Союз Тигра и Дракона

Глава 6 «Гэ» 革 Смена

Новый день стирает границы ночи.

— Всё это, однако, так странно, — воровато оглянувшись на кухонную дверь, прошептала Юлань, служанка молодой госпожи Ван Лимэй. — И я уверена, неспроста. Помяните моё слово, не иначе как госпожа Мин решила избавиться от этой Чжао Ши и её приблудного сынка!

— Да уймись ты! — рассерженно перебила юную болтушку пожилая служанка Ли Сунь, ведавшая кухней и запасами продуктов в доме. — С чего ты это взяла?

— Сами посудите! Мыслимое ли дело: и двух месяцев не прошло, как они появились в доме, а уже из нищей приживалки эта Чжао Ши стала компаньонкой госпожи. Переселили их с сыном в восточные покои, велят подавать им господскую еду, угли в их жаровнях не переводятся. Так и этого мало! Малец-то этот, — всё не возьму в толк, как его величать-то? — так этот юнец все вечера у госпожи проводит. И потчует его она лучшим чаем, и велит наилучшее печение подать да сладости отборные ему готовить! И целыми вечерами слушает его игру на флейте, да стихи сочинять просит. И даже велела ему называть себя матушкой! Каково, а? Но я вам прямо скажу — она недоброе задумала.

Ли Сунь, во время разговора мерявшая рис, опустила мерку и побледнела.

— Что ты несёшь, Юлань?

— А то вы сами не понимаете⁉ Она нарочито их привечает, чтобы привыкли, а когда они опасаться её перестанут, живо им яда сколопендры подсунет. Все слуги об этом судачат.

— Вздор несут, — Ли Сунь вновь принялась за рис, — с чего ей так поступать?

— Так это же ясно: эта Чжао у неё господина Ван Мао отбить пыталась, а мальчишка её — сынок хозяина, это же сразу видно. Какая женщина это стерпит? Ясно, она только и ждёт часа, чтобы с ними счёты-то за мужа свести.

Старуха Ли Сунь усмехнулась.

— Чушь… Госпожа Мин, может, и любила господина… год после свадьбы. А после, иначе, чем раздобай да придурок его не называла. Тихо, конечно, себе под нос и не при детях, но уж лет десять минуло, как господин Ван Мао в покоях супруги не показывается, и госпожа даже не интересуется по утрам, ночевал ли он в доме. Ну а коли любви у неё к господину давно не осталось, что ей за дело до его былых связей?

Слова её, спокойные и холодные, немного остудили пылкие фантазии молоденькой служанки. Она бросила на дуршлаг креветок, и задумчиво поинтересовалась.

— А почему этот молодой Чжао…

— Госпожа велела называть его молодым господином Ван Шэном.

— Хорошо. А почему давеча госпожа так уговаривала молодого господина Ван Шэна в столицу, в Чанъань, ехать?

— Надеется, что он сдаст экзамен. Да только многие туда ездили, и все только время и деньги зря потратили.

С наступлением холодов в судьбе госпожи Чжао и её сына действительно произошли немалые благие перемены. Госпожа Мин, поближе познакомившись с Чжао Ши, нашла её достаточно милой и образованной, к тому же сведущей в рукоделии. Общение с ней было приятней общения с дочерьми, и Чжао Ши скоро и вправду стала компаньонкой госпожи.

Что до Чжао Шэна, то он очень скоро занял столь прочное место в семье, что удивился даже господин Ван Мао. Госпожа сама приказала челяди звать его семейным именем, тем самым наделив его связями и силой их рода, и, судя по всему, явно благоволила к новому члену семьи.

Сам Шэн не видел для себя иного поприща, кроме государственной службы. Иного для молодого человека аристократической семьи, в общем-то, и не было. И получив от старшей матушки Мин приказ попытаться сдать государственный экзамен, он направился в столицу. От удививших всех в доме щедрот госпожи Мин, её названному сыну дали повозку с парой лошадей, вознице было приказано доставить господина в Чанъань.

Путь занял две недели, и по дороге Шэн думал вовсе не об экзаменах. Год назад с ним произошла достаточно странная история. Они бродили с монахом Ляном по старому монастырскому лесу и завернули на кладбище. Возле заброшенной могилы человека с именем Фу Юншен[1] оба остановились. Поблекшие иероглифы гласили, что заслуги покойного были столь значительны, что его бессмертное имя никогда не изгладится в потомстве.

— Разве не печальная ирония? — спросил Шэн монаха. — Я всегда думал, что глупо давать людям столь громкие имена. Вечно живущий! Как же… Этот человек почил всего сто лет назад, но его имя уже никому не памятно, а на могиле никто не приносит поминальные жертвы.

— Род этого человека просто мог прерваться…

— Зачем же тогда говорить о вечности? Впрочем, если у него нет потомка, а меня не желает знать мой отец, может, я сгожусь ему в сыновья?

— Шэн, что ты несёшь?

— Почему нет? Ты сам говорил, что всё, что делают люди, они делают для себя. Дарят вам время, чтобы истратить взамен ваше, признаются в любви, чтобы их любили в ответ, помогают, чтобы в нужный час получить помощь. Это верно. За каждым их поступком я тоже вижу какой-то мотив. Даже тот, кто бросает монету нищему, рассчитывает либо на милость небес, либо радуется, что не находится на его месте. Есть возможность покрасоваться — все тут как тут, нет — тишина вокруг. Умерла мать чиновника — вся улица в трауре, умер чиновник — некому гроб нести. Но я поступлю бескорыстно. Я стану сыном этого покойника и буду приносить жертвы на его могиле и поминать его имя. К тому же лучше быть сыном мертвеца, чем того, кто и знать тебя не желает. Усопший не может отказаться признать тебя.

Монах молча посмотрел на юнца. В отрочестве отца особенно не хватает, и он понимал, насколько тяжело этому мальчишке называться материнским именем и чувствовать себя бастардом. Но выбрать в отцы мертвеца?

— Ты неподражаем, Чжао Шэн.

Чжао Шэн тогда ничего не ответил, но убрал могилу и принёс жертвоприношение духу усопшего, потом изготовил его поминальную дощечку и поставил на домашний алтарь.

Всё бы ничего, но с того дня Чжао Шэн стал замечать во дворе странную тень. Она долго не приближалась к нему, пока, наконец, в полнолуние не проступила на веранде его дома.

— Не ожидал я в посмертии обрести сына, — голос покойника звучат глухо, но Шэн слышал его отчетливо. — Когда-то я, Фу Юншэн, считался даровитым администратором, был прокурором и строителем речных плотин для орошения полей, был известен как поэт, художник и каллиграф. Но теперь я всего лишь призрак. Чем же я могу возблагодарить тебя за почтение ко мне?

— Разве я хотел благодарности? — удивился Шэн.

— Нет, но неблагодарность к тебе будет мне укором. Вспомни обо мне и получишь видение мира мёртвых. Больше я ничем одарить тебя не могу, сын мой.

Тень исчезла.

Видение мира мёртвых? Что это и зачем оно? Шэн не понял, однако вскоре, посетив могилу названного отца, задумался о Фу Юншэне, и в эту минуту увидел пьяного старика, бредущего среди могил. Шэна сначала заморозило, потом бросило в жар: старик в прошлой жизни был шакалом, обычным шакалом, и блеклая тень животного и сегодня нависала над этим человеком.

С тех пор Чжао Шэн, и без того замкнутый и нелюдимый, превратился в настоящего затворника, ибо окружавшие по-настоящему пугали его, однако он не хотел и не мог отказаться от нового родства. Он сам выбрал покойника в отцы — и даже сейчас, в дороге, при нём была его поминальная дощечка.

О предстоящих экзаменах Чжоу Шэн не думал: сдаст, так сдаст, нет — значит, нет. Он знал, что обладает тремя дарами небес: красотой, обаянием и умом. И отменно играет на флейте и цине. Даже если провалится на экзамене, непременно сможет куда-нибудь пристроиться, полагал он.

[1] Имя можно прочесть как «вечно живущий наставник».