Судьба открытия. Роман

2

Город незнакомый.

Оставив чемоданчик в камере хранения, Шаповалов на вокзальной площади сел в переполненный людьми автобус, доехал прямо до университета. Здесь спросил, где найти профессора Зберовского. Ему показали здание у парка. Объяснили: лаборатория и кабинет профессора на третьем этаже.

И в автобусе, и уже теперь, поднимаясь по лестнице, Шаповалов пытался представить себе, как пойдет его разговор с Григорием Ивановичем. Быть может, новая идея, ради которой он приехал сюда, вовсе не покажется Зберовскому настолько уж значительной. Не чересчур ли: явиться специально за тысячу с лишним километров, вместо того чтобы просто написать подробное письмо?

- Товарищ, я ищу профессора Зберовского…

Девушка, стоявшая вблизи от входа, посмотрела и ответила:

- Пересечете оба зала; кабинет его направо.

Люди были заняты работой, и на проходящего никто не обращал внимания. Зато взгляд Шаповалова словно фотографировал все, что он видит по пути на столах. Приборы были сложны, соединялись между собой в агрегаты, назначение которых не сразу поймешь. И только в глубине второго зала он заметил как бы старого друга: установку для синтеза - примерно такую же точно, как он собрал когда-то по указаниям Зберовского в своей собственной лаборатории.

«Ага, значит, дальше фотосинтеза тут мысли пока не пошли!»

Григорий Иванович был в кабинете. Встретил его очень приветливо:

- Здравствуйте, мой дорогой! Ну-те, выкладывайте, с чем приехали! - и усадил его в кресло.

Шаповалов сказал: дело касается синтеза углеводов. Ему на ум пришла совершенно новая комбинация. Правда, мысль его еще сыра, - возможно, даже и ошибочна. Но он уверен, что промышленный синтез крахмала и сахара в будущем следует строить не так, как это раньше было задумано Лисицыным. Открытие Лисицына - это пройденный этап, а новые поиски надо вести на уровне еще более высоком, прокладывая путь по целине. Конечный результат останется тот же: брать углекислый газ и воду и на химическом заводе получать из них крахмал или какую нужно разновидность сахаров. Однако идеальный способ синтеза не должен требовать световой энергии. Иначе нам не избежать энергетических потерь.

- Что, что? - спросил Зберовский, приподнявшись и положив руки на стол. - А конкретная основа для подобных рассуждений у вас есть? Или это… общие слова?

Сейчас Григорий Иванович точно впервые увидел Шаповалова.

Перед ним сидит обыкновенный человек, смуглый, почти уже среднего возраста. Скромно одетый - в стандартном сером пиджаке, смявшемся, вероятно, в вагоне. Не очень чисто побрит, синева на щеках. Наклонил голову; черные волосы крылом свесились на лоб. Сосредоточенно и словно с большим интересом он трудится над крышкой от чернильницы: то снимет ее, осмотрит, то осторожно поставит на место.

А в голосе его звучат напряженные нотки.

Что он скажет конкретное? А вот - по Виноградскому - бактерии, которые живут в темноте. Как известно, они способствуют какой-нибудь реакции в среде, их окружающей: скажем, окисляют серу или аммиак. Освобожденную при этой вспомогательной реакции энергию они используют для синтеза углеводов в своем организме - без чего они и жить бы не могли.

Жизнь бактерий как будто бы и мелкий факт. Но отсюда вытекают два очень важных вывода: во-первых, синтез углеводов возможен без света; во-вторых, процесс синтеза может быть осуществлен за счет энергии какой-то другой, идущей параллельно, вспомогательной химической реакции.

- Мне так подумалось, - продолжал Шаповалов, - первая задача - изучить подробно все, что относится к бактериям. Постараться выделить из них ферменты, благодаря которым процесс реально удается хотя бы в крохотных масштабах. А потом, по аналогии, перейти на поиски промышленного способа… Я уж начал, между прочим, предварительные опыты. Примитивные пока еще и неуклюжие попытки…

Зберовский смотрел на него горящими глазами.

- И что вам опыты дали? - спросил он.

Шаповалов вздохнул:

- Запутался я в сложностях, Григорий Иванович.

Про крышку, снятую с чернильницы, он давно забыл. Держал ее в пальцах неподвижно. Поднял взгляд на Зберовского.

Григорий же Иванович, встав из-за стола, принялся молча ходить по комнате туда и обратно.

Миг недоверия к идее сменился в его мыслях вспышкой изумления. Действительно, промышленный синтез хочется видеть без передачи энергии в виде светового потока! И ведь может получиться. А в случае успеха открытие Лисицына не только сойдет с мертвой нынешней точки, но и взлетит на небывалые высоты. Черт знает, до чего идея дерзкая! Даже страшно, какая новизна!

Спустя минуту эти радужные мысли покатились вниз по затухающей кривой. Уж кому-кому, а Григорию Ивановичу слишком хорошо известно, насколько труден путь от исходных мечтаний до сверкающих в будущем целей.

За успех идеи Шаповалова не больше шанса против тысячи. Она увязнет, вероятно, в дебрях химии ферментов. Скорей всего, потратишь бездну сил, и все окажется зря.

Нет, нечего и думать - браться за такое деяо. Нельзя и человека напрасно обнадеживать.

Остановившись перед Шаповаловым, Григорий Иванович взглянул на него и опустил глаза. Вдруг почему-то вспомнил профессора Святомыслова. И из глубоких недр души хлынуло по-молодому обжигающее чувство, сходное с острой ненавистью к самому себе.

- Послушайте, - с запинкой сказал Григорий Иванович, - вы всерьез желаете работать над вашей идеей?.

- Всерьез, - ответил Шаповалов.

- Тогда - один в поле не воин. Переходите на работу к нам в лабораторию! У меня как раз вакантна должность научного сотрудника. Тут мы взялись бы за ваши опыты, объединив усилия. Задача-то очень нелегкая!

Отнюдь не ожидавший, что разговор может принять подобный поворот, Шаповалов вначале поколебался. А как же все его дела на рудниках? Но почти тотчас сказал: в принципе он согласен. Однако он сообщит свое окончательное решение лишь по телеграфу из Донбасса.

- Ну, я вас считаю уже здешним, - улыбнулся Зберовский. - Теперь пойдемте, лабораторию вам покажу!

Выйдя из кабинета, они долго ходили между лабораторными столами, задерживались у многих установок, особенно у тех, которые действуют в данный момент.

Стоящая возле уникальных измерительных приборов женщина чуть повернулась сперва к Григорию Ивановичу, затем к Шаповалову. Она прислушивалась к их беседе. Григорий Иванович сказал ей:

- Знакомьтесь, Лида. Это наш будущий сотрудник.

А вечером того же дня Шаповалов уехал домой.

Надо заметить, что ящики, заменявшие мебель в квартире Шаповаловых, постепенно уступали место настоящим столам и кроватям. Заботилась об этом Вера Павловна. К своим приобретениям она относилась спокойно и по-деловому, как к чему-то будничному, но крайне нужному. И верно: разве ей не следовало дать Сереже детскую кроватку с сеткой и высокий стульчик, на котором он сидит за столом - за столом именно, а не за ящиком?

Между тем все ее покупки Шаповалову доставляли удовольствие. Однако он стыдился признаваться, что рад вещам, окружающим его семью в квартире. Он не всегда чувствовал четкую грань между устройством минимальных удобств и мещанской жадностью к накоплению. Стяжательство же у людей он ненавидел. Ловя себя на том, как ему приятно купленное Верой, он временами думал: а нет ли здесь уже начальной стадии стяжательского духа? И бывали случаи, когда его реплики по поводу нехитрого шкафа для одежды или занавесок, появившихся на окнах, могли бы показаться Вере Павловне обидными.

Только Вера Павловна не обижалась на него за это. Она была достаточно умна и слишком хорошо его знала.

Главное, отчего в их жизнь вторглась черная кошка, состояло в другом.

Это был не то что разлад, - нет, Вера Павловна просто начала себя ощущать не такой-то уж необходимой для него, предоставленной самой себе и одинокой.

Живется ей трудно. Еще в прошлом году осенью она поступила в школу, где теперь преподает историю. Ходит в школу почти каждый день с Сережей и на часы уроков оставляет его под присмотр школьной сторожихи. Потом ей надо торопиться в магазины за продуктами, а дома ее ждут бесконечные хлопоты: то накормить Сережу, то постирать ему бельишко. Проходит день, приходит вечер; Сережа спит, а она одна, одна. И кажется ей, будто бы у Пети даже нет стремления прийти домой пораньше.

Если он увлечен своими новыми идеями в области химического синтеза, это для нее оправдано. Идеи того стоят. Но ведь большую часть вечерних часов он проводит вне лаборатории!

Получается так:

- Петя, сходим завтра в кино!

- Завтра? - переспрашивает он. - Нет, не смогу. На одной из шахт будет производственное совещание.

- Ну, послезавтра в клубе концерт Мирона Полякина…

- Девятого числа?… Девятого у нас комиссия по борьбе с текучестью рабочей силы. Опять все рудники треста в прорыве.

До всего ему есть дело. Конечно, это вообще-то хорошо. Однако очень плохо, что он шаг за шагом словно отвыкает от нее, что она уже не имеет на него прежнего влияния, что их душевная близость начинает занимать в пропорциях его мира все меньшее и меньшее место.

Вера Павловна много думает о нем.

Сейчас он взял четырехдневный отпуск, чтобы съездить к профессору Зберовскому.

И вот он наконец вернулся из поездки. Ворвался в комнату веселый, как в былое время, возбужденный.

Правду говорят, что радость на двоих - две радости. У Веры Павловны все лицо сияет. Она хлопает в ладоши и шутливо прыгает возле Шаповалова. Как она счастлива: действительно его идея настолько высоко оценена? Сам профессор сказал? Прямо, сразу - в старшие научные сотрудники? Работать над собственной идеей? Господи, да ясно, нужно соглашаться!

- Настоящая твоя дорога, Петя!

Оба стали прикидывать вслух, как и что надо сделать практически. Шаповалов заявил: сперва он туда переедет без нее и без Сережи, дождется там квартиры, а они месяц-два пока здесь одни поживут. Улыбку Веры Павловны тотчас как рукой сняло:

- Порознь опять? Не будет! Протестую. У меня как раз учебный год к концу. Поедем вместе, и никаких!..

Его взгляд пробежал по новой мебели:

- Ну как же с этим двинешься…

- А на это плюнем!

- Плюнем? - протянул он, недоверчиво посмотрев.

- Вещи для нас, - воскликнула она, - или мы для вещей?

Он вдруг ужасно обрадовался:

- Правильно! Бросим к чертям!

Вопрос был в том, отпустит ли его директор треста, а если решит задержать, то надолго ли.

Когда Шаповалов пришел и начал говорить о своих замыслах и приглашении Зберовского, директор спросил:

- Что у тебя… это с партийной организацией-то согласовано уже?

- Нет пока еще. Но, думаю, если вы решите…

- Видишь ли, насчет тебя мне не хочется единолично действовать.

- Ладно, - сказал Шаповалов, - я схожу потолкую.

А секретарем партийной организации треста недавно был избран Василий Танцюра - тот самый старинный приятель Шаповалова, с которым они с детства шли нога в ногу, юность прожили в одной комнате общежития молодых шахтеров, не раз делили корку хлеба, вместе поступали в комсомол. Лишь за последние годы они как-то удалились друг от друга: один учился в Москве, второй непрерывно работает на рудниках.

Их разговор сейчас, начавшийся так именно, как начинают разговаривать давнишние друзья, вскоре приобрел несколько иной характер.

Танцюра иронически взглянул на Шаповалова:

- Всюду «летуны». Заразное поветрие, и тебя подмяло. Недаром ты в комиссии по борьбе с текучестью…

Шаповалов твердо сказал:

- Здесь случай совершенно особый.

- Особый, думаешь? У каждого особый!.. А как нам быть с закреплением кадров на рудниках? До конца пятилетки закрепиться - не ты ли сам голосовал «за»?

- Послушай, Вася, - уже сердясь, поднял голос Шаповалов, - я тебе без шуток говорю.

- Ну, посмотри, если без шуток!

Глаза их встретились. У Танцюры - зеленоватые, под белесыми бровями - они теперь светились осуждением и состраданием. В то же время ему было словно неловко за своего приятеля.

Сев рядом и вздохнув, он посоветовал: пусть Шаповалов пристально оглянет собственную жизнь. Уж слишком мечется. Последовательности нет. Был шахтером, собрался в пилоты - передумал, кинулся в матросы, стал на химика учиться, сюда пришел служить, снова хочет сорваться куда-то…

- Да не сорваться! - возмутился Шаповалов. - Нельзя подходить так ограниченно… Пойми: речь идет об исключительно важной научной работе!

- Все понимаю. Ты поделился с профессором идеей, профессору понравилось - он тебя и взялся переманивать. Неохота самому засучить рукава. Бывают такие любители… Научная работа, говоришь? Однако разве и у нас тебе не поручили вести научную работу? Довел ты ее до конца, нет? Или тебе не создали условий в твоей лаборатории? Чего молчишь? Стыдно?

- Вася! - бросил Шаповалов с укоризной.

Он снова принялся объяснять и убеждать. Горячился, сыпал аргумент за аргументом. А Танцюра ни на шаг не сдал позиций.

Долго еще продолжался спор.

Взяв руки Шаповалова в свои, Танцюра просил истолковать все сказанное не во вред их дружбе, а с более высокой точки зрения. Уголь - это сейчас один из главных фронтов строительства социализма. Партия нацеливает коммунистов драться за стабильность кадров в Донбассе. Каждый большевик должен быть примером стойкости для окружающих. И тем более благодаря тому, что они с детства друзья, он не считает себя вправе сделать Шаповалову никакой уступки.