Сумрачный гений князя Андрея

Глава 8

Триумф «Победоносца» был полным, но кратким. Едва князь Андрей сошел на берег, как его встретил бледный и взволнованный Пьер.

— Андрей, это ловушка! — сразу же предупредил граф, отведя друга в сторону. — Чичагов уже подал официальную жалобу. Он обвиняет тебя в мошенничестве, нарушении правил гонки и преднамеренной порче казенного имущества — тех самых плавучих бонов, которые, якобы, пострадали от твоих маневров! Говорит, ты приказал таранить эти боны, чтобы создать видимость саботажа, и этим повредил обшивку своего же корабля, лишь бы оправдать медленный разгон и недостаточную маневренность!

Андрей холодно усмехнулся:

— Каков мерзавец! Впрочем, вполне предсказуемо, но мелко, трусливо и подло. А что император?

— Государь в замешательстве, — покачал головой Пьер. — С одной стороны, он видел твою победу. С другой, Чичагов кричит о «неспортивном поведении» и требует компенсации из казны за «ущерб», причиненный плавучим заграждениям, на которые пароход, якобы, налетел по причине недостаточной маневренности. Ростопчин и Голицын уже, в свою очередь, окутали государя туманом своих речей в поддержку адмирала. Аракчеев же пока молчит. Судя по всему, он выжидает, на чью сторону склонится мнение Александра Павловича.

В этот момент к ним приблизился один из адъютантов императора, сказав:

— Князь Андрей, его величество просит вас к себе. Немедленно.

Расположившись в импровизированном павильоне на берегу подле пристани, Александр I был мрачен. Рядом, как стервятники, стояли Ростопчин, Голицын и разъяренный Чичагов.

— Князь, — начал Александр Павлович без предисловий. — Вы одержали впечатляющую победу. Мы все являлись свидетелями этому. Техническое превосходство вашей паровой машины очевидно. Однако, наш морской министр адмирал Чичагов утверждает, что ваша победа была достигнута недостойными методами. Он настаивает, что эти морские заграждения, боны, были передвинуты вашими же людьми для драматизации и оправдания возможного вашего проигрыша по причине невозможности быстро набрать скорость. И потому, если бы ветер не стих на какое-то время, вы проиграли бы парусникам, которые быстрее разгоняются при попутном ветре, чем паровой корабль. Что вы можете сказать?

Андрей выпрямился, его взгляд был холоден и спокоен, когда он ответил императору:

— Ваше величество, я могу предоставить не только показания всей моей команды, видевшей баркасы с матросами в форме морского министерства, но и одного интересного свидетеля. Нанятый адмиралом матрос Лунин, находящийся под стражей, готов дать показания. После «самоубийства» того офицера он сильно испугался за свою жизнь и решил говорить правду. Он подтвердит, что саботаж до этого, как и сегодняшняя диверсия — дело рук людей адмирала Чичагова. Лунин слышал про баркасы, которые готовились специально…

Граф Ростопчин резко перебил:

— Свидетель? Это же уголовник, пойманный на месте преступления! Да он на кого угодно покажет, лишь бы смягчить свою участь!

— Возможно, — парировал Андрей, глядя на императора. — Но показания Лунина могут быть интересны не только в связи с диверсией. Он упомянул, что тому офицеру, который покончил с собой, щедро платили не только русским золотом. И что он слышал, как переговоры тот офицер вел с каким-то человеком, говорящим с явным английским акцентом. Смею напомнить, что Лунин моряк, который много лет ходил на кораблях по Балтике за границу в разные страны Европы, а потому в акцентах разбирается.

В воздухе повисла напряженная тишина. Намек был более чем прозрачным. Александр I нахмурился. Тема связей с англичанами, особенно в разгар войны, была для него крайне болезненной.

В этот момент вперед шагнул Пьер. Поклонившись монарху, он сказал:

— Ваше величество, если позволите! Князь Андрей рисковал жизнью и репутацией, чтобы доказать пользу пароходов для России. А его оппоненты делают все возможное, чтобы эту пользу скрыть. И потому я смею предложить создать независимую комиссию для расследования всех обстоятельств: и подготовки взрыва на пароходе, и сегодняшней ситуации с бонами. И, возможно, комиссия сможет выявить тех, кто стоял за всем этим и финансировал.

Последнее слово «финансировал» Пьер произнес с особым ударением. Потому идея комиссии, которая начнет рыться не только в делах морского министерства и парусного флота, но и в денежных делах прочих сановников, пришлась не по вкусу не только Чичагову, но и Ростопчину с Голицыным.

И тут император, видя растущее напряжение, принял соломоново решение.

— Довольно! — сказал он властно. — Победа «Победоносца» признается убедительной. Но обвинения с обеих сторон слишком серьезны, чтобы их игнорировать. Комиссия будет создана. Возглавит ее наш военный министр Аракчеев. Он разберется. А до тех пор… — он посмотрел на Чичагова, — адмирал отстраняется от должности морского министра до окончания разбирательства.

Это была пощечина. Чичагов побледнел, как полотно. Ростопчин и Голицын были шокированы. Но, деморализованы не были. Они проиграли только этот раунд, но не все сражение против торжества паровых машин.

Тем временем, в салоне графини Шереметьевой баронесса Иржина фон Шварценберг играла свою партию виртуозно. Паника графини достигла апогея после анонимного письма. Иржина, «случайно» зайдя в гости, застала ее в слезах.

— Дорогая моя, что с вами? — притворно обеспокоилась баронесса.

Не выдержав, графиня Шереметьева показала ей письмо. Иржина сделала испуганное лицо.

— Боже правый! Это же прямая измена! Если это дойдет до императора… Ваша связь с графом Ростопчиным известна… Вашу репутацию растопчут, ваш салон закроется, вас же сочтут соучастницей шпионажа в пользу Англии!

— Что мне делать? — рыдала графиня.

— Спасать себя, — холодно прошептала Иржина. — Вам нужно дистанцироваться. Публично. Сделать так, чтобы вашу лояльность не могли поставить под сомнение. Например… организовать у себя вечер и пригласить князя Андрея. Того самого, против кого строят козни эти господа. Показать всем, что вы на стороне прогресса и императора, а не на стороне… сомнительных личностей.

Это был гениальный ход. Публичное унижение графа Ростопчина его же любовницей должно было стать местью за все происки против Андрея. Графиня, дрожа от страха, согласилась. А баронесса в душе торжествовала.

Через несколько дней в свете произошел переполох. Графиня Шереметьева, известная своей близостью к кругу Ростопчина, дала роскошный прием в честь… князя Андрея и его «технического гения». Сам Ростопчин, явившись без приглашения в надежде на объяснение, был выставлен за дверь с унизительной фразой хозяйки: «В моем доме нет места для людей, чья репутация запятнана связями с враждебными державами».

Свет ахнул. Ростопчин стал посмешищем. Его влияние в высшем обществе Петербурга оказалось серьезно подорвано.

Сидя в своем кабинете на следующий день, он в ярости швырял дорогие безделушки об стену.

— Это она! Эта австрийская престарелая шлюха! Баронесса фон Шварценберг! Она все подстроила, настроила графиню против меня! — кричал он князю Голицыну, который молча наблюдал за этим спектаклем.

— Успокойтесь, граф, — наконец, холодно произнес Голицын. — Мы проиграли битву, но не войну. Ваша ссора с одной из любовниц — это мелочь. Наша сила — в упорстве. Пусть князь Андрей победил на воде, но он проигрывает в умах! Паровые машины пугают наш народ, смущают умы священников. Церковь говорит, что это безбожная зараза с Запада, распространяемая приспешниками сатаны. И мы должны использовать эти настроения.

Ростопчин перестал разбивать фарфоровые статуэтки, немного успокоившись, а Голицын подошел к окну и посмотрел на город. Потом сказал:

— Успокойтесь, дружище. Пусть даже гонка проиграна, и комиссия Аракчеева начала действовать. Но, я вступил в эту игру и уже принял меры. Концов они не найдут. Они могут лишь оправдать князя Андрея, не более. Значит, нам нужно действовать так, чтобы его победа стала для него пирровой. Мы ударим по тому, что ему дорого. По его «Союзу Аустерлица». Мы представим его императору не как общество ветеранов, а как тайную масонскую ложу, готовящую заговор против трона. У нас есть кое-кто внутри… А вы, граф, — он обернулся к Ростопчину, — займитесь тем, что у вас лучше всего получается. Поднимите народ. Пусть на улицах заговорят, что «дьявольские железные монстры» скоро отнимут хлеб у бурлаков и извозчиков. Пусть народ боится и ненавидит эти паровые машины. Страх — могущественное оружие. Я же постараюсь, чтобы и наши отцы церкви тоже подняли голос в защиту парусников и вековых устоев.

Князь Андрей и Пьер, празднуя победу, еще не знали, что противостояние сместилось в иную плоскость, что впереди их ожидали уже не просто интриги при дворе, а настоящая идеологическая война, где противником будет не конкретный сановник, а темное и невежественное море народного суеверия, которым искусно управляли их влиятельные враги.

Вскоре комиссия Аракчеева, как и предсказывал Голицын, утонула в бюрократии и противоречивых показаниях. Лунина внезапно нашли мертвым в камере. Его повесили. Но, официальной причиной смерти назвали самоубийство. Цепочка, ведущая к Чичагову и, тем более, к англичанам, была оборвана стараниями обер-прокурора. Адмирала в итоге отправили в почетную отставку «по состоянию здоровья», что было поражением, но не разгромом. К тому же, он быстро, несмотря на войну, ретировался в Англию к своей жене. Ростопчин, хоть и опозоренный в свете, сохранял кое-какое влияние при дворе.

Война с паровыми машинами перешла в окопы слухов и пропаганды. Первыми забили тревогу купцы-старообрядцы, чьи капиталы были вложены в бурлацкие артели и парусное судоходство. К ним явились «доброжелатели» из окружения Ростопчина и нарисовали апокалиптическую картину: с приходом пароходов их бурлацкие услуги станут ненужными, инвестиции обратятся в прах, а виной всему — безбожный князь Андрей, продавший душу иноземному дьявольскому железу и пару.

В это же время по церковным приходам поползли странные слухи. Словно сами собой, в трактирах и на площадях заводились разговоры о том, что «огромное дымящее чудище» на Неве — это предвестник Апокалипсиса, «зверь из бездны». Как-то раз у причала, где стоял «Победоносец», собралась толпа, подстрекаемая юродивым, который кричал о «смрадном дыхании антихриста». А матросов, сошедших на берег, забросали гнилыми овощами.

Пьер, всей душой веривший в просвещение, был потрясен, приговаривая:

— Они не понимают, Андрей! Эти недалекие люди боятся того, что должно облегчить их жизнь!

Андрей, глядя на запертые из предосторожности ворота верфи, ответил с горькой усмешкой:

— Они боятся перемен, Пьер. А наши враги мастерски направляют этот страх в нужное им русло. Это уже настоящая идеологическая борьба нового со старым, и наша победа на воде оказалась лишь первым, самым легким сражением.

Тем временем обер-прокурор Синода Голицын привел в действие свой главный козырь. На аудиенции у императора он с показным сожалением положил перед Александром I докладную записку, в которой говорилось:

«Ваше величество, до меня дошли тревожные сведения. Общество ветеранов, так называемый „Союз Аустерлица“, коим руководил князь Андрей, не распущено. Мне больно говорить это, но наши агенты отмечают подозрительную активность этого общества, которое сделалось тайным братством. Они проводят тайные собрания и непонятные ритуалы, во время которых практикуется не только обсуждение прошлых битв, но и нынешних порядков. Есть основания полагать, что под вывеской ветеранского братства скрывается новая масонская ложа. А возможно, и не только масонская организация, но и политическая, заговорщицкая».

Александр I побледнел. Ужас перед любым намеком на заговор, особенно масонский, был его слабым местом, уходящим корнями в убийство отца. Император спросил у обер-прокурора:

— У вас есть доказательства?

— Пока только показания одного человека, — уклончиво ответил Голицын. — Но, он свой в их кругу. И он утверждает, что князь Андрей видит в паровых машинах символ нового мира, который должен прийти на смену старому. Со всеми вытекающими последствиями для устоев государства.

Этого было достаточно. Император, еще вчера благоволивший к Андрею, стал внезапно холоден и отстранен. А разрешение на строительство новых пароходов было заморожено им «до окончания всех проверок».

Удар недругов оказался точен и жесток. Андрей чувствовал, как почва уходит из-под ног. Его дело губили не в открытом споре, а шепотом в кабинетах, нашептыванием на исповеди, криками юродивых на улицах. Его лучший друг Пьер пытался помочь, используя свои связи, но это лишь подливало масла в огонь.

В этот момент к князю неожиданно обратилась баронесса Иржина фон Шварценберг, попросив о встрече. Они уже не жили вместе, разъехавшись. Баронесса купила себе в Петербурге одноэтажный, но довольно большой особняк с собственным садом за оградой. Она надеялась на частые визиты Андрея, но он, наоборот, стал посещать ее все реже и реже. Но, несмотря на то, что их любовные отношения исчерпали себя, они оставались друзьями. И баронесса по-прежнему помогала князю советами и своими связями в высшем обществе, где она слыла мастерицей интриг.

— Милый Андрэ, вы проигрываете в кабинетах то, что выиграли на воде, — без предисловий сказала она, медленно обмахиваясь веером, когда они вместе гуляли в ее саду. — Я слышала, что ваши враги уже бьют по вашей репутации, связям и самому дорогому, — по вашему братству ветеранов. Вам снова нужен союзник, который сможет биться их же оружием.

— И вы опять предлагаете мне себя, баронесса? Не так ли? — довольно холодно спросил Андрей.

Иржина улыбнулась, но в ее голубых глазах мелькнул стальной блеск.

— О, это был бы приятный бонус, если бы вы снова польстились… Но, я даже не надеюсь. Я понимаю, что совсем постарела. И сейчас мною движет даже не моя страсть к вам… Просто я вижу, что Россия стоит на распутье. Одна дорога — назад, к свечам и парусам. Туда тянут Ростопчин и его друзья. Другая ведет вперед, к паровым машинам и техническому прогрессу. И по этой дороге предлагаете идти вы. Мои влиятельные родственники в Вене, которые вложили огромные деньги в ваше предприятие, предпочли бы видеть Россию сильной и передовой державой. Лично я считаю эту позицию правильной. Сильная Россия, идущая в ногу со временем, — более интересный и выгодный партнер для Австрии. Просто я одна из немногих, кто это видит и понимает. Я могу дать вам информацию. Ту, что не достать ни вам, ни графу Пьеру.

Андрей смотрел на нее с пристальным вниманием. Он понимал, что имеет дело уже не только с бывшей любовницей, но и с опасной интриганкой, вполне освоившейся в высшем обществе Петербурга и играющей в свою собственную сложную игру. Он давно охладел к прелестям Иржины, но, он понимал, что отказываться от ее помощи в данной ситуации было бы очень опрометчиво. Потому он прямо спросил:

— Что вы хотите взамен?

— Пока — ничего. Просто считайте меня своей… союзницей по обстоятельствам. Когда-нибудь я могу попросить вас об одолжении. И вы его выполните.

Новая сделка с Иржиной была заключена. Теперь у Андрея снова появился надежный источник информации. Первое, что сообщила баронесса, было шокирующим: агентом Голицына внутри «Союза Аустерлица» оказался молодой офицер, сын одного из погибших при Аустерлице полковых командиров. И, подумать только, этого молодого человека Андрей опекал, как родного! Предательство было горше всего.

Одновременно с этим Пьер, используя свое колоссальное состояние, начал контрпропаганду. Он финансировал издание дешевых лубочных картинок, где пароход изображался не как «страшный зверь из бездны», а как добрый богатырь, побеждающий морского черта-вредину. Он организовал публичные показы паровой машины для всех желающих, где инженеры доступно объясняли ее принцип действия.

Но темное море суеверия расступалось медленно. Однажды ночью на верфь пробрались и попытались поджечь «Победоносец» очередные юродивые. Сторожа отбили нападение с трудом. На корабль поджигатели не смогли пробиться, ограничившись тем, что устроили большой пожар на пристани, спалив припасы, предназначенные для погрузки.

После этого Андрей и Пьер стояли у обгоревшего закопченного борта своего корабля, с которого слезла от огня вся краска, разговаривая о последних событиях.

— Люди боятся, — сказал Пьер. — И народный страх — это самый страшный враг всего нового.

— Со страхом нельзя сражаться пушками, — кивнул Андрей, глядя на воду. — Его можно только преодолеть. Знанием. И терпением. Но, наши противники хотят не только запугать народ нашими паровыми машинами. Они хотят идеологической войны. Что ж, они ее получат.

Попаданец чувствовал себя не просто новатором, а настоящим полководцем в новой, невидимой внутренней войне за технологическое процветание Отечества. И он не собирался отступать.