Судьба открытия. Роман

7

Когда команда возвращалась на спасательную станцию, в степи пахло полынью. Стрекотали кузнечики. Ящерицы грелись на солнце. Едва фургоны к ним приблизятся, ящерицы убегали прочь, скользя проворными змейками.

В переднем из фургонов спасатели ехали молча. Галущенко задумчиво теребил усы и так поглядывал на штейгера, точно собирается о чем-то с ним заговорить. Он прикидывал в уме, может, тут и верно к Потапову послать на «Магдалину» надо… Однако он решил не торопиться, побеседовать сперва с самим Потаповым.

Лисицын ехал, сидя, как каменный идол. Лишь уже сойдя с фургона, у себя во дворе, он ощупал нагрудный карман. Из глубоких недр памяти почему-то выплыла фраза по-латыни: омниа мэа мэкум порто - все мое ношу со мной.

Ему еще не было ясно до конца, какие выводы он должен сделать, куда он кинется, что именно предпримет. Он четко сознавал одно: обстановка требует безотлагательных решений и самых энергичных мер.

Солнце медленно клонилось к горизонту. Лисицын то запирался в своих комнатах, то без надобности шел в аппаратный зал, то выходил на крыльцо, присаживался на ступеньку. Все, над ним нависшее, ему представлялось гораздо более сложным, чем это в действительности было. И Завьялов и Крумрайх ему сейчас кажутся только исполнителями чьей-то воли, только щупальцами, которые к нему протягивает кто-то далекий, злобно ищущий его. Тот же самый, что когда-то в Петербурге. И опять стягивается грозная петля!

Видеться с Терентьевым пока он не хотел. Не побывал у него, как обычно, вечером.

Между тем стемнело. План действий сложился окончательно.

Враг стережет его и в Петербурге на вокзалах. Жандармские заставы надо обойти. Для этого он выйдет из вагона за две, за три станции до Петербурга, а дальше двинется пешком.

Первая и главная задача в Петербурге: разыскать во что бы то ни стало Глебова.

Отсюда нужно исчезнуть бесследно. Выехать нынче на рассвете, чтобы успеть к раннему утреннему поезду.

Перед рассветом он прикажет на конюшие срочно подать экипаж с парой лошадей. Тогда же он зайдет к Терентьеву, разбудит, поблагодарит за все хорошее, извинится, попрощается.

За оставшиеся до отъезда несколько часов ему необходимо разобрать свою лабораторию. Громоздкое и малоценное придется бросить здесь. А то, что в будущем еще послужит для работы, он начал тотчас упаковывать в ящики. Их он сдаст на железную дорогу. Отправит в любой близкий к Петербургу город - багажом до востребования.

Теперь он метался в своем тесном пространстве. Но движения его были безукоризненно точны. Приборы с легкостью разнимались на составные части. Одно - в ящик, в мягкие стружки; другое - грубо в кучу, под стол.

Лаборатории уже не стало. Ящики уже почти заполнены.

Лисицын нет-нет, да остановится с закрытой банкой или медными клеммами в руках. Постоит минуту, будто слушает, настороженно озабоченный. Уж очень смутно и тревожно было у него на душе.

Ночь. Тихо вокруг. Ни человеческого голоса, ни звука шагов… Весь мир словно умер. Только лампочки горят да темные окна смотрят на Лисицына. Точно он один на свете по-настоящему живой - как казалось когда-то ему маленькому, пятилетнему.

Он положил на ящик крышку. Поднялся. И чудится ему, будто в этой тишине притаилось что-то страшное, неотвратимо надвигается, вот-вот обрушится на него.

Вдруг сейчас придут его арестовать? Вдруг он не успеет уехать?

Снова каторга, тюрьма, и погиб труд всей жизни! Никому и не приснится даже сказочное изобилие, которое через год-два могло бы стать всеобщей явью!..

Его трагедия в том, что на всей Земле нет человека, знающего принципы, научную канву открытого им синтеза, - человека с честным сердцем, кто захотел и мог бы в случае чего взять на плечи непомерный груз его открытия. Здесь его величайшая ошибка. Почему он не искал таких людей среди ученых, почему не доверил кому-либо из них теоретических основ своей работы?

Со своим открытием он до ужаса одинок…

И теперь, в эту последнюю на спасательной станции ночь, ему вспомнилось: от Терентьева он слышал, что два года тому назад сто профессоров и преподавателей Московского университета одновременно подали в отставку в знак политического протеста. В числе их был старый, больной Климент Аркадьевич Тимирязев.

Но Тимирязев еще жив! И, надо думать, есть у Тимирязева ученики, друзья, последователи!..

Словно из другого мира донеслось: очень далеко заржала лошадь. Потом тишина стала еще глубже, еще томительнее. Только кровь шумела в ушах. На столе шелохнулась какая-то стружка. Лисицын чувствует, будто нарастающее вокруг него напряжение с секунды на секунду разразится громовым ударом.

Он уже твердо решил: по пути в Петербург ему нужно заехать в Москву. В Москве он должен повидать Тимирязева, которому он расскажет, как он перестроил по-своему природный процесс фотосинтеза, и какие огромные практические выводы отсюда следуют.

Из мрака, сквозь черные окна, точно кто-то все время; наблюдает за ним. Окна хочется завесить. Лисицын взял куски брезента. А когда влез на стол, чтобы накинуть их на гвозди, увидел за забором кривобокую, зловещую луну. Она только что взошла. Красная с темно-малиновым оттенком, мутная.

Он думал о Москве, о Тимирязеве, однако веры в то, что туда сумеет добраться, у него почти не было. Жандармы могут внезапно окружить его и по дороге на вокзал и в поезде. Скорее всего, случится именно так. Может так случиться…

А что, если тотчас же, ночью, отправить Тимирязеву письмо - написать и сбегать до отъезда, бросить в ближайший из почтовых ящиков? Не будет ли это для судьбы открытия надежней?

Лисицын быстро сел. Достал бумагу.

«Глубокоуважаемый, высокочтимый Климент Аркадьевич! - начал он неровным почерком, брызгая от торопливости чернилами. - Пишет вам человек, всю жизнь посвятивший изучению процессов, сходных с теми, что протекают в листьях растений. Мне удалось многое. Я воспроизвел синтез углеводов на катализаторах, приготовленных из неорганических веществ. Я разработал способы промышленного синтеза сахарозы и крахмала. Эти продукты могут быть получены искусственным путем в большом количестве и станут очень дешевыми.

Главное, я не хочу, чтобы мое открытие служило обогащению предпринимателей. Оно предназначено не для чьих-то барышей, а всем, кто нуждается в хлебе. Как это сделать, мне еще не вполне ясно. Но обязательно надо так сделать. Думаю, не после успешного ли повторения событий девятьсот пятого это станет возможным? Надеюсь, они повторятся еще, такие события, и приведут к немалым переменам.

Меня, Климент Аркадьевич, преследуют. Я уничтожил одну лабораторию, долго был на каторге; потом, спасаясь, уничтожил другую лабораторию; полчаса назад, опять вынужденный скрыться, я разрушил третью свою лабораторию. Даже журналы опытов мне пришлось сжечь. Сейчас мне их заменяет небольшая записная книжка, которую ношу всегда с собой. Чтобы она сбереглась при всяких передрягах, ношу ее в герметичном жестяном футляре.

Стремлюсь в Москву, мечтаю о беседе с вами. На всякий случай, если не сумею доехать - и я и записная книжка моя, мы можем сгинуть без следа, - наспех пишу вам письмо.

Теперь изложу коротко основы. Магний, что имеется в молекуле хлорофилла, как я в этом убедился в результате многолетних опытов…»

Лисицын поднял голову, и рука, протянутая к чернильнице, неподвижно повисла над столом.

Тишину нарушил какой-то звук, будто вдалеке хлопнула дверь. Послышалось, точно вскрикнул кто-то. Шаги по коридору. Спешат. Опять шаги. И вот пронзительным набатом, оповещая о несчастье в шахте, грянул колокол. Из коридора - голос Коржакова:

- Вставай, господин штегарь! Вставайте! Вся смена полегла на «Святом Андрее»! Взрыв! Да проснитесь же! Проснись, говорю!..

Тихо приподнявшись, Лисицын в первые мгновения не откликался. Взглянул на оставшееся недописанным письмо. Посмотрел на часы. Перевел взгляд на ящики, поставленные друг на друга. На его лбу буграми собрались морщины.

Ему надо бы сказать, что нездоров, пусть команда отправляется на рудник без него, пусть на аварии распоряжается Галущенко. Но вместо этого он резко произнес:

- Иду!

У выхода он подхватил мешок, в котором наготове брезентовый костюм для шахты. Запер за собой свои комнаты…

Когда головной фургон покатился по дороге, Лисицын, напрягая память, мысленно прикидывал расположение подземных выработок рудника «Святой Андрей». Человеческие жизни зависят от того, как четко он сейчас построит действия спасательной команды. А в огромных заброшенных пустотах на «Святом Андрее» бог знает сколько рудничного газа. И само несчастье и масштаб несчастья на «Святом Андрее» не случайны: работы там велись с преступным нарушением элементарных норм, и это было каждому известно.

Лисицын высунулся из фургона. Крикнул кучеру:

- Гони как следует!

Кучер ударил кнутом - лошади рванули, помчались вскачь. Багровым, мертвым куполом виднелась в небе ущербная луна. От домов, пробегающих мимо и остающихся позади, через дорогу тянулись густые черные тени.