просят… А если бы попался на краже кошелька — сам себе злобный Буратино. В детской комнате милиции, само собой, не поверят ни в какие россказни про банду.

Так что пусть неразумное дитя, к которому фортуна повернулась задом, сидит спокойно дома и решает домашку. Договоров он никаких не подписывал, стало быть, не прикопаешься. А еще Колька — несовершеннолетний. Так что с него взятки гладки. Фига с маслом и дырку от бублика этим упырям, а не мамин полтинник. Так-то.

Нам повезло — турник, который соорудили наши дворовые мужики, был свободен. Желающих покрутить «солнышко» поблизости не оказалось. Оно и понятно. Уже похолодало, и пацаны разбежались по домам — смотреть телевизор. Дома всяко поприятнее, чем на промозглом осеннему ветру. Ну а нам ветер нипочем! Так что я, как и обещал, провел «Бубе» качественную персональную тренировку.

На свежем воздухе Колька, которого я под конвоем сопроводил на турник, чуток повеселел. Даже начал улыбаться. Не жаловался на погоду и усиленно тренировался. Крутить «солнышко» за одно занятие пацан, само собой, не научился. Но хотя бы смог уже провисеть довольно приличное время и даже раз пять вполне нормально подтянулся. Ну, не пять. Скорее, четыре с половиной. Но и то хорошо. Для первого-то раза.

— Подбородок фиксируй, Коль! Фиксируй, говорю! — командовал я.

Колька пыхтел, но послушно «фиксировал».

— Все! — скомандовал я через час. — Слезай! Хватит с тебя. Молодчина!

— Я еще могу! — начал было сопротивляться вошедший в раж спортсмен.

— Слезай, говорю! — я, ухватив за пояс, бесцеремонно стащил атлета с турника. — Хватит с тебя. Не нужно сразу олимпийские рекорды ставить. Надорвешься.

На улице уже темнело.

— Дуй домой! — велел я неудачливому игроку. — А у меня тут еще кое-какие делишки есть…

Повеселевший Колька послушно потрусил к подъезду. Но перед этим, снова уперев взгляд в кеды, пробормотал:

— Андрей… спасибо!

— Угу! — кивнул я, жуя травинку. — Всегда пожалуйста! Обращайтесь!

И, насвистывая, зашагал еще по одному адресу.

— Привет! — так же, как и Колька, удивился мне Гришка — пацан лет тринадцати.

Гришка в нашем дворе почитался кем-то вроде авторитета. Правда, среди более мелкой пацанвы. Само собой, ни мне, ни Пашке, ни Леньке он указывать не имел никакого права. А вот пацаны его возраста и младше Гришку еще слушались. Поэтому я и решил с ним поговорить насчет Кольки, турника и связанной с этим белиберды. Из-за этой белиберды, собственно, «Буба» и стал Чебурашкой, который отправился на поиски новых друзей.

— И тебе не хворать! — кивнул я и для приличия пихнул в руки Гришке пару пустых трехлитровых банок. — На вот, возьми. Отдай бабуле.

Моя и Гришкина бабушки дружили и, соответственно, время от времени делились друг с другом домашними заготовками. Бабушка моя мастерски солила огурцы. А Гришкина бабуля Елена Федоровна делала самую вкусную в СССР «хреновину» — чрезвычайно острую закуску, от которой прошибало до самых пяток. В очередь за «хреновиной» к бабе Маше стоял весь двор. Мужики очень любили закусить ею водочку, женщины добавляли в салат. Ну а я, простой пацан, любил просто мазануть «хреновину» на горбушку черного хлеба и всласть заточить.

Поэтому мой визит с банками в квартиру к Гришке был вполне уместным. Можно было бы, конечно, и просто так заявиться на порог (Советский Союз все-таки). Но я решил подойти к решению вопроса более плавно.

— Ага! Спасибо, Андрей!

Гришка взял у меня банки и хотел было захлопнуть дверь.

Но не тут-то было. Я вовремя сориентировался и сунул ногу между косяком и дверью.

Пацан недоуменно вытаращился.

— Чего тебе?

— Ничего! — лениво сказал я. — Ты, Григорий, баночки-то поставь. И выйди. Потолкуем.

Толковать пришлось быстро — увал заканчивался. Поэтому я в двух словах и очень доходчиво объяснил Гришке, что их дурацкий бойкот пора заканчивать.

— А я че? — начал было оправдываться Гришка, не ожидавший такого разговора. — Я ниче! Это пацаны так решили!

Угу. Я не я, и хата не моя. Моя хата с краю, ничего не знаю.

Видали мы таких.

— Решили что? — уточнил я. — Загнобить парня? А он-то что вам сделал? Где в кашу нагадил?

— Ха! — Гришка усмехнулся. — Никто его не гнобил… Он же просто…

— Что просто? — перебил я его, глядя сверху вниз.

Этот пацан, в отличие от Кольки, был с гонором. Поэтому его, скорее всего, дворовая пацанва до тринадцати лет включительно и избрала своим негласным лидером. Гришка не стал исследовать носки своих тапок. Поднял на меня нахальные глаза и встал, сунув руки в карманы. Этакая небрежная поза.

— «Буба» — размазня! — широко улыбаясь, констатировал Гришка. — Он с турника валится, как куль с…

Далее последовало непечатное слово.

Я, впрочем, и ожидал его услышать.

— Ха! — теперь уже пришел мой черед смеяться. — А кто на рыбалке ужа испугался и за борт плюхнулся? А потом до вечера в платьице сестренки ходил, потому что сухих труселей не было?

Я попал в точку.

Бабуля моя несколько лет назад пригласила на дачу Гришкину бабушку Елену Федоровну. А та взяла с собой внуков-двойняшек — Гришку и Леночку, лет восьми.

Приглашение на дачу, само собой, подразумевало не только посиделки, но так называемый «активный отдых на свежем воздухе». Подвязав кусты и закатав банки, пожилые дамы уселись за столом и открыли бутылочку вишневой наливки.

Я решил не мешать обсуждению важных вопросов вроде лечения соком алоэ и намылился свалить из дома к пацанам на речку. Но бабуля успела ухватить меня уже на выходе за подол майки и велела взять с собой Гришку.

Милая, тихая и улыбчивая Леночка с ее совершенно кукольной внешностью дамам совершенно не мешала. Сидела себе преспокойненько и нянчила свою куклу, потерявшую незнамо где один глаз. А вот терпеть рядом с собой ее говорливого, надоедливого и во все встревающего братца бабушки не хотели. Гришка имел пакостную привычку всех перебивать и постоянно лезть в разговоры взрослых. Поэтому бабушки и сплавили его куда подальше. Под моим присмотром.

Мы с пацанами — Лехой и Деней — тогда собирались покататься на лодке и наконец попробовать пивка вдалеке от взрослых. Только вот покатушки на лодке обернулись самым настоящим кошмаром. Гришка все время ныл, что ему жарко, мухи кусают и т.д.

Пару раз я Гришку пристрожил. И довольно жестко. Сиди, мол, и помалкивай. А то сейчас на весла сядешь. И плыть мы будем аж до самой Москвы!

Но Гришка все не унимался. И в конце концов потребовал себе пива.

— Налейте мне! — канючил он, указывая на банку с янтарно-желтой жидкостью. — А то я бабушке скажу… А-а-а-а!

Договорить ябеда не успел. Увидел случайно заползшего в лодку ужа и мигом прыгнул за борт, не умея плавать. А мне ничего не оставалось делать, как нырнуть следом.

Испуганного и нахлебавшегося воды Гришку мы, само собой, вытащили. И тут же отправили домой, выдав подзатыльник и велев строго-настрого молчать. Про пиво юный пловец никому ничего не рассказал. Боялся, видимо, второго подзатыльника. А вот гулять ему по участку еще полдня пришлось в платьице своей сестренки, потому что другой сухой одежды не было — бабушка Елена Федоровна затеяла большую стирку.

И вот теперь мне пришлось припомнить этот эпизод.

Не беда, что с того случая прошло уже несколько лет. Пацаны, само собой, со смеху покатятся, если узнают, что «крутой» и хулиганистый Гришка полдня проходил в женском платье. Кирдык тогда его карьере дворового лидера. Даже малые с ним здороваться перестанут.

И Гришка это хорошо понимал. Правда, для приличия все же решил поспорить.

— Давно было! — упрямо сказал он, покраснев. — Пацаны не поверят.

— Мне поверят! — с достоинством кивнул я. — Ну так что? Уговор! Вы отстанете от «Бубы», а я молчу про то, как девочка по имени Гриша разгуливала по двору в платьице сестренки?

Гришка потупился, помолчал немного, а потом будто нехотя дернул плечом и кивнул.

В училище я вернулся с чувством выполненного долга.

Сейчас у Кольки все должно быть чики-пуки. К гопоте он вряд ли еще разок сунется. Да и период изгнания его, кажись, закончился. Будет спокойно ходить заниматься на турнике и болтать с пацанами.

Тимошка Белкин, кажется, тоже внял моим увещеваниям. Даже попытался поговорить с братом.

Только вот не все было так просто.

Тимур, помня обиду, никак не шел на контакт. Накрепко обиделся на то, что Тимошка посмел сказать обидные слова в адрес дамы его сердца. Молча делал вид, что брата и по совместительству лучшего друга больше не существует.

— Отцепись! — коротко и ясно посоветовал он Тимошке, когда тот, набравшись смелости, подошел и попытался завести разговор. — Не видишь? Я с Коляном в шахматы играю. А то так тебе вмажу! Все зубы пересчитаю!

Ясно. Период вежливого «Тимофей, пожалуйста!», «Тимур, спасибо!» закончился. Снова началась открытая конфронтация. А это означало, что целостность морд обеих близнецов была перед угрозой.

И это мне очень не нравилось.

— Послушай! — не отставал от него Тимошка. — Да извинюсь я перед твоей Машкой! Вот прямо сейчас пойду и позвоню!

Тимур внезапно повернулся к брату, которому до этого демонстрировал только согнутую спину, выражающую негодование.

— А вот это не смей! — прошипел он с побелевшим от злости лицом, вскакивая с места. — Не смей! Слышишь! Она сегодня весь фильм прорыдала! Из-за тебя! Я два носовых платка извел! Так что засунь свои извинения себе в… автомат и не подходи к ней! Понял?

— Ну и пожалуйста! — заорал Тимошка, тоже поднимаясь со стула в комнате досуга. — Больно надо было! Лижитесь хоть всю жизнь! И кофточки ей снимай! Что, уже по-взрослому дружи…

Безумный влюбленный не договорил. На него, рассыпав шахматные фигуры, кинулся Тимур. Но свое обещание пересчитать зубы выполнить не успел — вовремя оказавшийся рядом Миха его нейтрализовал. Обхватил за пояс и держал крепко-крепко.

Я же, прыгнув сзади на Тимошку, зажал ему рот рукой и шепнул:

— Тормозни!

Тимошка дернулся, но я был сильнее.

Тимур хмуро пробормотал:

— Пусти! Пусти, Мих, говорю!

Миха осторожно разжал руки. Тимур подобрал пару фигур, которые посыпались на пол, швырнул их на доску и вышел в коридор. Только тогда я отпустил второго Белкина.

— Ну? — укоризненно сказал я. — Кому было сказано: рот на замок?

Тимошка открыл рот, чтобы поспорить, но, передумав, замолчал и молча пошел к журнальной полке. Взял оттуда первый попавшийся выпуск «Ровесника» и открыл наугад.

Оставаться в комнате досуга мне больше не хотелось.

Я спустился на КПП, где дежурил Димка Зубов. Забыл совсем, что обещал ему в увале шоколадку купить. Скрасить, так сказать, бремя наряда. То-то Димка так выразительно смотрел на меня, когда я пришел из увольнения. А у меня после сегодняшних событий напрочь все из башки вылетело.

— На, брат! — сунул я плитку приятелю. — И еще вот, сдача.

— Да ты че, Андрюх! Оставь себе! — запротестовал было Димка. — Ты ходил, время тратил!

— Не надо! — отверг я предложение. — Я не девчонка, чтобы меня баловать. Я ж по-дружески выручил.

— Тогда вот! — Димка взял сдачу и щедро отломил мне половину плитки. — Угощайся!

— А вот это спасибо! — радушно принял я угощение. — Это мы с удовольствием! Слушай, а кто это там у тебя трется?

Димка с видом взрослого и опытного суворовца кинул взгляд в угол и хмыкнул.

— Да Маслов это. С первого курса. Сашенька.

— Сашенька? — переспросил я.

— Угу! — снова хмыкнул Димка и с презрением посмотрел на мальчишку.

Тот грустно притулился в углу. И глаза, кажись, были на мокром месте.

— Его маман как-то при пацанах так назвала. Вот и прилипло. «Са-а-ашенька».

Я еще раз посмотрел на пацана.

Ба! Да это же тот самый Сашенька, которого мама, ничуть не смущаясь, пыталась супом накормить. А еще публично тискала его, вгоняя и без того смущенного пацана в краску.

— Салабон! — точно «дембель», повидавший жизнь, вздохнул Димка. — Понабрали в этом году мелкоты. В увал его не пустили, дескать. Забился с маменькой на КПП встретиться. А она не пришла. Вот сидит теперь, там сопли на кулак наматывает. Представляешь…

Я снова пригляделся к первокурснику, на этот раз — внимательно.

Выглядел он довольно жалко. Сидел, скукожившись, точно брошенный нахохлившийся птенец.

— Мелочь пузатая! — насмешливо продолжал стебаться Димка. — Мамка не пришла разок, а он заныл…

— Хорош, Димон! — осадил я его.

— Чего?

— Того! — рубанул я. — Память у тебя короткая. Забыл, как твоя бабуля год назад тут чуть ли не палатку разбила? Еле-еле ее отвадили…

Димка, конечно, помнил, как его бабушка Ольга Афанасьевна чуть ли не каждый день караулила его на КПП с термосом супа и свертком пирожков. А посему его дембельский запал быстренько угас. Нахмурился, огляделся — нет ли неподалеку офицера-воспитателя — и начал, шурша фольгой, трескать шоколадку.

А я тем временем направился к первокурснику.

Что-то мне подсказывало, что не все тут так просто.