Судьба открытия. Роман

Глава III. ХЛЕБ И САХАРл
1

- Болван! - шепотом ругался метрдотель за дверью. - Сказано: одиннадцать кувертов. Видишь, одиннадцать их дожидаются? Суп черепаховый, паштет из дичи… Шампанское… да не то, а это бери! Олух! Марку подешевле! На кухню - заморозить! Живо!

В зале бесшумно появились лакеи с подносами посуды и закусок, - сдвинули столики - сделали из них один общий большой стол, накрыли чистой скатертью. Как треугольные шляпы, были сложены накрахмаленные салфетки. Бутылки высовывались из серебряных ведерок со льдом.

Те, для кого готовился обед, сидели на диванах у стены и разговаривали.

- Я утверждаю… - гудел оттуда чей-то бас. - Помните, как написал Эразм Роттердамский?… Глупость - это не так-то уж плохо! Она осыпает нас величайшими дарами. Действительно, приправа глупости нужна повсюду. Не вздумайте бороться с ней! Что стоит без нее вся наша жизнь… и наше с вами будущее, господа?

- В России вообще печальна участь талантов, - некстати вмешался жиденький тенор. - Мне рассказывал Рыбкин…

- Какой Рыбкин?

- А знаете самую последнюю новость? - вдруг заторопился тенор. - Представьте, фантасмагория! По воздуху, как по телеграфным проводам, передали электрический сигнал из Петербурга на Гогланд. Оторвалась, значит, льдина, унесла в открытое море…

- Это когда пятьдесят человек спасли?

- Вот-вот! Попов, видите, передал на ледокол «Ермак»…

- Так вашей новости уже четыре месяца!

Наконец торжественно вошел метрдотель. С достоинством произнес:

- Милостивые государи, прошу!

Остановился чуть в сторонке, наблюдая. Застучали стулья. «Нет, - решил он, - не приезжие. И вроде не купцы. Из образованных».

Лисицын, усаживаясь, легким движением ощупал на себе непривычный после студенческой тужурки сюртук.

В другом конце стола коренастый, загорелый человек со светлыми бровями и лысеющим лбом несколько раз подряд звякнул вилкой по тарелке, встал, поднял бокал шампанского.

- Внимание, внимание! - начал он; голос был знакомый: бас говорившего недавно об Эразме Роттердамском. - В нынешнем знаменательном году… в году… на стыке девятнадцатого века и двадцатого… мы разъезжаемся по русским просторам… для плодотворной инженерной деятельности. Я предлагаю поднять тост за Горный институт, который мы покидаем… тост за каждого профессора, чьи лекции мы слушали, - за Романовского, Карпинского, за Тиме, за Мушкетова, за Лутугина Леонида Ивановича…

- Ура-а! - нестройно закричали за столом.

Рядом с Лисицыным сидел Терентьев. Он жевал, размахивал ножом и приговаривал:

- Паштетик-то… Батенька, такой разве праведникам в царстве небесном дают! Ну, ваше здоровье!

Один за другим провозглашались тосты. А через час, перебивая друг друга, расплескивая вино из бокалов, молодые инженеры выкрикивали:

- Столбовая дорога человечества! Кто не верит в прогресс? При чем тут социальные проблемы?…

- А кто, господа, бывал на Государево-Байракских копях?

- Интеллигенция - еще отец мой говорил - в долгу перед бесправным народом! В долгу! Мы призваны…

- Нам надо доходность предприятий повышать. И я считаю делом чести…

- Не сравните же с бакинской нефтью! Там рубль на рубль буровая скважина дает!

- Успех промышленности - твой успех! Залог цивилизации! И пусть процветает Россия!..

«Так они и будут, - подумал Лисицын. - Доходность… Процветает… Рубль на рубль…» Он снова посмотрел вокруг: вот этот - сын хозяина медных рудников; тот - сам владеет приисками на Урале; один Терентьев здесь из неимущих. «Другое дело, собрался бы весь курс, все выпускники. А то как на подбор!» И ему стало неприятно: не надо было участвовать в этом обеде.

- Хорошо! - зажмурившись, сказал Терентьев и вытер губы салфеткой.

К Лисицыну подошел коренастый, тот, который утверждал, что без глупости на свете не прожить. Он был в черном фраке, с сигарой в зубах. Улыбнулся:

- Вы почему молчите? Куда работать собираетесь?

Лисицын, отгоняя дым его сигары, взмахнул перед собой ладонью:

- Пока не тороплюсь. Чего мне! Надо мной не каплет…

В зале ресторана стало совсем шумно. Терентьев звонким голосом запел:

Кто-то подтягивал ему. А другие за столом кричали - то о всемирной выставке во Франции, то о задачах горного надзора на казенной службе.

Никому ничего не сказав, Лисицын встал и вышел за дверь.

После выпитого вина голова слегка кружилась.

Далеко за крышами домов закатывалось солнце. Закат пожаром отражался в окнах верхних этажей; ослепительно сверкал купол Исаакия. По Невскому прогуливались люди в летних костюмах, нарядные дамы, чиновники. Лисицын неумело поправил на голове высокий цилиндр, пошел вдоль проспекта.

- Лисицын! - окликнул его кто-то. - Лисицын, черт возьми!

К нему бежал, звеня шпорами и громыхая шашкой, худощавый офицер с закрученными кверху русыми усиками. Не дав Лисицыну опомниться, офицер с размаху поцеловал его в губы:

- Ах, черт возьми! Вот встретились…

«Сотников»,- увидел Лисицын и тоже обрадовался встрече.

- Вот какой ты стал!

- А ты какой стал!

Сотников был в Петербурге по делу - лишь на один сегодняшний день. Он простодушно и чуть завистливо расспрашивал:

- Ну, живешь как? В министры попасть, наверно, целишься? Не служишь еще? Да-а, ты ведь богатый!

- Какой там богатый…

- Не скромничай, знаю! А этот… что раньше тебя в Горном… как его… помнишь, ты с ним все разговаривал?

- Глебов?

- Да-да, Глебов! Где он?

- Глебова нет, - строго ответил Лисицын.

- Неужели умер?

- Нет. Арестован. В Сибирь его сослали.

Глаза Сотникова округлились:

- Да что ты! За политику? Ай-яй-яй! - Он схватил бывшего соседа по парте за рукав.

Лисицын подумал: может быть, не надо было говорить о Глебове? А Сотников допытывался:

- На каторжные работы? Или так?

- Откуда я знаю! - сказал Лисицын сердито. - Понятия не имею. И давно это было!..

Они свернули на Адмиралтейскую набережную. В Неве поблескивало сиреневое небо. Здание биржи темнело на другом берегу.

- Давно это было… - повторил Лисицын, когда молчать стало неудобно. - Послушай, - вдруг переменил он тему, - значит, твой полк участвует в маневрах? А кто командует полком?

Сотников ахнул, достал из кармана часы. Двенадцать! Полковник - не кто-нибудь, сам полковник ждет теперь на вокзале! Как можно этак опоздать?… Ужасно! Нет, боже мой, пропало все… И он, даже забыв пожать руку, кинулся по направлению к Невскому. Из сумрака донесся его голос:

- Извозчик! Извозчик!

Стояла светлая петербургская ночь.

Лисицын покрутил звонок. Дверь открыла фрау Шеффер, дородная немка, у которой он снимает комнату «на всем готовом». Увидев квартиранта, фрау быстро оглядела его с ног до головы и сложила на груди ладони:

- О-о, прощай, студенческий тужурка? Вы, как граф, одет! Я поздравляю!..

Он сказал спасибо, улыбнулся. Не задерживаясь, с цилиндром в руке, прошел по коридору к своей комнате. Оттуда крикнул: «Гуте нахт».

Наутро ему надо бы зайти к приезжему шахтовладельцу Харитонову. Ну ладно, он зайдет, сдержит слово, если обещал. Только сейчас об этом думать не хотелось. Кто знает почему, но на душе не то тревожно, не то радостно. Смутные мечты какие-то… Приятно, что на нем безукоризненный сюртук. Куда-то сердце тянется в далекое, неясное…

«А, чтоб их!..» - Лисицын вспомнил о сегодняшнем обеде. И тотчас снял сюртук. Повесил.

А спать не хочется нисколько.

Он остановился перед книжным шкафом.

Надписи на корешках в сумеречном свете не видны. Но каждый томик тут он мог бы отыскать вслепую. Он любит свои книги. Много усилий приложил, чтобы собрать ценнейшее, все то, что здесь на полках. Ведь сказочный же мир! Стоит открыть любую книгу - и стелется пар над теплыми древними морями, идут чудовищные ящеры, стегоцефалы, динозавры, летают археоптериксы, растут леса гигантских папоротников. Почти осязаешь, как пласт за пластом образовывались горные породы; до зримого становится понятно, как с миллионами лет изменялся облик Земли.

Тихо было и в комнате и за окном. Где-то далеко процокали копыта лошади.

Он стоял возле шкафа; его мысли уже как бы вышли на простор геологических эпох. Пермский океан постепенно превращается в другой - в океан каменноугольного периода. Меняется древняя фауна…

Лисицын чиркнул спичкой, зажег лампу. Задернул штору у окна.

На письменном столе уютно засветился зеленый абажур. Все словно сузилось до рамок комнаты, а в то же время мыслям так свободно, так беспредельно широко!

Он расстегнул галстук, сбросил тугой высокий воротник, манжеты. Взял книгу с книжной полки. Это монография Карпинского.

И с явным удовольствием он принялся читать о раковинах ископаемых моллюсков - аммоней. Читал до самого восхода солнца.