След Бремера

Глава 24. Перекресток старых дорог

С восходом солнца похолодало, и Ноланд проснулся. Озноб пробежал по телу, мышцы от ночевки на земле одеревенели. После схватки с вуивром снились яркие сны, отчего Ноланд не выспался. Прохладное росистое утро и лучики солнца бодрили, но хотелось получить бодрость изнутри, например, в виде горячего кофе или чая. Угли от костра теплились под толстым слоем золы.

Ноланд огляделся и не обнаружил ни Арчибальда, ни своей лошади, полученной в подарок от клеттов. Он сбросил покрывало и вскочил. Тихо чирикали птицы, Ноланд стоял посреди маленького лагеря один и продолжал смотреть по сторонам, надеясь увидеть коренастую фигуру рыцаря или хотя бы лошадь. Но уже стало ясно, что Арчибальд увел единственную лошадь и отправился догонять отряд. Ноланд цокнул языком и произнес несколько нелестных определений. Однако адресовал их не Арчибальду, а самому себе, шибко доверчивому фантазеру.

Под кедром лежали вещи Ноланда, седельная сумка, пополненный в форте провиант. Видимо, зачатки совести не позволили Арчибальду еще и обворовать недавнего соратника. Но как теперь нести снаряжение на собственной спине? Путь до моста предстоит неблизкий. Чтобы вовремя встретиться с Вереском, Ноланду пришлось бы спешить даже верхом. А теперь… Ноланд насыпал в кофемолку кофейные зерна и принялся зверски крутить ручку.

Под хруст зерен ломались и надежды Ноланда. Он-то думал, что вчера обрел союзника, смог переубедить рыцаря, искренние рассказав, какие перспективы открываются в жизни, если стремиться к чему-то большему, чем разноцветные перстни и денежная должность. Как может человек днем рисковать жизнью, сражаясь с чудовищем, а ночью предать соратника и вернуться к старому образу жизни? Неужели клятва и неожиданный подвиг не изменили рыцаря? Теперь Ноланд сомневался в правильности своего поступка в форте клеттов – Ликург предупреждал о неразумности эксперимента с клятвой, но как слушать советы, когда считаешь себя самым умным?

Ноланд разжег костер и готовил кофе. Да, путь сейчас предстоит долгий. Мелькнула мысль вернуться к форту и попросить еще одну лошадь. Ноланд был уверен, что клетты не откажут. Теперь ему рады в любом селении филаков: на лацкане пиджака Ноланда блестит новенький бронзовый фаларон, отчеканенный по распоряжению кир-филака Ликурга. Именной фаларон, официально подтверждающий почетное звание Ноланда "Друг клеттов". Ноланд не знал, какие именно привилегии дает такое звание, действует оно только среди касты филаков, охраняющих заповедники, или служит пропуском даже в клеттские полисы. Друг значит друг, это приятно.

Но возвращаться не хотелось. Пришлось бы рассказывать, при каких обстоятельствах он лишился подаренной лошади и признать, что затея с освобождением сэра Арчибальда оказалась глупостью, рыцарь предал Ноланда, бросив посреди заповедников. Не хотелось разочаровывать старого Ликурга и видеться с его сыном, которого Ноланд спас. А новость о гибели вуивра пусть станет для филаков сюрпризом. Лучше не терять два дня на возвращение, а двигаться вперед.

Что ж, герой всегда идет вперед, даже пешком. Тем более Ноланд не герой, а всего лишь путешественник. С одной стороны, он путник и ученый Пятой эпохи, ищущий Истину (и это звучит вдохновляюще), с другой – недоучившийся студент, идущий присоединиться к исследованиям отца (и это звучит так себе). Ноланд подумал, что чем примитивнее средства его передвижения, тем опытнее он становится. Сначала на григотропосе – тогда Ноланд совсем ничего не соображал, потом на фургоне Вереска, затем верхом… И вот он уже друг клеттов, стрелок по лбу вуивра, придумыватель глупых рыцарских клятв. То ли еще будет, когда он отправится в пеший путь!

Ноланд немного повеселел и записал мысли и недавние приключения в дневник, не забывая пользоваться на всякий случай шифром Вереска. Мыслей получилось так много, что пришлось себя остановить, иначе писал бы весь день. Один важный тезис, открывшийся ему в ночном разговоре, Ноланд подчеркнул: "Вуивр – чудовище Четвертой эпохи, его можно победить оружием. В прошлые времена все было проще". Ноланд подумал и приписал: "А чудовище Пятой эпохи – это сэр Арчибальд". С кофе и галетами было покончено, Ноланд собрал необходимые вещи, оставив часть поклажи, чтобы идти налегке.

Ноланд не смог побороть любопытство и завернул в овраг, место недавнего сражения. Здесь было прохладно, длинные стебли травы рядом с ручьем и вдоль стен покачивались на гуляющем сквозняке. На всякий случай Ноланд вынул револьвер. Он твердо был уверен в своих знаниях и не сомневался, что лишенный лалла вуивр мертв, однако трупы чудовища и коня могли привлечь хищников. За очередным изгибом оврага усилился тлетворный запах, вскоре Ноланд увидел поверженные тела. На окровавленной серо-зеленой туше вуивра скакали вороны, толстые, как курицы. От лежащего поодаль коня метнулась в кусты какая-то тень, оттуда на Ноланда уставились настороженные глаза мелкого падальщика.

В Ноланде проснулся историк. Все-таки вуивру, родившемуся еще в Четвертую эпоху, больше трехсот лет, его тело – реликт, шлем – археологический артефакт. Ноланд набросал в дневнике эскиз поверженного чудовища, достал кинжал и, потеснив наглых ворон, отделил чешуйку со спины. Под ногами нашел несколько звеньев цепи, некогда висевшей на шее вуивра, и выбрал наименее ржавые. Прекрасный образец металла из кузниц Кха. Обломки шлема были слишком тяжелыми для того, чтобы носить их с собой. Довольный собранными образцами, Ноланд покинул овраг, оставленные в покое хищники продолжили свое дело.

Путь пролегал на северо-восток. За первой сотней шагов по диким землям последовала вторая и третья, а там счет перешел на тысячи. Ноланд шел через каменистые холмы и равнины, покрытые высокой степной травой, оставившей на его ботинках зеленые следы. Попадались непроходимые заросли кустарника, которые приходилось обходить и потом сверяться со стрелкой компаса. Тонкие извилистые ручьи утоляли жажду и попадались так часто, что не было нужды запасаться, и Ноланд набирал не более одной фляжки. Дрок цвел желтыми вспышками, шмели возились в цветках шиповника, расталкивая толстым брюшком белые и розовые лепестки. Ноланд встречал оливковые деревья с толстыми витыми стволами и кудрявой кроной, дающей прекрасную тень, в которой он отдыхал. Под одной из олив он заночевал.

На второй день Ноланд стер ноги и шел уже не так бодро, чаще останавливался под деревьями и писал дневник. Мысли неслись в голове как облака по небосклону, солнцем сияли новые идеи. Он чувствовал, как разум, до недавнего времени смятый и скомканный разными проблемами, теперь свободен: распростер свернутые доселе крылья и пустился в полет. Ноланд понял, что открыл один из видов счастья: постепенное и спокойное движение к цели – такой путь, несмотря на утомительную ходьбу, был одновременно отдыхом между предыдущими и будущими трудностями. Прогулка по бесконечным просторам клеттского заповедника наполняла Ноланда не только физической выносливостью, но и духовной силой.

Как только солнце поднималось достаточно высоко и начинало припекать, Ноланд снимал пиджак, у рубашки расстегивал ворот и закатывал рукава. Лицо и руки покрылись загаром. Пробковый шлем защищал голову от нестерпимо ярких лучей солнца в полдень. Единственное, чего Ноланду не хватало, так это тоника. У Вереска в повозке остался приличный запас, и Ноланд предвкушал, как сделает первые горько-сладкие глотки, после чего расскажет о своих похождениях, а потом они вместе продолжат путь к Корифейским горам, где присоединятся к экспедиции отца.

Наконец-то он задаст накопившиеся вопросы, в том числе о необычном револьвере. Ноланд и раньше замечал, что револьвер обладает феноменальными свойствами, например, в гостинице Ферапонта, когда раненый Ноланд был без сознания, рыцари оружие не заметили и не изъяли. Тогда Ноланд не задумывался об этом факте, а сейчас, став более прагматичным, понял, что это не просто везение. Взгляд через прицел револьвера повышал остроту зрения, как будто на глазу выступала слеза, делавшая мир кристально четким. Когда Ноланд целился в лалл на лбу вуивра, то револьвер, казалось, ничего не весил и стал продолжением руки. Попадание в миниатюрную мишень далось Ноланду без усилия.

Можно было бы предположить, что револьвер является энигмой, созданной руками мастера-оружейника, который смог достигнуть в своем деле эфирного резонанса. Но до сих пор ученые так и не смогли доказать возможность человека достигать такого уровня мастерства. Необходимо по меньшей мере сотню лет заниматься одним ремеслом, лишь тогда эфир материала начнет резонировать с эфиром духа мастера. Для человека это невозможно. Только Кха, жившие по двести и триста лет, имели возможность достичь такого уровня. Но Кха давно покинули мир. При них же, в Четвертую эпоху, только-только появились фитильные ружья, а револьвер – изобретение современное. Поэтому если этот револьвер – энигма, то вопросов возникает еще больше.

Он надеялся, что выйдет на Старый тракт до второй ночевки, но просчитался. Очередной раз Ноланд заночевал в поле, разведя из толстых коряг долгогорящий костерок, укрывшись тонким походным одеялом и плащом. Он быстро привык к походным условиям и полюбил сулящий отдых контраст ночной мглы и горячего светлого костра. Жизнь профессионального археолога, к которой он стремился последние годы, как раз и состоит из походов, лагерных стоянок и неустанного поиска новых знаний, однако Ноланд не чувствовал себя ни археологом, ни даже просто историком. Эти стремления отошли на второй план, а былые увлечения фольклором и героическими легендами развились до нового уровня.

Ноланд по-прежнему чувствовал любовь к древнему миру и тайнам истории, но не к объектам материальной культуры, а к духу и смыслу. Он понял, что в сказаниях прошлого его привлекал не старинный антураж, а героизм людей, идейность путников, эпичность событий. Все это он находил в истории и не видел в сегодняшнем мире. Однако теперь он понял, что этот дух благородной борьбы за истину не зависит от времени. Мир изменился, но истина осталась прежней. Человек изменился, но борьба осталась. Героизм. Истина. Путь. А если чего-то нет или недостаточно, то нужно это создать самостоятельно.

Он увлеченно записывал размышления в дневник, подчеркивал и обводил в рамочку выводы. Просматривая прошлые записи, он прочитал свои оптимистичные надежды насчет Арчибальда, после чего захлопнул дневник и меланхолично задумался. Ноланда охватило сомнение: быть может, все эти помыслы о героизме и борьбе добра со злом в Пятую эпоху на самом деле заблуждение? Быть может, он просто начитался сказок и напрасно грезит идеалами прошлых эпох? Ослепленный недавним видением о правильном и прекрасном мире, старается в одиночку противостоять бездушной реальности нового времени? С тяжелыми мыслями, в упадническом настроении и с сомнениями в своем умственном здоровье Ноланд уснул.

На следующий день он различил далеко на востоке Корифейские горы. В Баргене горы привыкли видеть синеватыми, с белыми снежными вершинами, высокие, холодные. Здесь, хоть горизонт и утопал в серо-голубой дымке, горы были теплых коричневых и серых оттенков, верхушки без шапок, обломанные, покатые, осыпавшиеся. Горный хребет делил территорию южных государств: на западе – Эпимахия клеттов, на востоке – Наар.

Под ногами среди травы мелькнули плоские камни. Ноланд запнулся о вывороченный булыжник и с недоверием узнал брусчатку. Он вышел на дорогу, но не на Старый тракт. Во-первых, эта дорога вымощена плитами и камнями, во-вторых идет не с запада на восток, а с юга на север. Ноланд сверился с картой. Видимо, неосознанно заворачивая в сторону гор, он отклонился восточнее, из-за чего удлинил путь по бездорожью. Чтобы выйти на Старый тракт и достичь моста, можно продолжать идти на северо-восток, а можно двинуться по каменной дороге на север и гарантированно выйти к Старому тракту на перекрестке, где находится заброшенная таверна. Ноланд решил пройтись по дороге – если он снова отклонится восточнее, то рискует выйти прямо к реке, и до моста придется пробираться вдоль берега по приречным зарослям. Тем более, крюк получится незначительный, а по дорогам идти легче.

Дорога была древней, помимо ног и тележных колес по ней прошлось тяжелой поступью само время об руку с природой. Стало понятно, почему сейчас ей совсем не пользуются: брусчатка то расколотая, то вывороченная, каменные плиты местами погрузились в землю так, что застрянет любой обоз. Ноланд догадался, что дорога построена в прошлую эпоху и пострадала при землетрясении, когда случился уничтоживший Кха катаклизм. Однажды посреди дороги Ноланд наткнулся на средних размеров дерево и остановился, созерцая необычную картину. Как будто дерево куда-то идет по тракту, или, наоборот, шел здесь когда-то странник, остановился, задумался и превратился в дерево. Последняя ассоциация напомнила Ноланду, что и самому нужно торопиться: солнце клонится к закату, если сегодня дойти до перекрестка, то можно заночевать в заброшенной таверне. Может быть, там найдется очаг.

Он вышел на Старый тракт до заката. Показался приземистый одноэтажный дом с темно-серыми от старости бревнами. Рядом стоял покосившийся набок сарай, словно великан пинком выбил одну из несущих стен. От забора остались только столбы. Заброшенная таверна. Однако из обвалившейся кирпичной трубы поднимался дым, в окнах горел свет.

Появилась надежда, что это Вереск, заждавшись Ноланда у моста, вернулся восточнее и устроился в пустующем домике. Но фургона и лошадей поблизости не оказалось. Арчибальда здесь тоже быть не может – пока Ноланд шел пешком, рыцарь ускакал далеко вперед и, наверное, давно уже встретил "Громаду". Настроение Ноланда не располагало к новым знакомствам. Однако не разбивать же лагерь под окнами? Остановившийся в доме человек увидит костер, выйдет проверить, ситуация получится идиотская.

Ноланд постучал в дощатую дверь, рука на всякий случай лежала на рукояти револьвера. Раздался звук шагов, сопровождаемый стуком тяжелого, будто железного, посоха. Житель дома остановился у двери, и целую минуту не доносилось ни звука. Ноланд постучал еще раз. Зашуршал засов, дверь открылась. Ноланду улыбнулся пожилой мужчина, почти старик:

– Вот и первый посетитель, – сказал он размеренным голосом, словно пел, – мир тебе, добро пожаловать в мою таверну.

Ноланд поздоровался и вошел. Взгляду открылась просторная комната, типичная для старинных таверн. Широкий камин, столы, лавки, стойка трактирщика, за которой виднелся вход на кухню. В камине горело несколько поленьев, таверну освещала большая керосиновая лампа, какие используются на кораблях. Тепло, светло и сухо – совсем не похоже на бесхозный дом.

– Разве таверна не заброшена? – спросил Ноланд, неуверенно улыбаясь. – Или вы тут проездом?

Человек говорил спокойно и просто, неведомый акцент и мелодичное течение речи добавляли словам скрытую мудрость:

– Все верно, я проделал долгий путь и решил остановиться в покинутом доме. Но поскольку это таверна, я должен выполнять обязанности трактирщика, пока обитаю здесь. Садись у камина, молодой путник, я подам ужин и, если не возражаешь, разделю с тобой трапезу.

– С удовольствием, – сказал Ноланд.

Решивший на время стать трактирщиком незнакомец выглядел странно, точнее, неожиданно для этих мест. Бронзовый цвет кожи и прямая тонкая переносица выдавали уроженца Наара или даже Хаммада. Одежды свободного покроя были песочного цвета и выглядели одновременно дорогими и простыми.

Ужин получился из походных припасов: лепешки, сыр, финики, чай, но всего в изобилии, чего не мог позволить себе Ноланд, экономя провиант. Трактирщик накрыл на стол, предварительно закрыв серую щербатую столешницу чистой скатертью, получилось опрятно и цивильно. Они расположились напротив камина вполоборота друг к другу и приступили к ужину, ведя неторопливый разговор.

Глядя на собеседника, сложно было сказать о точном возрасте: борода мягкая и белая, как у старца, длинные волосы серые, как у мужчины средних лет, а черные и подвижные брови могли бы принадлежать юноше. Он держал прямую осанку и обладал живой мимикой, заставляющей проявляться возрастные морщины отчетливей. Темные глаза смотрели цепко, но добродушно. Трактирщик действительно оказался из Хаммада, но в остальном рассказал о себе мало и даже отказался представиться:

– К сожалению, я не могу назваться – общественное положение обязывает меня путешествовать инкогнито. Но я не стану выдумывать имя и прошу тебя принять мою честность.

– Вы делаете нашу встречу еще более удивительной и загадочной, – сказал Ноланд.

– Чего только не случится на перекрестке двух старых дорог. И заброшенная таверна сегодня работает, как и сотни лет назад, – задумчиво сказал-пропел трактирщик. – Ты прав, наша встреча удивительна. Какие новости ты несешь? Меня насторожили слухи о вуивре.

– О, тогда у меня есть чем порадовать вас. Три дня назад рыцарь Ордена Совершенства сразил чудовище в бою.

– Кто только не водится в этих заповедниках, даже дикие рыцари! Но орден нынче уже не тот… Ты уверен, что сражался рыцарь, а не клеттский воин?

– Могу поручиться. Я лично присутствовал, даже помогал, – сказал Ноланд и вкратце поведал историю о вуивре, делясь своими мыслями по поводу чудовищ и изменения мира. Сказал даже о картине нового мира, которая, однажды привидевшись, никак не выходила из головы.

Трактирщик кивал, задавал странные вопросы. Необычайно меткий выстрел из чудесного револьвера и камень вуивра его совсем не заинтересовали, и незнакомец повел разговор в неожиданное русло.

– Прекрасная история. Теперь я понимаю, откуда у тебя столь редкий фаларон, друг клеттов. Редко кому удается получить такой титул. На самом деле, спасения воина, даже знатного, для этого недостаточно.

– Что же послужило причиной?

– Полагаю, кир-филак наделил тебя таким титулом за личные качества. В спасении патрульного он увидел искренность, мудрость – при освобождении пленника.

– Мудрость! – усмехнулся Ноланд. – Вы же слышали окончание истории. Арчибальд увел лошадь, и я вынужден путешествовать пешком. Если вы правы, то я недостоин такой медали.

– Я, разумеется, прав. Ты успел убедиться, что клетты не доверяют словам и судят по поступкам. Однако другом они называют чужестранца только за подтвержденные качества, когда уверены, что человек не переменится и не вернется предателем.

– Тогда я польщен их решением, однако в рыцаре я все-таки ошибся.

– Предательство оскорбило тебя?

– Немного. Но суть в другом. Ту картину мира, которая мне привиделась, не построить в одиночку. А в людях я разочаровался.

– Думаешь, нет благородных людей, кроме тебя? А как же другие путники, например, Вереск, к которому ты спешишь?

– Что вы, я не отрицаю существование нравственных людей, стремящихся к истине! Но я разуверился в возможности людей меняться. Имею в виду, меняться в лучшую сторону.

Трактирщик молчал. Прошла минута, вторая.

– Почему вы молчите? – спросил Ноланд. – Я хочу, чтобы вы меня переубедили.

Незнакомец улыбнулся:

– Вот видишь, значит, ты не разуверился в людях. Все еще надеешься, что мир можно изменить, так же, как падшего рыцаря.

– Вы говорите так, будто сами в это не верите.

– О нет, я только озвучил факт. Ты сомневаешься, поэтому толкуешь мои слова как сомнение. На самом деле, думать тут не о чем. Проявляй великодушие, терпение и верь в свое дело.

– Да, но это общие слова и обширные понятия, – сказал Ноланд, слышавший подобное много раз.

Незнакомец хлопнул в ладоши. Ноланд встрепенулся.

– Ноланд, проснись! Не говори банальностей, смотри в суть вещей!

– Что я такого сказал? – спросил Ноланд, потирая шею.

Трактирщик снял с огня чайник и налил горячего чая Ноланду и себе. Дождавшись, когда гость сделает пару глотков, он сказал:

– Ты назвал упомянутые понятия общими, обширными. Вдумайся! Человека не устраивают обширные понятия, когда он сам слишком мал, чтобы вместить их! Говорят – великодушие, терпение, вера, а человек тут же начинает искать частности, пытается отколоть от этих качеств для себя лишь маленький кусочек. И так во всем. А ты можешь принять целиком как принцип? Или эти качества еще слишком большие для тебя?

Ноланд покраснел от неожиданного напора со стороны миролюбивого собеседника. Тот говорил все так же спокойно и размеренно, однако теперь не улыбался, темные глаза смотрели прямо в лицо Ноланду.

Не найдя подходящих слов, Ноланд кивнул. Кажется, такой ответ пришелся трактирщику по душе, он откусил кусочек финика и запил чаем, жмурясь на горящий в камине огонь.

– Вы не похожи на странствующего торговца, как я подумал вначале, – сказал Ноланд, – вы как будто клеттский мудрец, вышедший из пещеры после отшельничества.

Трактирщик отмахнулся, как от дурацких разговоров о погоде, и сказал:

– Я тоже видел новую картину мира. Этот, как ты называешь, пазл. Ни ты, ни я не соберем его, если каждый не выложится полностью.

Ноланд удивленно посмотрел на собеседника. Неужели случайного незнакомца занимают те же вопросы благородства, героизма и утверждения истины в новом мире?

– И что вы об этом думаете?

– То же, что и ты, – улыбнулся трактирщик и поднялся со стула. – Я очень рад, что нам довелось побеседовать, Ноланд Бремер. Продолжай свой путь с усердием и отвагой, да благословит тебя Бог. Меня тоже ждет мой путь, пора идти.

Незнакомец пошел к выходу из таверны. Ноланд вскочил и догнал его.

– Но сейчас ночь! – сказал он. – Неужели нельзя подождать до утра?

Взгляд упал на прислоненный у двери посох, переливающийся и искрящийся в огненном свете керосиновой лампы. Ноланд тихонько дотронулся до холодного металла и, задохнувшись, отдернул руку.

– Вы странствующий хранитель Пути, – сказал он.

– Да, – ответил трактирщик.

– Я так о многом хотел бы спросить!

– И чтобы не остаться в этой таверне до конца своих дней, отвечая на твои вопросы, я ухожу, – улыбнулся хранитель и посерьезнел: – Ноланд, не злоупотребляй долгими беседами и размышлениями. Кое-что ты уже понял. Теперь, пока не применишь знания на практике, нового нипочем не узнаешь. Мир тебе!

Хранитель взял железный посох и вышел за дверь в ночь. Ноланд смотрел вслед, пока идущая на запад высокая фигура не растворилась в темноте. Это была в высшей мере странная встреча, невозможная и нелогичная. Ноланд вернулся в таверну и до глубокой ночи записывал все подробности в дневник. Перечитывая записи, он увидел слова: "Чудовище Пятой эпохи – это сэр Арчибальд" и зачеркнул их.